Почему лотерейку утаил, змей? поинтересовалась супруга страшным шёпотом, от которого тонко взвизгнула хрустальная ваза в серванте.
Какую лотерейку? хихикнул Васяткин. Не было у меня никакой лотерейки!
А «Газ-24» откуда?
Ты что, читать не умеешь? сказал Васяткин с издёвкой. И снова сунул жене газету. Наша пресса сама правдивая пресса в мире! Раз написано выиграл, значит, выиграл! А в нюансах пусть уж сами ковыряются.
Он взял паспорт, спрятал газету под рубаху и пошёл в сбербанк.
Н-да почесал затылок управляющий. Хохма!
Хохмв в «Крокодиле» печатают, вежливо сказал Васяткин. А это наша серьёзная газета. Вы что, печатному слову не верите?
Ну, а билета-то у вас нет трепыхнулся управляющий.
А вот тут уже ваши проблемы! Васяткин грустно усмехнулся. Человек выиграл «Волгу», об этом знают тысячи ни в чём неповинных граждан, пионеры, наверное, уже постановили пригласить этого счастливца на сбор, а его, извините, даже билетом вовремя не обеспечили. Интересно, что по этому поводу ваше начальство скажет?
Ладно, сказал управляющий и зачем-то поглядел газету на свет. Чёрт с вами. Тем более, что билет совершенно случайно купила наша кассирша. Но мы его отдадим вам. К тому же она случайно три «Волги» выиграла. Подождёт до следующего тиража, не треснет.
Он вышел и скоро вернулся с билетом.
Завтра оформлю всё как полагается, пообещал Васяткин, сверив серию и номер по газете, и поехал к тёще на дачу. Мартовское солнце съело весь снег на тёщином огороде, но землю не отогрело. Васяткин вынес из дома всю дачную мебель, разобрал веранду с крыльцом, порубил всё это на дрова, и стал жечь костры, чтобы легче копалось. До темноты он углубился в грунт по колено, а к утру перепахал участок полностью. Но никакого клада не нашёл.
Невероятно! поразился Васяткин и ещё раз перечитал заметку в газете. Там всё было по-старому.
Но не мог ведь я уже сдать клад государству раньше, чем его выкопаю
Вскоре приехала тёща, но нисколько не помешала, так как сразу же брякнулась в обморок. От полноты разнообразных чувств. А Васяткин к полудню перелопатил огород ещё раз с тем же успехом.
Тогда он оставил тёще записку: «Мамуля, мой скромный труд не стоит благодарностей!» и рванул в редакцию.
Редактор внимательно изучил заметку, проверил паспортные данные Васяткина, и сказал устало, как положено редактору солидной газеты:
Что вас не устраивает, товарищ?
Как что? попёр Васяткин. Сказано нашёл клад. А его там и близко нет! Но вы ведь не западная пресса, чтобы так дурить читателей?
Извиняюсь, сказал редактор ещё более устало. Взял газету и стал с любопытством её разглядывать: Вы, милый, где взяли этот номер?
В киоске, где ещё Васяткин отвернулся.
Так вот, с киоском и разбирайтесь! редактор захохотал и стал крутиться в кресле. Газета-т, глядите, за послезавтрашнее число. Мы её ещё не выпустили, понятно? Завтра с утра копайте. Завтра клад найдёте. А послезавтра, в понедельник, заметка как раз и появится. Всё логично.
А как же лотерейный выигрыш? обалдел Васяткин. Сбербанк мне его уже подтвердил.
Не знаю, не знаю, отмахнулся редактор. Розыгрыш тиража тоже завтра. Во Дворце первопроходцев.
Весь следующий день Васяткин работал на огороде и клад всё же нашёл. Правда, деньги оказались наши червонцы да четвертаки. Да к тому же выяснилось, что закопала их сама тёща, уходя на пенсию из ресторана «Вишенка». Но он всё равно сдал его государству, а вознаграждение за клад сунул в банку и снова зарыл, но дома, в кадке с пальмой.
Кое-как дожил Васяткин до понедельника и с огромным трудом выпросил у бабы Кати «Впереди авангарда». Пришлось взять в нагрузку весь комплект неликвида: «Российский колокол», «Литературку», «Аргументы», «коммерческие новости» да ещё какой-то там «Новый мир» Забежал за угол, развернул газету и обомлел: заметки «Повезло так повезло» не было нигде!
До позднего вечера он изучал газету, перелистал на всякий случай «Литературку» и «Новый мир», но заметка как в воду канула. Около полуночи в дверь позвонили. Пришёл управляющий Сбербанком.
Гони билет, сказал он с хамской интонацией. А то душу выну!
В полночь Васяткин сидел на кухне, пи чай и убеждал свою Нину Павловну:
Я ж тебе, мать, говорил: кругом мафия! Чёрта с два что-нибудь поймёшь! Такое закрутит волос дыбом!
Хорошо, что супруга уже давно почивала в спальне и всей этой чепухи не слышала
5. ЗЕМЛЯ В ИЛЛЮМИНАТОРЕ
Рассказ
Лёха Малович, корреспондент областной газеты, набив блокноты бодрыми строчками, а плёнки «свема» шедеврами фотоискусства, попрощался с директором совхоза Кайдурунский и пошел на край села. На аэродром. Ехать зимой почти четыреста километров до Зарайска на автобусе готовы были или сильно пьяные, или полные придурки, которым вообще по фигу: сегодня ты доедешь до места, завтра, или снёсёт гололёд машину в кювет и сутки ты будешь хлебать припасённый в путь самогон до полусмерти, чтобы не вникать в мороз и не понимать, что трактор-тягач приехал не как «скорая помощь», а почти через сутки. Потому как встречные автобусы и грузовики на таких расстояниях в феврале редкость. То есть подать сигнал об аварии в какую-нибудь попутную деревню почти некому. Хорошо тренированный степными путешествиями инстинкт самосохранения побеждает в водителях страсть заработать побольше, а в их начальниках перевыполнить план.
Февраль в шестьдесят девятом году кривлялся как красивая, но очень глупая девка на танцплощадке. То он прикидывался апрелем дня на три, истязая городских пешеходов грязными, бешено бегущими ручьями, то за пару часов переделывал быструю воду в лёд, обдувал его низким северным ветром с улетающей к низу города позёмкой и превращал любое передвижение по пространству в пытку.
Кайдурунский аэропорт назывался так, потому, что все места в райцентрах да больших деревнях, куда приземляются и откуда взлетают «кукурузники», и санитарные «ЯК-12», принято гордо именовать именно аэропортами. Хотя кроме прочищенной грейдерами и утрамбованной дорожными катками широкой длинной дороги для взлёта и приземления там ещё есть полосатый, надуваемый ветрами в разные стороны парус да маленький «скворечник» с антеннами на крыше, чаще всего дощатый, где сидят управляющие полетами, кассир и десяток смелых граждан. Смелые они потому, что читают газеты и знают, что чаще всего разбиваются машины на земле, на втором месте по числу жертв железная дорога, а летать в наших аэропланах безопаснее всего. Лёха Малович был редакцией отдрессирован ускорять время и сжимать пространство. Статья нужна была всегда быстрее, чем здравый ум и самое лёгкое перо газетчика могло её создать. Вот говорил, допустим, редактор, загоняя ушлого корреспондента в какой-нибудь «чёртов угол» огромной области, что опубликовать статью надо в следующий четверг, значит с этого момента переставали действовать законы физики, механики, химии и биологии. Не существовали больше понятия географические и ещё всякие хорошие науки. Метеорология, скажем, физика атмосферы, ну, там климатология и синоптическое метео. Оставались только задание радактора и сама редакция, куда надо было треснуть, но доставить готовый материал ещё вчера.
А в Кайдуруне десятого февраля был праздник метели, буйного ветра с востока, холодрыги в тридцать четыре с минусом и смоляного цвета туч, готовых в любую секунду начать бомбардировку Земли огромными как оладьи и такими же увесистыми пушинками снега. Точнее застывшими слёзами небесными.
А Лёхе хотелось быстрее в редакцию. Часа два, от силы лёта до Зарайска, да там пятнадцать минут бегом через рельсы и вокруг длинного бетонно-стеклянного, извивающегося «червяка» железнодорожного вокзала, придуманного каким-то рехнувшимся на авангардизме архитектором. И сел бы Лёха за стол свой, которому лет тридцать, а перед этим скинул бы плёнки в лабораторию и провалился в другой мир. Там правят эпитеты и метафоры, там бушует как шторм сюжет статьи, да мечтает красивее принарядиться в слова фабула рассказа о тяжкой работе сельской снегозадержании. Он купил билет и сел на пустой металлический стул с дерматиновым сиденьем, какие обычно расставляют в городских столовых. Их сломать невозможно даже если в день их подвигает грубо и помнет задницами пара сотен человек. Дверь в комнату, где сидели начальники и лётчики забыли закрыть, и совсем готовые, как вороны к полёту, восемь мужиков и три тётки слушали громкий, не целиком понятный, но пугающий разговор.
Я не разрешаю. Как начальник перевозок я сяду на нары первым из оставшихся в живых. А вы гробанётесь, погубите насмерть крестьян, сами на фрагменты порвётесь, но вам, мля, ничего не будет. Кроме похорон. Может, даже с дудками и большим барабаном.
Мы и при крайнем боковом на двадцать метров в секунду взлетали. Я, мать вашу, двадцать лет на этом сундуке-«кукурузнике» порхаю. В прошлом году при буране садились. С двух метров земли не видно было. И вот он я. Да ещё поздоровей тебя, Алексеич, буду. Вы тут чахнете в диспетчерской и умом и телом, это так, похоже, добивался разрешения на полёт командир.
Элероны оторвёт нахрен ещё при рулёжке. И руль горизонтального поворота. Ты нос высунь, Серёга Михалыч, на парус глянь. Его мотает за минуту пять раз то на восток, то на запад, орал диспетчер. Ветер сегодня, как шалава в кабаке. То к одному столику, то к другому да сразу к третьему. И всего за пять минут. Я даже ваши жизни в тюрьму с собой не заберу на память. Нечего забирать будет. Одни валенки от всех останутся.
Триммер закрылок хвостовых при эшелоне пятьсот метров раскудрячит вашу лоханку на мелкие дюралевые кусочки, да турбулентность поболе, чем на двадцать метров станет вас ронять! кричал начальник порта. А силёшек у движка хватит, чтобы из ямы выскочить? У вас, бляха-цокотуха, не ТУ-104 и не ИЛ-18. У вас, мля, чудом не выкинутая из авиации «аннушка». Хорошая птичка, конечно, но не для катастрофических условий взлёта. Гляньте, блин, внимательно в окно. Машину с керосином сейчас перевернёт пурга!
Денисыч Виктор! надрывался командир воздушного судёнышка. Если натурально вот в эту минуту не выпустишь меня, то больше винта моего в Кайдуруне не будет. Я пилот первого класса, мля! Я без крыльев полететь могу. Мотора одного хватит. И я на тебя, Витя, рапорт подам в областное управление авиации. Пока его рассмотрят, уже штиль стоять будет мёртвый. Листок не шолохнётся на дереве. А я доложу, что при ветре в четыре метра за секунду ты меня приказом пригвоздил к земле, керосина не дал и людей не позволил по срочным делам доставить. Вот каждой заклёпкой клянусь настучу! Плохо ты меня за двадцать лет вызубрил.
Да какие четыре метра? Глянь на прибор! зверел начальник перевозок. Тут же все семнадцать. Сам выйди сейчас на природу. Унесёт в другой конец Кайдуруна, а то и чёрти куда в степь. Если ни за что не зацепишься.
Потом в комнате стало тихо. Минут десять все там кашляли, сопели, чиркали спичками и пускали в «зал ожидания» гадкий дым от разных папирос.
Наконец диспетчер сказал тихо и мрачно.
Вот я пишу, что я тебя не выпустил такого-то числа в такое-то время. А ты лети. Долетишь позвони. Порву бумажку. Не долетищь ко всем на похороны не попаду, конечно, но к тебе загляну. Но венок не принесу и землю в могилку не кину. А потом из-за тебя сяду лет на пять-семь. Потому как ты, Сергей Михалыч долболом и своевольник. Жить вечно будешь в аду. Если, конечно, такого идиота туда возьмут.
То есть я полетел? неуверенно вскрикнул командир.
Людей-пассажиров сперва спроси, зло ответил начальник порта. Может, кто натурально думает, что пора завязывать жить. Пахать, сеять, убирать в поту, да ещё премии получать смешные. Может, обрыдло им надрываться в полях и они согласны гробануться в прах где-нибудь над озером Камышным! Спроси!
Товарищи, если кто отказывается лететь сдайте билет. Получите деньги, вышел из двери второй пилот Геннадий Колесников. Его тоже все знали. Он с командиром лет пятнадцать летал. А кто с нами, те пошли гуськом в лайнер.
Лёха улыбнулся и поднялся первым. К выходу направился. За ним плечом к плечу, как в последний решительный бой, двинулись молча все. Только один мужик с мешком, из которого пахло копчёным салом, засеменил к кассе под ехидные смешки односельчан.
До самолёта было метров сто. Народ одолел их короткими рывками, падая, отталкиваясь валенками от наста, замёрзшего под мягким снегом, придерживая руками по очереди всё, что ветер мог вырвать и утащить к чёртовой матери. То есть неизвестно куда. В салоне «АН-2» было бы совсем уютно и тихо, если бы не скрипели переборки фюзеляжа и самолёт не покачивало как на аттракционе «пьяная карусель» в горпарке культуры.
Летчики сняли свои синие пальто и повесили на штыри перед кабиной.
От винта! мощно заголосил второй пилот положенную по инструкции фразу, хотя вокруг самолёта колыхалась снежными катящимися валиками только степь ровная и даже храбрые вороны сидели вдали за длинными высокими сугробами. Взревел движок, «аннушку» стало трясти и понесло тихо на тормозах против ветра, бьющегося об винт на скорости семнадцать метров в секунду. Колодки тормозные техник убрал заранее, иначе пришлось бы сильно рисковать под пропеллером, если бы машину развернуло вбок до разгона.
Все держитесь за скамейки или переборки, высунулся Колесников, второй пилот. Он же штурман. Отпускаем тормоза. Возможен резкий подъём носа.
Предсказание его сбылось мгновенно. Мотор тужился так обречённо, как гражданин, страдающий ничем неизлечимым запором. Потом пол самолёта переместился почти в вертикальное положение и народ вместе с ручной кладью ссыпался в хвост, глухо врезаясь в десяток мешков с пшеницей. Её кто-то вёз на базар, на продажу. Лёха выронил портфель в процессе падения, но через секунду он сам рухнул ему на голову. Двигатель продолжал битву со встречным ветром и победил. Минут через пятнадцать « АН-2» полетел ровно. Народ спокойно поднялся с мешков и расселся по своим местам.
Полет будет проходить на высоте пятьсот метров со скоростью двести, а если ветер поменяется, то и двести пятьдесят километров в час, высунулся из кабины командир. Разрешаю курить, пить и закусывать. Дорога дальняя. Голодать глупо.
Лёха Малович не пил, есть тоже не хотел, а потому стал пялиться в толстый иллюминатор. Летели над трассой Омск-Зарайск. Она была ровной и прямой как путь к коммунизму. Жаль, но лежала асфальтовая тропа в сорока километрах от Кайдуруна, а то бы по ней без приключений и на скорости можно было добраться наземным ходом до города. Больше в степи не было ничего. Снег и редкие маленькие лесопосадки для задержания снега, каких в Кайдуруне почему-то не высадили. По трассе навстречу самолёту как во сне плелась машина с будкой. Продукты, наверное, везла. Лёха наклонился, вытянул шею, чтобы посмотреть назад, но не успел. «Кукурузник» мотнуло вправо, после чего он, как прыгун в воду с вышки, рухнул вниз.
О-о-о-о! заверещали все, кроме пилотов.
Чё, всё, что ли? крикнул в кабину дед лет шестидесяти, одетый в городское пальто с каракулевым воротником и оторочкой на рукавах из того же каракуля. На голове деда, лихо сдвинутая на ухо, держалась чудом кроличья шапка. К родственникам, видно, погостить летел. Можно начинать тихо молиться?
Это, мать-автомать, нормальная воздушная яма, вылетел, но успел зацепиться за поручень возле кабины второй пилот. И прошу всех записать на чём угодно. Эти самолёты, «Ан- 2» не па-да-ют! Ну, не падают, блин, они! Планируют как планеры даже если мотор отвалится. Всем ясно?
А ям этих ишшо много наклёвывается? спросила тётка в шали и толстом полушубке. А то я не успела провалиться вместе с самолётом и башкой треснулась вот об эту штуку под крышей.
Не разбила? пригляделся пилот. Это фонарь для пассажиров. Когда по темну летим включаем, чтобы народу не скучно было впотьмах тосковать.
Тут «кукурузник» стукнулся об дно ямы, заскрипел всеми деталями и снова полетел ровно. Успокоился.
Мля, что-то меня блевать тянет. Заныл пьяный мужик с курчавой причёской, которая постоянно пружинками волос скидывала с головы шапку. Тошнит, если совсем по-культурному выражаться. Так что пол заляпаю сейчас. А, может, и стены.