Вкус мармелада был удивительно насыщенным и более сложным, чем вкус всего, что я когда-либо ел. Как сказал Брэнд, мармелад был кисло-сладким, но не таким сладким, как мед. Он заполнял весь рот, но я не мог ощутить вкус солнца, потому что от сладкого у меня резко заболел зуб, который сломал баран утром.
Я вздрогнул от пронзительной боли, но никто не заметил этого. Каждый наслаждался новым лакомством по-своему. Бар смеялась. Папа закрыл глаза, словно это делало ощущения более яркими. Брэнд смотрел на мою мать.
Я сложил бутерброд пополам и спрятал в ладони.
«Потрясающе! воскликнула Бар. Это как кусочек лета».
«Вкус такой же, как и аромат, сказал папа. Спасибо. Чудесно».
«Лучше огненной воды», сказал я, потому что все ждали моей реакции.
«Берите еще, предложил Брэнд, потянувшись за хлебом. Стоит только открыть банку, как вкус тут же исчезает. Завтра мармелад превратится в липкую размазню. Нужно наслаждаться им, пока волшебство не исчезло!»
Я сказал, что мне нужно в туалет, и вышел из дома. Фёрг стоял в темноте. Не успел он ничего сказать, как я протянул ему бутерброд. Он улыбнулся и слегка толкнул меня, выражая свою благодарность.
Затем мы обошли дом, и он съел хлеб с мармеладом. Я видел, каким счастливым стало его лицо.
«На вкус как солнце, прошептал Фёрг. Потрясающе».
«У меня разболелся зуб, сказал я. Я принесу еще, когда смогу, или спрячу бутерброды, пока Брэнд не пойдет спать. Он сказал, что всегда спит в своей лодке».
«Надеюсь, он устал, сказал Фёрг, кутаясь в свою куртку. Становится холодно».
«По-моему, папа до сих пор не доверяет ему», ответил я.
«Вполне похоже на него, заявил он. И это нормально. Возвращайся обратно, пока они ничего не заподозрили».
Когда я вернулся, Брэнд рассказывал папе о преобразователе. Папа улыбнулся, зевнул и сказал, что завтра они обсудят сделку. Бар доедала второй бутерброд, а мама уже спала.
Мы с Бар убрали грязную посуду, и я спрятал в карман бутерброд, который они оставили для меня. Увидев это, Бар молча кивнула. Она знала, что я сохранил его для Фёрга. Но она не знала, что я не стал есть свой из-за зубной боли.
Папа снова зевнул и сказал, что пора спать. Он разбудил маму и отвел ее в спальню. Предложил Брэнду заночевать в доме, но тот ответил, что еще немного поболтает со мной и с Бар, а потом вернется в свою лодку, где он привык спать.
К тому времени Бар тоже зевала. Мы с Брэндом продолжили разговор о книгах, которые мне нравились, и книгах, которые прочитал он. Пока мы говорили, Бар уронила голову на стол и заснула, сидя рядом со мной. Мы продолжили разговор. Теперь я понимаю, почему так радовался общению: новый друг был для меня такой же экзотикой, как мармелад для других.
Пока мы говорили, Брэнд гладил Джесс и чесал у нее за ушами. Она прижалась к нему. Я почувствовал комок внутри, но все собаки добродушны, и нельзя ревновать животных, поэтому я отмахнулся от неприятного чувства и начал раскладывать тарелки для завтрака. Я не помню точно, о каких книгах мы говорили. Было видно, что мы оба устали, но никто не хотел признаваться в этом первым. Я помню, как процитировал строку из книги под названием «Смерть травы»[8], которая взволновала меня. Это строчка была не из последней части истории, где общество начало разваливаться, а люди убивать друг друга и превращаться в дикарей. Она встретилась мне в самом начале книги, перед тем, как в мире погибли урожаи пшеницы и вся трава, и начался голод. Слова были простыми, что-то вроде «начались школьные каникулы, и дети уехали на море». Это так отличалось от моего мира После в мире До дети не учились дома. Мое обучение было насыщенным: папа с его лейбовицничеством заставлял нас читать все, что могло оказаться полезным. Но оно всегда происходило дома. Отправиться на море на каникулы? В моей жизни не было ни дня, когда бы я не видел море. Я не знаю, каково это. Море у меня в крови. Выслушав это, Брэнд кивнул и слегка ударил меня по руке кулаком. Я сказал ему, что вряд ли смогу дышать, если рядом не будет воды.
«Аминь», ответил он.
Это последнее, что я помню. Я зевнул и заснул за столом, глупо радуясь теплу от огня в камине и ощущению новой дружбы.
Но я ошибался. Совсем скоро мне предстояло узнать, как легко дышится вдали от безопасности моря.
Глава 6
Кража
Я понял, что произошло что-то ужасное, как только проснулся. У меня болела голова, и я с трудом поднялся. Мои ноги словно забыли, как идти. Дома было тихо, все спали. Но шум на острове заставил меня броситься к двери и выбежать под легкий дождь.
Лодки с красными парусами не было.
Она уже огибала остров к югу от залива, так далеко от берега, что ее носовая часть скрылась за скалами. В то мгновенье Брэнд, стоявший у руля, обернулся, и наши взгляды пересеклись. Перед тем, как исчезнуть за зазубренным массивом земли, он улыбнулся своей фирменной белоснежной улыбкой, слегка пожал плечами и махнул рукой, а затем лодка пропала из виду.
Две вещи заставили меня застыть на месте, помимо того, что Брэнд ушел не попрощавшись и не стал обменивать свой хваленый преобразователь. Во-первых, он был одет в желтый дождевик моего отца, хорошую вещь с заостренным капюшоном. Это показалось мне странным. Во-вторых, я поздно понял, что означала его улыбка, пожатие плечами и взмах руки: это было прощанием и странным, почти добродушным признанием своей вины. В жестах Брэнда была честность, которая в определенный момент сменялась бессовестностью. В тот момент в нем было и то, и другое. Но значение имело только одно.
Он украл мою собаку.
Я понял это с холодной уверенностью в тот момент, когда увидел Джипа в воде, лающего и плывущего далеко в заливе, так далеко, что он, должно быть, прыгнул в воду из лодки или был снесен волной. Я видел, как дрожала его голова, и слышал пронзительную ноту в лае. Тогда я понял, что Брэнд забрал Джесс.
Я закричал, чтобы разбудить остальных, и бросился к берегу. Брэнд не обрезал канаты наших лодок, но бросил весла в воду, и волны медленно уносили их в море.
Пока я бежал, я заметил, что сетки, в которых сохла рыба, были пустыми. Он украл нашу еду.
Холод воды заставил меня вздрогнуть, когда я нырнул за веслами. Затем я прыгнул в шлюпку, собираясь добраться на ней до своей лодки, пришвартованной за скалами, за которыми только что исчезла лодка Брэнда. Но Джип сам плыл к берегу, и у меня мелькнула мысль: что я собирался делать, когда догоню Брэнда? Я не задумывался о том, спасать ли Джесс: это было естественной реакцией. Сначала я решил вытащить Джипа из воды, добраться до «Доброй надежды» и незамедлительно отправиться в погоню, потому что каждая секунда промедления увеличивала расстояние между мной и вором.
Затем я понял, что мне понадобится оружие, поэтому я побежал обратно в дом, намереваясь взять свой лук и ружье. Неожиданно меня охватил ужас: вдруг остальные умерли? Никто не отреагировал на мои крики и лай Джипа.
Но никто не умер. Мои близкие отравились и теперь, проснувшись, испытывали тошноту и дезориентацию. Брэнд подмешал что-то в мармелад. Тот упрямый баран, сломавший мне зуб, на самом деле спас меня, потому что без зубной боли я бы наелся мармелада и тоже отравился. Тогда Брэнд бы сбежал, и мы бы никогда не узнали, в каком направлении он уплыл и как его догнать.
В будущем я еще не раз подумаю, что, возможно, это был не самый плохой вариант.
Но в тот момент, полный адреналина, гнева и ощущения предательства, я хотел немедленно броситься в погоню. Я второпях объяснил Бар, пострадавшей меньше остальных, что произошло. Быстро собрал сумку с едой. Поцеловал маму, которая посмотрела на меня пустыми глазами, но слегка сжала руку, когда я сказал, что ухожу, но вернусь с Джесс. Я взял пистолет Фёрга и убедился, что брат лежит на боку и не захлебнется в собственной рвоте, прежде чем очнется. Затем я схватил колчан со стрелами и лук, висевший на стене у двери, и бросился на берег, где меня ждал нетерпеливо лающий Джип.
Папа попытался остановить меня. Он шел за мной, спотыкаясь, и бормотал, что тоже отправится со мной, что я должен подождать, пока он не придет в себя. Но в тот момент его вырвало, и я сказал, что не могу ждать. Возможно, папа не услышал меня, потому что остался стоять, согнувшись пополам. Его по-прежнему тошнило, когда к нему подошла Бар. Тогда я просто отвернулся и побежал к шлюпке. Через четыре минуты мы с Джипом поднялись на «Добрую надежду». Я закинул вещи в маленькую каюту и спустя еще две минуты отвязал лодку от якорного буя. Мы выплыли в открытое море, и я пристально изучал горизонт в поисках коварного ярко-красного пятна.
Я так старательно искал парус, теперь находившийся на полпути от горизонта, что когда нашел его и рискнул обернуться, то понял, что отплыл слишком далеко от мыса и больше не видел свой дом или семью.
Я ушел, не попрощавшись.
Не получив благословения.
Не зная, оправятся ли мои близкие.
Как легко можно выпасть из собственной безопасной жизни, и ничего больше не будет как прежде.
Я понял это гораздо позже.
В тот момент в огромном пустом мире для меня и Джипа, который стоял, дрожа, на носу лодки, значение имел лишь крошечный осколок красного вдалеке от нас.
Так началась погоня.
Тогда это казалось чем-то простым.
Тогда я думал, что просто ищу человека, укравшего собаку. Это было до того, как я оказался на опустевшей земле и понял, что ищу что-то другое, что-то, о потере чего мы даже не догадывались.
Так я оказался здесь. В руинах твоего заброшенного мира.
Мои поступки объясняют, как я оказался здесь. В одиночестве. Я могу говорить лишь с фотографией давно умершего мальчика, его собаки и сестры. Все, что я могу делать, писать историю для людей, которые никогда ее не прочтут.
Одиночество похоже на безумие.
Как и сама надежда.
Глава 7
Попутный ветер
Я не видел красных парусов. Дул северо-восточный ветер, и Брэнд вышел из тени огромной скалы за нашим островом за добрую четверть часа до того, как я снял «Добрую надежду» с якоря. Она была довольно маленькой лодкой. Наверное, ты бы назвал ее яхтой. Ей можно было управлять в одиночку, но, по правде говоря, дела шли гораздо проще, если капитанов было двое. Пара коек постоянно напоминала мне о том, что эта лодка не была предназначена для одного моряка. Но я привык управлять ей самостоятельно. К тому времени, как я вышел из бухты и обогнул скалы на юге, Брэнд поднял все паруса и шел на полной скорости с попутным ветром. Расстояние между мной и моей собакой продолжало расти, пока я барахтался, пытаясь поймать ветер.
Барахтаться было уместным словом. Лодка словно пробиралась через болото. Я знал, что виной всему было волнение, но в тот момент море вокруг казалось липким. Оно будто вжималось в корпус лодки и замедляло нас. Наверное, Джип тоже чувствовал это. Он стоял на форпике и расстроенно лаял на волны, изредка оборачиваясь на меня, словно наша скорость зависела от моих действий.
Видимость была хорошей, и я должен был видеть Брэнда, но мне не удавалось. С учетом силы и направления ветра он должен был двигаться на юг, поэтому я постарался ускориться и убедился, что лодка выдержит площадь раскрытых парусов. Ощутив приток сильного ветра и услышав, как вода зашипела по обеим сторонам водореза, я схватил бинокль.
Джип, должно быть, увидел Брэнда раньше меня, потому что он перестал лаять и застыл на носу лодки. Его задние лапы била дрожь, которую папа называл терьерской и которую я всегда считал признаком сдерживаемого восторга. Примерно через минуту я увидел темные паруса, стремительно несущиеся к горизонту.
Что-то перевернулось и ухнуло у меня в желудке. Если бы я больше не увидел парусов, Брэнд и его поступок стали бы кошмаром, который преследовал бы меня до конца жизни. Зато, возможно, тогда моя жизнь была бы длиннее. Скорее всего, я бы решил, что исчезновение Брэнда было слишком внезапным, слишком невозможным, чтобы быть реальным. Возможно, я бы даже посчитал его появление чем-то сверхъестественным. Вот что я почувствовал в тот момент облегчение оттого, что старательно возведенные стены моего мировоззрения выстояли. Возможно, в твоем загруженном мире с его развлечениями вроде интернета, футбольных матчей и других людей ты никогда не ощущал присутствие сверхъестественного. Но сейчас я один, и мне остается лишь писать мою историю и думать. Теперь я понимаю, как много времени проводил, погрузившись с головой в книги, заполняя пустоту своего мира и давая страницам отвлечь меня от темных теней вокруг. Я прилагал немало усилий, чтобы не верить в сверхъестественное. Наверное, это делала вся моя семья. Среди историй, которые мы читали вслух у камина, не было ни одной о призраках, и это было правильным решением. В каждом пустом доме, в который мы заходили, вполне могли обитать призраки, если бы мы позволили себе поверить в них. Исчезновение Брэнда стало бы событием, легко пробившим эти защитные стены.
Еще мне было страшно. Я боялся не столько самого Брэнда: я по-прежнему был настроен решительно. В первую очередь я боялся того, что мне предстояло сделать. У меня не было плана, была только цель вернуть свою собаку. Я перевел взгляд на пистолет и лук, лежавшие в каюте. Я боялся не за себя. Я был достаточно юным и рассерженным, хотя это нельзя считать смелостью: юность, злость и смелость не одно и то же. В тот момент я не боялся Брэнда, и это было еще одним признаком глупости. Я боялся самого себя. Того, как далеко я зайду.
На фотографии, которую я нашел, ты светишься от счастья и смеешься. Твои глаза горят, ты застыл в прыжке с широко раскинутыми руками и ногами, навсегда стал легче воздуха. Фотограф поймал тебя между травой и небом, рядом с сестрой и собакой, которые любят тебя. Вряд ли тебе было знакомо внезапное ощущение тяжелой ноши, которое я почувствовал, посмотрев на пистолет.
Морская погоня с попутным ветром долгое дело, и у меня было немало времени на размышления, пока мили проносились мимо. В открытых водах, протянувшихся между моим домом, южными островами и материком, было холодно. В каюте лежала длинная куртка без рукавов, сделанная из трех сшитых овечьих шкур с вывернутой наружу шерстью. Я надел ее и затянул ремнем, чтобы она сидела плотнее. Запах овечьей шкуры напомнил мне дом. Как и шапка, которую я натянул на уши. Бар сшила ее из старого свитера, который мы нашли в закрытом пластиковом пакете в одном из домов на Эрискее прошлым летом. Пряже было больше века, и чтобы она не распадалась, Бар пришлось обметать ее столько раз, что стежков было не меньше, чем в самом свитере. Но в каждой нитке ощущалось ее присутствие, и теперь я не чувствовал себя таким одиноким. Я видел, как кропотливо Бар шила шапку целый месяц зимой, и тайно мечтал носить ее. Потом она неожиданно подарила ее мне, словно это было пустяком.
«Тебе нужна шапка», беспечно сказала она. Вот и все. Но в тот момент и, по правде говоря, еще долгое время после, это значило для меня очень многое. Бар мало говорила, зато много делала. Ее поступки говорили за нее. Это согревало меня не меньше, чем сама шапка.
Мысли о Бар заставили меня вернуться в каюту и взять леску для ловли скумбрии. Кто знает, сколько продлится мое путешествие. Бар сказала бы, что в голоде нет никакого смысла.
Схватив леску, я почувствовал резкую боль: один из крючков глубоко вонзился в мой палец.
Оставалось лишь стиснуть зубы и достать свой «Лезерман». Он и мои собаки всегда были со мной. «Лезерман» был ценной находкой: маленький длинный прямоугольник из гладкой нержавеющей стали разворачивался в пару плоскогубцев и кусачек, ножи, лезвия пил, отвертку и другие полезные инструменты, спрятанные в рукоятке. Я нашел его в сгнившем бардачке автомобиля на Эрискее. Потрясающе полезная штука. Ругая себя за глупость, я протолкнул крючок сквозь палец до тех пор, пока его зазубрины не вышли из кожи, и обрезал их кусачками. Затем я смог вытащить крючок, не поранив себя еще больше.