Я нащупываю каменные цветы в каменных волосах у тики и в его руках с двадцатью пальцами.
Прошло уже несколько минут с тех пор, как исчезла тень. Фонарь освещает ленту дороги за поворотом, по ней никто не проходил. Или тень затерялась в лесу, что представляется мне маловероятным без всякого освещения, или она зашла в единственно возможное жилище в лачугу над портом.
Как бы там ни было, она меня не заметит.
И я, поддавшись любопытству, включаю фонарик в мобильнике.
Направляю свет прямо в лицо серой статуе. Как будто застукала ее на месте преступления.
Вот только врасплох захватили меня. Я не просто удивлена, я едва не бросаюсь бежать бежать или ущипнуть себя, лишь бы убедиться, что я не сплю.
Этот тики напротив, тики чувствительности я узнаю его!
И знаю, что это невозможно, как такое лицо может вынырнуть из прошлого?
Я недоверчиво, как будто у меня под руками оживает призрак, прикасаюсь к холодному камню, трогаю нос, глазные впадины, тяжелую грудь.
Кто-то хочет свести меня с ума! Мне расставляют ловушку!
И они своего добьются, если я и дальше буду смотреть на эту статую, как на зеркало, которое меня завораживает. Ее мана меня парализует.
Я выключаю фонарик.
Призрак превращается в серую тумбу. Я перевожу дыхание.
Может, я увлеклась? У меня разыгралось воображение? Как можно изваять лицо по образу модели, которой давным-давно не существует? Мои пальцы, будто боясь окаменеть в свой черед, отрываются от холодного камня и шарят по груди, кожа почти раскаленная. Большой и указательный находят наконец одно из красных зерен ожерелья на шее. Его магия мгновенно меня успокаивает.
Мне надо собраться с мыслями. Вспомнить, зачем я вышла из дома среди ночи. Следовать за тенью.
Я ускоряю шаг, спешу отойти подальше от тики, потом, у поворота, снова замедляю. Хижина опасно пристроилась на скале над портом, среди карибских сосен. Даже не видя еще, горит ли в ней свет, я догадываюсь, что тень внутри.
Второй раз меньше чем за минуту у меня едва не останавливается сердце.
На этот раз я узнаю не лицо, а голос.
Голос Пьер-Ива Франсуа.
Я одновременно смеюсь и ругаюсь. Значит, это и в самом деле игра! Писатель все подстроил, он не утонул, его не похитили и не убили. Он спрятался. Меньше чем в километре от пансиона. Для того чтобы подстегнуть наше воображение.
За слабо светящимся окном лачуги я различаю тени Пьер-Ива, который расхаживает туда-сюда, и неизвестной из «Опасного солнца», явившейся к нему с ночным визитом.
Только два силуэта, лиц не видно.
Театр теней за белым экраном, спектакль, который они играют для меня.
Я проклинаю Пьер-Ива с его вывертами и проклинаю тики, из-за которого опоздала и упустила начало разговора. Не понимаю, о чем говорит Пьер-Ив, до меня долетают только обрывки фраз, когда он чуть ли не орет.
Улавливаю, что Пьер-Ив извиняется перед той, что пришла к нему (это, без сомнения, женщина, в «Опасном солнце», кроме Янна, нет ни одного мужчины), ему очень жаль, но он обязан сказать правду, всю правду, он не виноват, он вообще ни при чем.
Мне бы хотелось, чтобы тень ответила, я уверена, что узнала бы голос, но нет, она молчит или говорит слишком тихо, пришибленная словами ПИФа. Мне кажется, я слышу плач, и только.
Пьер-Ив все твердит, что лучше знать правду, даже если она ужасна и жестока, что «если тебе не хотелось знать, не надо было спрашивать», и без остановки мечется по хижине, то и дело мелькая перед окном, а тень не шевелится, замерла, будто тики.
Голос Пьер-Ива звучит тише, шаги замедляются. Мне все труднее что-нибудь расслышать, я подбираюсь ближе, оскальзываясь на сосновых корнях, и понимаю, что он пытается привести в чувство тень, оглушенную его откровениями. «Ты же знаешь, я могу тебе помочь».
Смотрю, как грузная фигура останавливается перед хрупким призраком. Вижу, как ПИФ касается рукой его лица, наверное, хочет стереть слезу. Вижу, как он разводит в стороны руки, будто разрывает цепь, и снова смыкает. «Я к тебе так привязан». Вижу, как его голова наклоняется, сливается в единое целое с головой неподвижного призрака, вижу, как выпячивается толстое пузо, и на мгновение игра теней создает иллюзию, будто в комнате только один человек, будто Пьер-Ив проглотил гостью, что неосторожно пришла на свидание с ним
И тут он ее выплевывает!
Она и не думала скармливать себя людоеду.
Плюет ему в лицо.
А потом все происходит очень быстро.
Я только и вижу какую-то дерганую пляску, урывками, когда они оказываются перед окном, и пытаюсь восстановить пропущенное.
Пьер-Ив не намерен упускать свою добычу, но добыча проворнее, она отбивается, что-то падает, мебель трясется, «успокойся, успокойся» это снова голос Пьер-Ива, звон разбитого стекла, град ударов.
Я подхожу еще ближе, не могу просто стоять и смотреть. Когда до хижины остается меньше двух метров, вижу, как две руки поднимаются, сжимая что-то узкое и длинное, маркизская дубинка? весло от пироги? просто метла? Я не успеваю разглядеть, что именно, а оно, просвистев в воздухе, уже бьет по лицу Пьер-Ива.
Тишину ночи разрывает его крик.
А следом мой.
Я не могу удержаться.
Представление обрывается. Как фильм, когда бобина соскочит. И больше ни звука, кроме двух воплей, Пьер-Ива и моего собственного, они продолжают эхом отзываться в моем воображении.
Тень приближается к окну. Эта штука все еще торчит справа от ее головы, будто ружье за плечом, вот сейчас вскинет, выстрелит, убьет.
Я больше не раздумываю. Надо бежать! И я бегу. Споткнувшись о сосновый корень, упираюсь руками в землю, в колкие иглы. Я уверена, что дубинка вот-вот обрушится мне на голову. Кругом тихо. Вскакиваю, мчусь дальше в темноте. Я и не думала, что мои ноги могут так быстро меня нести. Что мое сердце может так сильно биться.
Выбегаю на дорогу.
Кажется, вдали, над хижиной, что-то светится, для автомобильных фар слишком слабо, для фонаря слишком высоко.
За мной гонятся?
Меня узнали?
Пьер-Ив убит?
Я свидетель, которого надо убрать?
Не могу больше бежать, склон слишком крутой, просто иду как можно быстрее.
Повернуть обратно? Позвать кого-нибудь на помощь?
Снова на пути проклятый тики. Всего лишь серое пятно, я и не думаю его освещать.
Стараюсь убедить себя, что все это только кошмар, что завтра все будут на месте.
Добираюсь до «Опасного солнца». Все спят, даже Гастон.
Я знаю, что надо бы всех перебудить, вытащить на террасу, увидеть, кого недостает. Или хотя бы Янна разбудить. Янна и его жену, они оба полицейские, они знают, что делать. Или Майму, я ей одной могу доверять, но нет, это невозможно, ее мать спит в том же бунгало.
Я знаю, что надо делать, но вместо этого бегу в свое бунгало и запираюсь.
У меня в ушах звучат слова Пьер-Ива, сказанные им вчера за обедом, мне кажется, с тех пор прошла целая вечность.
Что бы ни случилось в ближайшие дни и часы, что бы ни произошло до той минуты, как вы, через пять дней, снова сядете в самолет, продолжайте писать. Отмечайте все! Записывайте все! Ваши впечатления, ваши эмоции, по горячим следам.
А если я снова видела представление? Если все это часть заранее написанного сценария? Если Пьер-Ив снова, как в своих книгах, все подстроил?
Я слишком сильно сомневаюсь, для того чтобы всех разбудить, и слишком сильно боюсь, для того чтобы выйти одной.
И продолжаю сидеть на кровати.
Я знаю, что мне больше не уснуть.
Пьер-Ив, я сделаю, как ты велел.
Я напишу свой роман.
БРОШУ В ОКЕАН СВОЮ БУТЫЛКУ.
Серван Астин
Алло, алло! Есть там кто-нибудь? Вы меня видите? Вы утонули? Вас всех смыло цунами? Серван Астин поворачивается спиной к камере и обращается к кому-то за кадром:
Ты уверен, что он работает, этот твой дебильный скайп? Там одни куры!
Ей отвечает мужской голос.
Там сейчас шесть утра, говорит невидимый технарь. Может, только куры пока и проснулись?
Ага, посмейся мне тут еще!
Серван Астин снова поворачивается к экрану:
Эй, под бананами, алло, вы меня слышите? Давайте-ка шевелите своими красивыми загорелыми попами, вы там как-никак за мой счет загораете! У нас тут, в Париже, шесть вечера, через час у меня коктейль, так что чешитесь, ловите блох или кто там вас кусает в ваших пампасах. Ага
Перед издательницей появляются три лица. Элоиза с распухшими глазами, растрепанная Фарейн и чересчур накрашенная Мари-Амбр.
Ага повторяет Серван. Вы прямиком из бара или что? Где остальные?
Мари-Амбр выглядит самой бодрой из троих.
Клеманс Новель и Мартина Ван Галь еще спят, говорит она.
Они что, издеваются?
Телефон, который их снимает, стоит на столе, на террасе у Танаэ, кое-как пристроенный к банке грейпфрутового джема, Фарейн пытается его поправить, в кадре мелькают горы, небо, океан, потом картинка наконец замирает.
Вы хотите, чтобы меня укачало или что? взрывается издательница. Может, мне тоже изобразить дрон и показать вам небо Парижа? Мерзкие серые тучи, машины и людей, которые суетятся, будто муравьишки? Хочу вам напомнить, что вы там, у голубой лагуны, оказались благодаря моей банковской карточке того же цвета и что я жду от вас бестселлер!
На Мари-Амбр столбняк напал, она не в силах ответить, Элоиза поворачивается то одним профилем, то другим, то цветком тиаре, то гибискусом, она похожа на школьницу, которая слушает выговор, глаз поднять не смея, Фарейн вздыхает, ее рука пропадает с экрана и волшебным образом появляется снова с чашкой кофе.
Серван Астин вскакивает, долю секунды камера показывает только декольте ее вечернего платья крупным планом, раскачивается кулон, золотое перо, и снова появляется ее лицо, огромное, во весь экран.
Эй, вы все там с бодуна, что ли? ПИФ заверил меня, что в Атуоне нет ни одного бара. Лететь пятнадцать тысяч километров, зато на месте полное уединение! Монашеский остров! Лучше, чем Афон или Метеоры. Ни капли алкоголя. Только пот и чернила Кстати, сам-то он где, ПИФ?
Серван Астин придвигается еще ближе, утыкается носом в экран, будто обнюхивает их.
Вам пассаты уши песком засыпали? Повторяю, где ПИФ?
Фарейн, поставив чашку, усталым голосом отвечает:
Мы не знаем. Он исчез. Мы думаем, что это входит в программу занятий мастерской Что это такая игра.
Издательница отваливается от экрана, падает на стул как подкошенная.
Игра? Вы знаете, сколько стоит ваша прогулка под кокосами? Во что мне это все обошлось самолет, пансион Татайе? Так что давайте, девочки, заставьте мечтать несчастных читательниц, оставшихся в метрополии, тридцать две тысячи неудачниц, которых не выбрали, и десятки тысяч других, сидящих в инстаграме. Я жду селфи ПИФа, хочу видеть, как он, голый по пояс, в поте лица трудится над рукописью, а ты, Элоиза, девочка моя, нацепи на свое прекрасное лицо сладкую улыбку и пришли мне несколько своих фото в бикини. Надо и читающих папиков тоже прибрать к рукам. Шевелитесь, сестры Бронте, шлите фото, видео, танец птицы, хаку[14] свиньи, мне без разницы, лишь бы читательницы, которые остались здесь, обзавидовались Так что будите-ка Клементину и бельгийку тоже! Где она, эта королева социальных сетей? Она обещала мне засыпать своими постами франкофонов от Сен-Пьера и Микелона до Кергелена и со вчера ни одного!
Она спит.
Так чего вы ждете, идите будите ее!
Дневник Маймы
Тишина
Я все слышала.
Серван Астин отключилась, ее ждало такси. Она перезвонит завтра с утра пораньше, то есть когда здесь будет уже ночь, и лучше бы Пьер-Иву Франсуа на этот раз ответить на звонок.
Крутая тетка эта издательница. Пока вся троица растерянно переглядывалась, я сорвалась с места и, переполошив кур, помчалась будить Клем и Титину.
Танаэ выбрала подходящий диск Бреля, чтобы расшевелить мою засоню-подружку и обленившуюся бельгийку. «Au suivant, командовал великий Жак, следующий!» и хозяйка сновала под его пение между террасой и кухней. Ванильное печенье, банановые оладьи, кокосовый хлеб, чай, кофе.
Дочери ей не помогали, По и Моана, как всегда по утрам, спустились на поле к трем лошадкам, Мири, Фетиа и Авае Нуи[15]. Все три, насколько позволила веревка на шее, приблизились к террасе, чтобы выпрашивать остатки завтрака. Я бы предпочла в следующем перевоплощении оказаться петухом или кошкой, чем такой вот лошадкой! Только представьте себе Век назад их завезли на остров, чтобы они здесь скакали на воле, а не кружили, будто волчок, у колышка!
Я бежала между хижинами. Навстречу шел Янн, с мокрых волос вода текла на майку девятого номера «Шпор»[16], в руке он держал кумкват, который мимоходом сорвал под навесом. Явно только что вышел из душа в бунгало «Нуку-Хива», и туда устремилась Фарейн.
Я одарила красавчика-капитана мимолетной улыбкой.
Придется ему этим удовольствоваться, потому что остальные, похоже, равнодушны к чарам жандарма. Элоиза созерцала свое отражение в черном кофе, мама с ужасом разглядывала себя в одном из двух зеркал, висящих над бежевыми диванами в зале, мурлыча:
С каких это пор мама стала петь песенки Бреля? Я постучала в двери Клеманс, потом Мартины.
Клем, подъем!
Титина, подъем!
Снова влетела в зал, чуть не сбив с ног маму, не сбавляя скорости, сменила курс и цапнула со стола четвертушку папайи.
Странно Клем-то, конечно, всю ночь работала. Но Титина обычно ложится рано и всегда встает первая.
Янн уже сидел рядом с Элоизой за накрытым к завтраку столом. Красавица, обменявшись с ним вежливой полуулыбкой, убрала за ухо прядь волос, достала телефон и попробовала подключиться. Жандарм потянулся к термосу с кофе, стараясь ее не задеть, и тут она повернулась к нему:
Мартина не пожелала спокойной ночи своим кошкам.
Мой капитан от неожиданности забыл про кофе. Мне стало интересно, я подошла ближе.
Если ты у Мартины в друзьях это я инстаграм имею в виду, пояснила Элоиза, можно наблюдать за ее жизнью в прямом эфире. Каждое утро, с тех пор как прилетела на Хива-Оа, Титина желает спокойной ночи своим десяти кошкам. Ее брюссельская соседка снимает их, когда заходит покормить, а Титина пишет им что-нибудь ласковое. А сегодня утром ни слова! Ни слова с тех пор, как вчера вечером она им сообщила, что сейчас почистит зубы и ляжет спать.
Сейчас еще нет семи утра, успокоил себя Янн, наконец-то наполнив чашку.
Но я не дала ему времени пригубить кофе.
Что-то не так! Идем скорее!
Не прошло и трех секунд, а мы уже стояли у двери бунгало «Уа-Поу».
Мартина! Мартина!
Она не отозвалась.
Мартина! еще громче позвал Янн.
Тишина.
Я догадывалась, о чем подумал Янн. У него появилось нехорошее предчувствие. Наверное, ему часто случалось вот так стоять, примчавшись на машине с мигалкой, перед закрытой дверью и надрывать глотку, потому что соседи слышали крики или выстрелы или, наоборот, который день из-за двери ни звука. И каждый раз он, наверное, боялся того, что увидит там. И ему, и его людям, наверное, часто приходилось вышибать дверь.
Мой капитан взялся за дверную ручку, и она повернулась.
Уже легче, хотя бы имущество пансиона портить не пришлось.
Янн вошел. Я осталась позади, у входа, и попыталась, стоя между Элоизой и Танаэ, заглянуть в комнату. Был бы он не такой здоровенный, мой капитан Я смотрела ему в спину и вдруг увидела, как он пошатнулся.
Я заорала, и, как ни странно, первое слово, которое у меня вырвалось, было не «мама».
КЛЕМ!
Мартина лежала на кровати.
Мертвая. Холодная. Задушенная.
Танаэ, уведи Майму, тут же велел Янн.
Я упиралась, но Танаэ не оставила мне выбора, потащила в зал к По и Моане.
Все мое тело сопротивлялось, начиная с ног, которые отказывались идти. Но у них тоже не было выбора.
Янн
С шеи Мартины на белую простыню сбегали красные бусины кровавое ожерелье, выглядело все так, словно ее задушили тонким красным шнурком.