Только через несколько миль дороги окружающий пейзаж на миг пробудил ее от глубокой меланхолии, но лишь для того, чтобы напомнить, что совсем недавно она любовалась красотами природы вместе с отцом. Так, в грусти и унынии, прошел день. Ночь Эмили провела в городке на окраине Лангедока, а следующим утром оказалась в Гаскони.
К вечеру показались долины Ла-Валле. Взору открылись хорошо знакомые картины, а вместе с ними вернулись и воспоминания, пробудившие нежную печаль. Глядя сквозь слезы на подчеркнутое закатным светом дикое величие Пиренеев, Эмили вспоминала, как отец разделял с ней восторг созерцания. Внезапно открылся вид, который Сен-Обер встречал с особым восхищением, и вновь нахлынуло отчаяние. «Вот те же самые утесы, те же самые сосновые леса, которые совсем недавно так радовали его благородную душу! А вон там, у подножия горы, среди кедров, приютилась хижина, которую отец попросил запомнить и зарисовать! Ах, разве можно поверить, что больше я никогда его не увижу?»
По мере приближения к дому грустные воспоминания возникали все чаще. Наконец среди великолепного, близкого сердцу Сен-Обера ландшафта показался родной замок. Эмили вытерла слезы и приготовилась спокойно встретить минуту возвращения домой, где ее некому было встретить.
«Да, подумала она, самое время вспомнить все, чему учил отец. Как часто он призывал сопротивляться даже истинному горю! Как часто мы вместе восхищались величием ума, способного одновременно страдать и рассуждать! Ах, отец! Если вы смотрите с небес на свою дочь, то порадуетесь, увидев, что она старается следовать вашим мудрым советам».
За поворотом дороги замок предстал во всей красе: с позолоченными солнечным светом трубами и башнями, возвышавшимися из-за высоких дубов, густая листва которых скрывала нижнюю часть здания. Эмили печально вздохнула и подумала, любуясь длинными вечерними тенями. «Этот час он особенно любил! Какой глубокий покой! Какой прелестный вид! Прелестный и безмятежный, как в былые времена!»
Она снова справилась с острым приступом горя, но лишь до того момента, когда услышала веселую мелодию пляски, часто звучавшую во время их с отцом счастливых прогулок по берегу Гаронны. Силы ее оставили, и она проплакала до тех пор, пока экипаж не остановился возле ворот, ведущих на территорию замка. Из дома вышла старая экономка. Опередив ее, навстречу любимой хозяйке с радостным лаем бросился Маншон.
Дорогая мадемуазель! проговорила Тереза и замолчала с таким видом, словно хотела утешить плачущую Эмили.
Некоторое время пес продолжал прыгать вокруг, а потом с коротким тявканьем побежал к экипажу.
Ах, мадемуазель! Мой бедный господин! продолжила Тереза, которой были неведомы понятия о деликатности. Маншон побежал его искать.
Эмили разрыдалась и посмотрела в сторону экипажа. Пес запрыгнул внутрь, но тут же вернулся и, опустив нос к земле, принялся бегать вокруг лошадей.
Не плачьте, мадемуазель, взмолилась Тереза. У меня сердце разрывается.
Маншон подбежал к хозяйке, потом бросился к экипажу и снова вернулся, теперь уже жалобно скуля.
Бедняга! сочувственно обратилась к нему Тереза. Потерял господина и плачешь! Она посмотрела на Эмили: Пойдемте, дорогая мадемуазель. Постарайтесь успокоиться. Чем мне вас угостить?
Эмили взяла старую служанку за руку и попыталась совладать с горем, расспрашивая ее о здоровье. Она не спешила ступить на ведущую к дому аллею: никто не ждал ее, чтобы встретить нежным поцелуем. Сердце уже не трепетало в радостном нетерпении, а, напротив, в страхе готовилось увидеть хорошо знакомые, напоминавшие о прежнем счастье вещи. Эмили медленно подошла к двери, остановилась, шагнула вперед и помедлила в нерешительности. Каким молчаливым, каким одиноким, каким заброшенным показался замок! Со страхом и трепетом она заставила себя войти в холл, торопливо, не глядя по сторонам, пересекла пространство и открыла дверь в комнату, которую привыкла считать своей. В вечернем полумраке все здесь выглядело торжественным: не только кресла и столы, но и каждая знакомая со счастливых времен мелочь обращалась к сердцу. Сама того не замечая, Эмили присела у выходившего в сад западного окна, где отец так любил сидеть вместе с ней, глядя, как солнце покидает небесный простор и прячется за рощу.
Дав волю слезам, она постаралась упокоиться и даже нашла в себе силы поговорить с пришедшей экономкой.
Я приготовила вам новую постель, мадемуазель, сообщила Тереза, поставив на стол поднос с кофе. Подумала, что она понравится вам больше, чем прежняя. Но разве могла я представить, что вы вернетесь одна? Эта новость разбила мне сердце. Кто бы мог подумать, что бедный господин уехал навсегда?
Эмили закрыла лицо платком и махнула рукой.
Попробуйте кофе, предложила Тереза. Успокойтесь, дорогая мадемуазель. Все мы умрем, а дорогой господин отправился на небеса.
Эмили отняла платок от лица и, подняв на экономку полные слез глаза, дрожащим, но спокойным голосом принялась расспрашивать о пенсионерах покойного отца.
Да уж! отозвалась Тереза, наливая кофе и подавая госпоже чашку. Все, кто мог, каждый день приходили и спрашивали о вас и месье. Она поведала, что некоторые крестьяне, которых путешественники оставили в добром здравии, умерли, а те, кто болел, выздоровели.
Смотрите, мадемуазель, указала за окно экономка, вон по саду идет старая Мари. Последние три года она выглядит так, как будто со дня на день умрет, а все еще жива. Увидела экипаж и поняла, что вы приехали.
Эмили не нашла сил для разговора с бедной женщиной и попросила Терезу передать той, что слишком плохо себя чувствует и не может выйти.
Некоторое время Эмили сидела, погрузившись в печаль. Каждый предмет вызывал горестные воспоминания: любимые растения, за которыми отец учил ее ухаживать; созданные по его вкусу и совету небольшие рисунки и акварели, украшавшие комнату; выбранные им книги, которые они читали вместе; ее музыкальные инструменты, которые отец любил слушать, все вокруг говорило о нем и обостряло боль утраты. Наконец Эмили очнулась от меланхолических размышлений и, собравшись с силами, заставила себя пройти по пустующим комнатам. Она знала, что чем дольше будет это откладывать, тем труднее ей будет справиться со страхом.
Пройдя через оранжерею, она боязливо открыла дверь в библиотеку. Вечерний сумрак и тень густых деревьев за окнами придали особую торжественность комнате, где все напоминало об отце. Вот кресло, где он так любил сидеть. Эмили вздрогнула, зримо представив его присутствие, но тут же обуздала разыгравшееся воображение, хотя и не смогла подавить благоговейный страх, медленно подошла к креслу и присела. Рядом, на столе, лежала оставленная Сен-Обером открытая книга. Сразу вспомнилось, что вечером накануне отъезда отец читал вслух отрывки из произведения любимого автора. Эмили посмотрела на раскрытые страницы и заплакала. Книга представлялась ей священной и бесценной; ни за какие сокровища она не передвинула бы ее и не перевернула открытую страницу. Она продолжала сидеть в кресле, не решаясь встать и уйти, хотя сгущающийся мрак и глубокая тишина усиливали болезненный трепет. Мысли обратились к душам усопших; вспомнился знаменательный разговор отца с Лавуазеном в поздний час накануне смерти.
Погрузившись в размышления, Эмили внезапно увидела, как дверь медленно приоткрылась, и тут же услышала в дальнем конце комнаты странный шелест. Показалось, что в темноте что-то промелькнуло. При теперешнем тревожном состоянии духа, когда воображение отзывалось на малейшее впечатление, ее обуял суеверный страх. Некоторое время Эмили сидела в холодном оцепенении, пока разум не возобладал, а вместе с ним возник вопрос: «Чего я боюсь? Если души дорогих людей вернутся, то только с любовью».
Воцарившаяся тишина заставила ее устыдиться недавних страхов. Эмили решила, что стала жертвой собственного воображения или испугалась одного из тех необъяснимых звуков, которые часто раздаются в старых домах. Однако шорох повторился, а потом что-то двинулось к ней и в следующий миг оказалось совсем близко, в кресле. Эмили вскрикнула, но тут же поняла, что это милый Маншон сидит рядом и ласково лижет ее руку.
Поняв, что сегодня она вряд ли в состоянии осмотреть остальные комнаты, Эмили вышла в сад, а оттуда направилась к террасе, обращенной на реку. Солнце уже скрылось, но на западе, из-за склоненных ветвей миндаля, на темном пространстве неба сохранилось шафранное сияние. Бесшумно промчалась летучая мышь; издалека донеслась неуверенная соловьиная трель.
Эмили вспомнились стихотворные строки, которые отец однажды прочитал на этом самом месте, и сейчас она повторила их с грустным наслаждением:
Эмили пошла дальше и остановилась возле любимого платана отца, под которым они с матушкой часто сидели и беседовали о будущем. Сен-Обер не раз говорил, что с радостью думает о встрече с супругой в ином, лучшем мире. Охваченная воспоминаниями, Эмили вернулась на террасу, в задумчивости облокотилась на балюстраду и заметила пляшущих на берегу реки крестьян. В вечернем свете Гаронна невозмутимо несла свои благодатные воды. Как разительно отличалась их жизнь от одинокого, унылого существования Эмили! Эти люди оставались такими же жизнерадостными и беспечными, как в то время, когда сама она тоже была счастливой, когда отец с удовольствием слушал их удалую музыку. С минуту посмотрев на беззаботную компанию и не в силах вынести воспоминаний, Эмили отвернулась. Но увы! Куда посмотреть, чтобы не найти новых поводов для горя?
Подходя к дому, она встретила Терезу.
Дорогая мадемуазель, взволнованно заговорила экономка, вот уже полчаса я повсюду вас ищу. Даже испугалась, не случилось ли чего дурного. Зачем бродить так поздно? Скорее идите домой. Только подумайте, что сказал бы мой бедный господин, если бы увидел, как вы одна бродите в темноте? После смерти госпожи он горевал так же глубоко, и все-таки редко можно было застать его в слезах.
Пожалуйста, Тереза, прекрати, попросила Эмили, пытаясь положить конец этим добродушным, но крайне неуместным рассуждениям.
Однако красноречие экономки не поддавалось увещеванию:
А когда вы горевали, он объяснял, что это неправильно, потому что госпожа счастлива на небесах. А раз счастлива она, значит, счастлив и он тоже. Не зря говорят, что молитвы бедных возносятся к небесам.
Эмили молча вошла в дом, и Тереза проводила молодую госпожу в гостиную, где уже накрыла ужин на одну персону. Эмили не сразу поняла, что оказалась не в своей комнате, однако подавила желание уйти и спокойно села к столу. На противоположной стене висела шляпа отца. При взгляде на нее Эмили едва не стало плохо. Тереза, заметив ее реакцию, хотела было убрать шляпу, но Эмили покачал головой:
Нет, пусть останется. Я пойду к себе.
Но, мадемуазель, ужин готов.
Я не могу ничего есть. Лучше поднимусь в свою комнату и лягу спать. Завтра почувствую себя лучше.
Так нельзя! воскликнула экономка. Дорогая госпожа, непременно надо поужинать. Я приготовила прекрасного фазана. Старый месье Барро прислал птицу сегодня утром. Вчера я его встретила и сказала, что вы возвращаетесь. Никого печальная новость не огорчила так, как его!
Правда? переспросила Эмили, ощутив, как сочувствие постороннего человека наполняет сердце теплом.
Наконец, немного успокоившись, она ушла к себе.
Глава 9
Мейсон У. О меланхолии. К другуНи голос музыки, ни дивные цветы,Ни живописи яркое виденьеНе смогут подарить восторги красоты,Что ветра свежего приносит дуновенье.Спокойный дождь, таинственный туманХолмам даруют влажную усладу,А с запада последний отсвет дан,Прохладный вечер нам сулит отраду.
Вскоре после возвращения в Ла-Валле Эмили получила письмо от мадам Шерон. После банальных выражений сочувствия, утешений и советов та приглашала племянницу в Тулузу и добавляла, что, поскольку покойный брат поручил ей воспитание дочери, она считает себя обязанной следить за ее поведением. Сама же Эмили хотела одного: оставаться дома, в родных стенах, напоминавших о прежнем счастье в окружении ушедших родителей, там, где ничто не мешало сколько угодно плакать и каждую минуту представлять милые образы, но ничуть не меньше стремилась избежать недовольства мадам Шерон.
Хотя преданность отцу не допускала сомнений в правоте Сен-Обера поручить судьбу дочери заботам сестры как единственной родственницы, Эмили прекрасно понимала, что этот шаг поставил ее счастье в зависимость от прихотей тетушки. В ответном письме она просила позволения на некоторое время остаться дома, в Ла-Валле, и ссылалась на крайний упадок сил, душевное истощение, потребность в тишине и покое. Она знала, что в доме тетушки не найдет ни того ни другого, поскольку благодаря унаследованному от мужа крупному состоянию мадам Шерон вела чрезвычайно рассеянную жизнь. Отправив письмо, Эмили немного успокоилась.
В первые же дни после возвращения ее навестил месье Барро бывший друг отца, теперь искренне его оплакивавший.
Моему горю нет предела, сказал он, так как не найти на свете человека, хоть в чем-то равного Сен-Оберу! Если бы я увидел ему подобного в так называемом светском обществе, то никогда бы не уехал в глушь.
Восхищение месье Барро вызвало глубокую благодарность Эмили. Она впервые почувствовала облегчение, беседуя о родителях с человеком, которого глубоко почитала как за доброту сердца, так и за деликатность.
Несколько недель прошло в тихом уединении, и постепенно острота горя стала притупляться, сменяясь привычной меланхолией. Эмили уже могла обращаться к книгам, которые прежде читала с отцом; сидеть в его кресле в библиотеке; любоваться посаженными им цветами; прикасаться к струнам того инструмента, на котором играл он, а порой даже исполнять его любимые произведения.
Эмили поняла, что праздность растлевает ум, и постаралась ни часа не проводить без работы. Именно сейчас она в полной мере осознала ценность данного отцом воспитания: развивая творческие способности дочери, Сен-Обер обеспечил ей спасение от безделья и скуки без обращения к легкомысленным развлечениям и предоставил богатый выбор занятий в стороне от светского общества. Положительные стороны воспитания не ограничивались эгоистичными преимуществами: сердце Эмили постоянно обращалось ко всему, что происходило вокруг, стараясь если не избавить людей от несчастий, то по крайней мере облегчить их участь сочувствием, поддержкой и благожелательностью.
Мадам Шерон не ответила на письмо племянницы, и Эмили начала надеяться, что ей позволят на некоторое время остаться дома, в уединении. Ум и нервы уже настолько укрепились, что она не боялась возвращаться туда, где когда-то испытала особенное счастье. Главным среди подобных мест оставалась рыбацкая хижина. Чтобы полнее погрузиться в нежные и грустные воспоминания, Эмили взяла лютню с намерением исполнить те произведения, которые особенно любили слушать родители, и отправилась туда одна, тихим вечером в час, особенно располагающий к печали и фантазиям.
В последний раз Эмили приходила сюда вместе с месье и мадам Сен-Обер за несколько дней до фатальной болезни матушки. Теперь же, едва войдя в лес, она так живо вспомнила счастливое время, что решимость на миг отступила: Эмили прислонилась к дереву и несколько минут проплакала. Ведущая к дому неширокая тропинка заросла травой, а заботливо посеянные Сен-Обером цветы почти утонули в сорняках: чертополох, наперстянка и крапива заняли все пространство. Эмили то и дело останавливалась, чтобы посмотреть на милый сердцу пейзаж сейчас молчаливый и одинокий, а подойдя к хижине, дрожащей рукой открыла дверь и вздохнула: