Да не сопи же так, прошептал голос. Тебя даже бабушка услышит.
Как ты здесь оказалась? возмущенно сказал Митя.
Замолчи, ответила Арина.
Митя обиделся и ненадолго вправду замолчал. Некоторое время они сидели в шкафу молча.
Но как это ты успела первая? снова спросил Митя, и сестра очень отчетливо и неожиданно его ущипнула.
От удивления Митя то ли икнул, то ли крякнул.
Ах вот где он, услышал он голос Игоря; дверь открылась, и их одушевленная пещера наполнилась светом.
В кладовке! радостно закричал голос. Он просто спрятался в кладовке.
За спиной Игоря стояла эта новая девочка с бантом; именно к ней Игорь и обращался. Митя начал медленно вылезать, аккуратно поправляя за собой висящие куртки, пальто и всевозможные странные вещи, которые он так и не сумел рассмотреть в темноте, а теперь было поздно.
А Арю вы уже нашли? спросил он недовольно.
Не, ответил Игорь и объяснил новой девочке по имени Катя: Она самая хитрая. Пигалица из всех нас самая хитрая.
Катя промолчала и как-то неопределенно окинула взглядом коридор и кухонное окно в конце его.
Может быть, она в ванной? спросил Митя. Вы там не искали?
Нет, сказал Игорь. Не такая она маленькая и глупая. Но потом добавил: А может, она нас всех перехитрила и сидит в ванне?
Но в ванной ее не было.
Пора звать детей, сказала Ира. Что-то они совсем заигрались. Так нельзя.
Позвала их, не очень громко, но отчетливо. Они переглянулись, но сделали вид, что не слышат.
Дети, снова раздался голос мамы, теперь уже гораздо громче и с ноткой раздражения; вслед за ним, чуть позже, но и увереннее, голос Петра Сергеевича:
Екатерина!
Лева, где твои кузены? обратилась Ира к московскому племяннику Андрея, мальчику лет четырнадцати, хорошо одетому и сосредоточенно слушавшему путаные разговоры старших, хотя понимал он в них немногое, а запоминал еще меньше. Но Лева только покачал головой.
Вера Абрамовна вышла в коридор; посмотрела на детей.
А где же Аря? с чуть ощутимым беспокойством спросила она.
Дети затихли, чуть виновато посмотрели на бабушку и начали медленно возвращаться в гостиную; последней неожиданно появилась Аря.
« 6 »
Если бы не окна на противоположной стороне и не уличные огни, снаружи было бы уже совсем темно. Люстра горела ровным высоким светом, разлетавшимся по обоям, переплетам книг, золоченым рамам картин, старому фарфоровому чайнику, чашкам и блюдцам на столе, по сидевшим за столом людям, по их сосредоточенным или улыбающимся лицам, по узкому лицу Натана Семеновича, сидевшего во главе стола. Он продолжал говорить. Как он и обещал Андрею, Натан Семенович пригласил к себе Петра Сергеевича из Русского музея, и археологов, приятелей Андрея, и даже уже довольно давно бывшую в отказе Левину маму Тамару Львовну в качестве хотя бы относительного специалиста по еврейским текстам. Заняло все это, конечно, не несколько дней, да и некоторые справки Натану Семеновичу пришлось наводить самому, так сказать по неофициальным каналам. Некоторые гости пришли с женами, другие с детьми; так что собралось довольно большое и разнородное общество. Археологам было особенно интересно, поскольку, по понятным причинам, официальной возможности обсудить найденное у них не было. К сожалению, как и во время разговора на обратной дороге, не все обсуждение пошло тем путем, по которому Натану Семеновичу хотелось бы его направить.
В том, что греческий текст оказался фрагментом из Григория Нисского, говорил Натан Семенович, в принципе нет ничего странного. Любопытным является скорее выбор этого текста.
Почему любопытным? спросил Алексей Викторович. Разве не естественно, что монахи читали Каппадокийских отцов?
Естественно. Но не выбор текста. Петр сейчас все объяснит.
Это отрывок из книги «О жизни Моисея» Григория Нисского. Не очень большой отрывок, но относительно хорошо известный, особенно в богословской литературе, хотя, возможно, и не самый популярный. А с исторической точки зрения и несколько проблематичный.
Почему проблематичный? нетерпеливо спросил Андрей.
Андрей, не торопитесь, ответил Петр Сергеевич. Если совсем кратко, в нем описывается процесс более высокого понимания, но этот процесс описывается как ночь. Это необычно, поскольку Бог обычно ассоциируется со светом, часто с огнем; а процесс понимания с внутренним просветлением. В этом же отрывке описано нечто иное. Это прохождение через ночь, в которой почти все, что казалось надежным и ясным, перестает таким быть, становится неясным, расплывается в темноте. Именно через такую ночь Моисей поднимается на гору Синай. Из-за этого некоторые комментаторы, как кажется, были склонны считать это описание гетеродоксальным, хотя написать об этом напрямую не могли, поскольку Григорий Нисский канонизирован и в православии, и в католичестве.
Но ведь это же действительно звучит несколько еретически? с ощутимым сомнением сказал Алексей Викторович.
Не совсем. У Григория Нисского прохождение через тьму лишь один этап на пути к Богу. И с точки зрения объема текста этап не очень большой. В аллегорическом смысле Григорий Нисский интерпретирует его как прохождение через непознаваемость, что вполне согласуется с общим настроем апофатического богословия. Более того, в его книге это прохождение через темноту окружено традиционными образами света и до, и после него.
Тогда чем же этот отрывок проблематичен? переспросил Андрей. Было видно, что то ли какая-то часть дилеммы ускользает от него, то ли сама эта дилемма и спор вокруг нее кажутся ему беспредметными.
В контексте книги, строго говоря, почти ничем. Дело не в самой «Жизни Моисея», а скорее в том месте, который этот отрывок занял в богословской и мистической традиции. Его история сложилась совсем иначе, чем история остальной книги. В рамках и богословских споров, и церковной истории в целом этот отрывок оказался едва ли не самым главным, что о «Жизни Моисея» известно. Довольно быстро он начал существовать почти что отдельно от всей остальной книги. Его читали и перечитывали. Иногда к нему возводят чуть ли не всю традицию и богословского, и личностного понимания прохождения через темноту. Особенно ее мистическую составляющую. Хотя сама по себе эта традиция, конечно, восходит к Распятию.
Все замолчали.
А что с древнееврейским текстом? через несколько минут, нарушая молчание, спросил Саша. Андрей ведь успел переписать кусок из него.
Он еще более странный, ответил Натан Семенович. Чтобы не волновать зря наших коллег-востоковедов с улицы Каляева, я попросил одного старого верующего человека помочь мне с переводом. Но и он был крайне озадачен прочитанным.
Дословно, продолжил Андрей, доставая из кармана лист и его разворачивая, с Натаном Семеновичем он эту странную историю уже обсуждал, это переводится так: «Сфера стойкости открывается от старой крепости, построенной на переломе времени. Дорога к крепости ведет вдоль потока, начинающегося от истока настоящего и спускающегося к морю без ворот. Но самого моря от крепости он не увидит. Здесь последняя из наших законных цариц выбрала сферу стойкости против злодея и узурпатора. Поднявшийся к крепости может ее узнать. Увидеть то, что не можешь прожить, столь же бессмысленно, как и прожить то, что не можешь увидеть».
Белиберда какая-то, разочарованно сказал Саша.
Возможно, ответил Натан Семенович; он поднялся и продолжил рассуждать стоя: Но скорее это выглядит собранием частых мистических формул и метафор, довольно распространенных во многих религиях, не только монотеистических, хотя в первую очередь, конечно, монотеистических. И еще. Во втором фрагменте, как мне объяснил все тот же мой знакомый, есть любопытная деталь. Сферами в мистическом иудаизме принято называть ипостаси внутренней природы Бога, в той форме, в какой они могут быть явлены человеку.
Все молчали, пытаясь хоть как-то осмыслить услышанное.
Итак, подытожил Валера, если предположить, что все это вообще имеет хоть какой-то смысл, то перед нами два мистических текста. Один из них нам понятен очень приблизительно; второй непонятен совсем. Связь между ними тоже неясна. Никакого отношения к России, как кажется, они не имеют. Как они оказались в монастыре и зачем их хранили в тайнике, тоже непонятно.
Как раз связь с Россией в данном случае относительно ясна, возразил Натан Семенович. Из общих соображений, конечно. С точки зрения оснований культуры русская культура действительно выстроена на двух основах: еврейской и греческой, библейской и византийской. Но это, так сказать, с формально-исторической точки зрения. А вот с историко-фактической точки зрения здесь полный туман. На уровне фактического культурного сознания эта двойственность обычно остается за рамками привычной рефлексии и осмысления. Поэтому удивительно скорее осознание этого факта людьми, которые выбор делали.
Не вижу здесь никакого факта, довольно резко сказал Сергей, который до этого молчал. Известные мне факты, как мне кажется, говорят как раз об обратном. То есть я понимаю, что теперь, чтобы просто быть русскими, нам нужно разрешение от вас, историков, но тут, кажется, и историки не спорят. Восточные славяне пришли с юго-запада и заселили нынешнюю Центральную Украину, а потом районы к северу от нее. По крайней мере, меня так учили. По русскому историку Карамзину.
Сидевшие за столом с некоторым удивлением на него посмотрели, а Натан Семенович взглянул на Петра Сергеевича и покачал головой.
В первую очередь мы славяне, продолжил Сергей. Со своим характером, обычаями, привычками, образом жизни; когда-то даже были со своими богами. Потом, конечно, на нас могли влиять евреи, греки, финно-угры, татары, хоть папуасы, но саму сущностную и глубинную основу это не меняет.
Натан Семенович сел и налил себе еще чаю; продолжать этот разговор ему стало неприятно и неинтересно. Но тут довольно неожиданно вмешался Петр Сергеевич.
Теория Карамзина, медленно, но вполне отчетливо сказал он, в то время не была единственной. Ломоносов считал, что Россия пришла с севера и, только уже сложившись в некоторых своих бытийственных основах, соприкоснулась со встречными влияниями и подверглась частичным трансформациям в тот период, который мы называем киевским.
И у этой теории есть хоть какие-то разумные основания? спросил Алексей Викторович.
Как мне кажется, все так же спокойно ответил Петр Сергеевич, более чем. То, что она была отвергнута немцами из Академии, частично связано с политическими причинами, а частично с тогдашними научными представлениями о доказательной базе в историографии.
Тогдашними? переспросил Валера.
Тогдашними. Ломоносов выводил свою теорию из соображений, которые мы бы теперь назвали этнографическими, а американцы антропологическими, академики же считали необходимым основываться на прямых указаниях письменных документов, относящихся к соответствующему периоду. В первую очередь, на «Изначальном своде». Поездки по деревням, как мне кажется, им вообще казались не имеющими никакого отношения к делу. Да и не хотелось им этим заниматься, наверное. А Ломоносов деревню и деревенский быт знал и так; ему не нужно было никуда для этого ездить.
И это изменилось, удивленно сказал Андрей.
Да, ответил Петр Сергеевич. Вы это и без меня знаете. Теперь «Повесть» не кажется нам таким уж надежным источником информации, особенно в ее ранних частях, а при анализе генезиса современная наука все больше апеллирует к этнографическим находкам и соображениям. Кроме того, Киевская Русь очень позднее понятие.
Почему же нас этому не учили? удивился Валера; он неожиданно понял, что поверил в эту теорию сразу и безоговорочно. Ведь все-таки Ломоносов.
Все снова на несколько минут затихли.
Мне неловко возражать Петру, сказал Натан Семенович. Мы с ним где только вместе ни бывали. Но давайте смотреть на эту теорию более трезво. Дело не в Ломоносове и даже не в Карамзине, хотя определенная политическая программа у Карамзина, конечно же, была, в том числе и когда он предпочел безоговорочно опираться на летописи, а в наличии или отсутствии доказательной базы.
Но она есть, горячо ответил ему Валера. То, что мы находим на севере, действительно все больше расходится с тем, что мы учили на основе предполагаемой Киевской Руси. И в деталях, и даже в некоторых основах. Что довольно странно для единого государства. И даже для единого культурного мира. Не случайно в самые тяжелые годы Россия отступала именно на север. И к пресловутой русской зиме, которая якобы побеждает во всех войнах, это никакого отношения не имеет.
Ладога и Новгород были раньше Киева, довольно заметил Саша; суть спора его не интересовала, но увлекал сам процесс. Даже согласно летописям.
А еще на севере никогда не было Орды, добавил Андрей; ему было неловко противоречить Натану Семеновичу, но в данном случае он ощущал, что правы Петр Сергеевич и Валера. Не было рабства, не было жизни в постоянном страхе. А в Новгороде еще и был удивительный уровень бытовой грамотности. Даже первую попытку освобождения от Орды предпринял Михаил Тверской. И вообще, кроме Москвы, нас, собственно, никто никогда не захватывал.
Вас тогда здесь вообще не было, сказал Сергей с ударением на «вас».
Наступила неловкая тишина.
Сережа, вам нужно возвращаться домой, спокойно, хотя и грустно, ответил Натан Семенович.
Мне ничего про это не известно.
Немного растерянно Натан Семенович посмотрел на друга.
Сережа, резко и отчетливо сказал Петр Сергеевич, ты же не хочешь, чтобы тебе сказали «Вот Бог, вот порог»?
Сергей обвел взглядом присутствующих, вышел в коридор, демонстративно медленно оделся и ушел, с шумом хлопнув дверью.
Да ведь мы другие, другие, продолжал повторять Валера. Мы другие.
Валера, обратился к нему Натан Семенович, не принимайте теории о происхождении слишком близко к сердцу. Я понимаю, что вам странно слышать это от меня, историка. Но мы все другие; одинаковых вообще не бывает.
В этот момент неожиданно заговорила Вера Абрамовна.
Петр и Валера правы, сказала она. А ты забалтываешь важное. Я только сегодня поняла, насколько важное.
Натан Семенович недовольно посмотрел на жену, но промолчал.
И что в этом так уж важно? спросил Андрей. Что мы живем на севере? Что по полгода невозможно выйти из дома без шапки?
Валера покачал головой.
Мы не живем на севере, ответил он. Мы и есть север. Никогда и никем не завоеванные, несломленные, непобежденные.
А так бывает? вдруг спросила Арина, сидевшая в углу. Несломленные, непобежденные?
Андрей встал.
Ириша, пойдем, сказал он, Арина уже очень устала. Да и, кажется, на улице сильно похолодало.
« 7 »
В голове у нее все немного путалось: дорога и стенной шкаф, снег, дедушкины друзья и Ломоносов.
Мама, ты нам почитаешь? спросила Арина.
Я устала, сказала мама, обращаясь, как показалось Арине, больше к самой себе, чем к ним. Сегодня был очень длинный день.
Ну пожалуйста, пожалуйста, стал повторять Митя.
Попросите отца, неохотно, хотя и уже сдаваясь, ответила мама. У него переизбыток энергии.
Ты лучше читаешь, сказал Митя. Он читает для себя, а ты для нас.
И что вам почитать? устало, но смирившись, спросила мама.
Про все, что угодно, радостно и согласно закричал Митя и немедленно почувствовал, что просыпается.
Про бухту Тикси, решительно попросила Арина.
Так тебе же было неинтересно? удивилась мама и с сомнением посмотрела на Арину.
Теперь будет интересно, точно интересно, уже интересно. Ну почитай, пожалуйста, про снег, и про собак, и про реки Лена и Яна. Теперь же я знаю, что мы пришли оттуда.