Решительный сдвиг в отношении Церкви к иудеям произошел в XIII в. Как показал историк Джереми Коэн, в это время многие богословы и иерархи постепенно отошли от августиновского взгляда на евреев как на хранителей Писания, свидетелей Страстей и живой знак торжества Церкви. Катализатором этого процесса стало все более ясное понимание, что религиозным фундаментом еврейской жизни давно служит не само Пятикнижие или весь Ветхий Завет (Тора и Танах), а Талмуд (колоссальный свод комментариев и религиозных законов) и что Талмуд полон выпадов в адрес Христа и христианства. В соответствии с новым взглядом евреи давно отступили от своих древних писаний, а потому как богохульники (по отношению к христианству) и еретики (по отношению к собственной вере) не могут претендовать на защиту. Своим присутствием они разлагают христианский социум изнутри. Поэтому, чтобы нейтрализовать внутреннюю угрозу, их следует обратить, а тех, кто откажется переходить в христианство, изгнать.
Главными проводниками нового, резко враждебного взгляда на иудеев в XIII в. стали недавно основанные нищенствующие ордены францисканцы и доминиканцы. Пламенные проповедники, стремившиеся силой слова обратить мирян и глубоко христианизировать социум, они превратились в главных врагов любой ереси и иноверия. Кроме того, оба ордена продвигали новые формы благочестия, сосредоточенные на фигуре страдающего Иисуса, «подражании Христу». В них внимание к Страстям, т. е. поруганию, мукам, ранам, агонии и смерти Спасителя, неизбежно переплетались с проповедью ненависти к его палачам, в первую очередь иудеям, которых к этому времени уже стали считать главными виновниками богоубийства.
Историк Джереми Коэн связывает этот идейный сдвиг, сыгравший самую мрачную роль в истории Европы, с масштабными переменами в структуре Католической церкви, а также представлениями о том, как должен быть устроен идеальный христианский социум. По мере укрепления власти пап и трансформации Церкви в универсалистский институт, претендовавший на то, что его власть выше императорской и королевской, среди клириков восторжествовало представление о том, что христианское общество это органическое единство. Весь христианский мир Тело Церкви, а ее миссия состоит в том, чтобы охватить собой все человечество. В обществе-организме не оставалось места для чужаков.
Такие идеи и устремления, конечно, существовали задолго до XIII в. Однако именно в эту эпоху политические амбиции папства и миссионерские устремления нищенствующих орденов, стремившихся достучаться до масс мирян, привели к тому, что Церковь повела как никогда радикальную борьбу против любых религиозных девиаций и форм иноверия. Именно в эту эпоху, прежде всего для борьбы с катарской ересью, была создана папская инквизиция главную роль в ней получили доминиканцы. Римские понтифики взяли на себя право вмешательства в вероучительные споры среди иудеев, а в 1242 г. во Франции были сожжены тома Талмуда, привезенные на 24 возах[62].
нет ни римлянина, ни иудея: подвижная этничность
В Средние века (и еще долго после их завершения) главным катализатором и проводником антиеврейских чувств служили описания и изображения Страстей Христовых. В этом нет ничего неожиданного, поскольку они конкретизировали ключевое обвинение, которое христиане выдвигали в адрес иудеев: что они из ненависти к Христу добились того, что римляне предали его смерти. Или, по более емкой и агрессивной формулировке, сами его убили.
Между описаниями Страстей в Евангелиях от Матфея, Марка, Луки и Иоанна существуют значимые различия. Из их текстов порой остается неясным, кто именно римляне или иудеи отвечали за ту или иную пытку или издевательство. Тем не менее на основе канонических Евангелий выстраивалась общая картина событий. Она позволяла распределить ответственность за различные этапы Страстей и задавала канву для средневековых текстов и образов, посвященных мукам и казни Спасителя. Попытаемся резюмировать эту историю предельно кратко и дополним ее деталями, которые были к ней присоединены в христианском предании.
Подкупив Иуду, иудейские первосвященники отправили свою стражу схватить Иисуса в Гефсиманском саду. После ареста его отвели «к Каиафе первосвященнику, куда собрались книжники и старейшины. [] Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти, и не находили; и, хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли. Но наконец пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его. [] Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! [] Они же сказали в ответ: повинен смерти. Тогда плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» (Мф. 26:57, 59, 6567).
После этого Христа отвели к римскому прокуратору Пилату, который не нашел за ним никакой вины и отослал к пребывавшему тогда в Иерусалиме правителю Галилеи Ироду Антипе сыну Ирода Великого, который некогда приказал перебить вифлеемских младенцев. Тот также не нашел, за что Иисуса можно было бы казнить, и, «уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату» (Лк. 23:11).
Поскольку иудейские первосвященники и старейшины все равно требовали казнить проповедника, Пилат отдал его своей страже на истязания. Сначала они подвергли его бичеванию (Мф. 27:26, Мк. 15:15, Ин. 19:1), а потом принялись над ним измываться и глумливо короновали: «Тогда воины правителя, взяв Иисуса в преторию, собрали на Него весь полк и, раздев Его, надели на Него багряницу; и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! и плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове. И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, и одели Его в одежды Его, и повели Его на распятие» (Мф. 27:27-31).
Перед смертью Иисуса один из воинов, стоявших на Голгофе (евангелисты прямо не говорят, был ли он римлянином или иудеем), «наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его. Иисус же, возгласив громко, испустил дух» (Мк 15:3637; ср.: Мф. 27:4850, Лк 23:3637). В Евангелии от Иоанна эта мука приписывается не одному, а нескольким воинам: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух» (Ин 19:2830). За воином с губкой со временем закрепилось имя Стефатон[63].
Наконец, после того как Христос испустил дух, а двое разбойников, распятых бок о бок с ним, еще были живы, «иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий, просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. И так пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится. Также и в другом [месте] Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили» (Ин. 19:3137).
За воином, который пронзил бок Христа, в церковной традиции утвердилось имя Лонгин. По апокрифической легенде, которая стала частью церковного нарратива о Страстях, он страдал от какой-то глазной болезни или вовсе был слеп. И когда ему на лицо попала кровь из раны Христа, исцелился и прозрел. После этого он уверовал, что распятый Сын Божий, обратился в новую веру, стал отшельником в родной Каппадокии и там принял мученичество.
Кроме того, в синоптических Евангелиях (Мф. 27:54, Мк. 15:39, Лк. 23:47) упоминается о том, что на Голгофе присутствовал некий сотник. Увидев чудеса, свершившиеся после смерти Иисуса, он изрек: «Воистину Он был Сын Божий» или «Истинно человек этот был праведник». В известном трактате «Размышления о жизни Христа» (XIII в.) эта история была резюмирована следующим образом: «Наконец, [Христос] возгласил и свое последнее, седьмое слово, с сильным воплем и со слезами (Евр. 5:7): "Отче! в руки Твои предаю дух Мой". И, сие сказав, испустил дух (Лк. 23:46; Мф. 27:50). И, преклонив главу на грудь, словно благодаря Отца за то, что призвал Его, предал Ему дух свой (Ин. 19:30). На этот громкий крик обернулся бывший тут центурион, то есть сотник. Он сказал: "Воистину Он был Сын Божий" (Мф. 27:54). Дело в том, что сотник увидел, что Он прокричал эти слова, уже испуская дух, а обычно люди, когда умирают, кричать не могут. Поэтому сотник в Него уверовал»[64].
В церковной традиции существовали две интерпретации этих событий. В соответствии с первой воин, который пронзил бок Христа копьем, и сотник, который признал его Сыном Божьим, это одно и то же лицо, сотник Лонгин. Вторая гласила, что на Голгофе было два сотника: Лонгин, который прозрел и уверовал, и второй, безымянный, который признал распятого Сыном Божьим. Скажем, Иаков Ворагинский в популярнейшей «Золотой легенде» (ок. 1260 г.) объединяет двух сотников в одну фигуру: «Лонгин был сотником, который вместе с другими воинами стоял у Креста Господня. По приказу Пилата Лонгин пронзил острием копья бок Господень. Увидев случившиеся тогда знамения, то, как тьма сокрыла солнце и земля содрогнулась, Лонгин уверовал во Христа»[65]. В отличие от него, Лудольф Саксонский в «Житии Христа» (до 1374), одном из самых влиятельных страстны́х трактатов позднего Средневековья, говорил о двоих разных людях[66].
Если прозревший Лонгин обычно олицетворял обращение язычников, Стефатон воин, протянувший Христу губку с уксусом и желчью, превратился в воплощение иудейской слепоты и жестокости (I.1.9)[67]. Потому на многих изображениях Распятия они ясно противопоставлены. Например, Лонгин стоял по правую руку Христа (со стороны Марии, Иоанна и «благоразумного» разбойника), а Стефатон по левую (вместе с иудейскими первосвященниками, старейшинами и «безумным» разбойником). Стефатона одевали во фригийский колпак или юденхут, а Лонгин оставался с непокрытой головой. В «Саде наслаждений» Геррады Ландсбергской иллюстрированной энциклопедии, созданной около 1200 г. в эльзасском монастыре Хохенбург (Сент-Одиль), в сцене Распятия фигура Лонгина подписана «воин» (miles), а фигура Стефатона «иудей» (judeus)[68]. На других изображениях голгофской казни по правую руку от Христа, неподалеку от Лонгина, стояла персонификация Нового Завета и христианства Церковь, а по левую, рядом со Стефатоном, Синагога, олицетворявшая Ветхий Завет и иудаизм. Иногда даже, чтобы подчеркнуть роль иудеев в убийстве Богочеловека, Синагоге вручали главные атрибуты Стефатона трость с губкой и сосуд с уксусом[69].
I.1.9. Стефатон протягивает умирающему Христу губку с уксусом, смешанным с желчью. Как и многие негативные персонажи, он изображен в профиль (чтобы подчеркнуть его нос с горбинкой), а на голове у него широкополая еврейская шапка.
Книга образов мадам Марии. Брабант или Геннегау. Ок. 1285 г.
Paris. Bibliothèque nationale de France. Ms. NAF 16251. Fol. 38
Однако не стоит думать, что Лонгин в сценах Распятия всегда предстает как (праведный) римлянин, а Стефатон как (неправедный) иудей. Их иконография была изменчива и противоречива. Нетрудно найти образы, на которых и Лонгин, и Стефатон изображены как враги Христа и ничем не отличаются друг от друга: оба без головных уборов либо оба во фригийских колпаках или классических юденхутах[70].
Столь же подвижна была идентичность и других воинов, которые истязали Христа[71]. Хотя в Евангелиях было сказано, что его подвергли бичеванию в претории у Пилата, на многочисленных изображениях этой сцены палачи предстают в остроконечных шапках и с другими еврейскими атрибутами (I.1.10). И это не была какая-то иконографическая ошибка. В позднее Средневековье многочисленные трактаты, посвященные Страстям Христовым, а также мистерии, которые представляли их взору верующих, часто отходили от буквы Евангелий, перелагая ответственность за те или иные муки с римлян на иудеев. В Новом Завете терновый венец на голову Спасителя возложили римляне. Однако в «Зерцале человеческого спасения», популярнейшем «справочнике» по типологическим связям между Ветхим и Новым Заветами, было сказано, что евреи, «не довольствовавшись продолжением бичевания, выдумали [Христу] новую муку и короновали его терниями [] Как сыновья Иакова без причины предали своего брата [Иосифа Прекрасного] на смерть, так и иудеи брата своего Христа без всякой его вины возненавидели. Сыновья Иакова продали своего брата за 20 денариев; иудеи Христа за 30 денариев купили у Иуды. Сыновья Иакова разодрали тунику брата своего; иудеи изранили плоть Христа прутьями, бичами, шипами, гвоздями»[72].
I.1.10. Слева: Коронование Христа терновым венцом.
Рудольф фон Эмс. Всемирная хроника. Регенсбург. Ок. 14001410 гг.
Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. 33. Fol. 290
Справа: Бичевание Христа.
Вышивка. Германские земли. XIV в.
New York. The Metropolitan Museum of Art. 64.27.21
Вина иудеев за казнь Христа продвигалась страстны́ми мистериями, которые выставляли их как главных богоубийц, а римлян как статистов или исполнителей их воли. Во Франкфуртской мистерии 1493 г. после бичевания Пилат просит иудеев сжалиться над Христом и отпустить его. Однако двое, Натан и Йоселин, наоборот, возлагают ему на голову терновый венец и требуют у Пилата, чтобы казнь Иисуса была максимально унизительной[73]. В разных средневековых текстах римский прокуратор представал как воплощение зла или как слабый правитель, стремившийся спасти узника, но не сумевший справиться с коварными иудеями. Более того, в иконографии самого римского прокуратора часто изображали в юденхуте, словно и он был евреем (I.1.11)[74].
I.1.11. Сцена бичевания Христа, написанная монахом-доминиканцем Мастером Франке (ок. 1428 г.). Пилат, сидя на роскошном престоле со львами, наблюдает за тем, как трое палачей хлещут тело узника плетками и розгами. На верхней панели трона изображен золотой щиток с красным юденхутом, а на голову Пилата водружен причудливый головной убор: красный тюрбан, на него надет желтый конус-колпак, а из-под него высовывается желто-золотой «язык», который частично закрывает лицо прокуратора.
Мастер Франке. Христос перед Пилатом (одна из панелей алтаря св. Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского). Ок. 1428 г.
Hamburg. Kunsthalle. Nr. HK-494
Столь же подвижна могла быть идентичность безымянного сотника, который признал Христа Сыном Божьим. На средневековых изображениях Распятия нередко с одной стороны от креста стоит Лонгин с копьем, а с другой сотник: порой в воинских доспехах, порой в светском платье знатного господина. Его можно узнать по характерному жесту, который пришел в западное искусство из византийской иконописи: он правой рукой указывает на Христа, висящего на кресте. На некоторых образах от уст, ладони или кончика указательного пальца сотника разворачивается свиток, на котором запечатлены его слова, либо они поднимаются вверх по фону, поверх фигур и пейзажа.