Минуй чаша сего всевостребованного хозяина, не давая опомниться произнесла Заги. Кому предназначался данный оклик Оксан так и не понял, невольный путник, занесенный порыв воздуха помог ему с определением, цены, качества и вида товара для независимой, но такой определенной покупательницы. Она была прекрасна; шифоновые нити провивались сквозь гущу неосветленной голубизны, словно лилии отдали ей свои лепестки, слой за слоем образуя невозмутимую структуру, остановить которую могла только аллея пронизывающих пропредков восходящих к куполу люльки с младенцем, стоящей неподалеку и раздавая всем кто видел так хорошо знакомую всем игру света.
Заги: Заги.
Оксан: Оксан.
Заги: Шляпа.
Оксан: Не знаю.
Заги: Примерка.
Оксан: Обойдется.
Рассмотрев все оставшееся многообразие имеющихся вариантов, поняв что лучшее всегда снизу, она не смогла ничего добавить, только невольно сглотнув слюну, стараясь не выдать при этом своего беспокойства, всё также молча посмотрела на свою маечку.
Только бы не забыть оставить молоточек, подумала она.
Как ее зацепить, подумал он.
Сделка была завершена, довольный ребенок быстро улепетывал, не оставляя даже следа усталости и грусти, только ему, не всегда удивленному, но такому живому и счастливому был понятен смысл ее последних слов: Хорошо что арку не заделали.
Отряхнувшийся Миктон быстрым шагом прогуливался по улицам своего города, ни одного звука не раздавалось в округе, кроме проезжавших где-то вдалеке самолетов почтовой службы Кымготского патриархата. В это время дня никогда не было так свежо и бодро как сегодня, возможно служба, подумал он.
В центре трудно было найти человека, так тесно связанного под развязную, гулящую жизнь как Мик, как иногда и очень осторожно называли его обыватели. Родился он все там же, как и все. Что делал в первые минуты жизни, первый вопрос про любом удобном случае для него был не в новинку. Что же его действительно могло заинтриговать только она, разносившаяся невидимыми отблесками по листьям с вечера менявших свой окрас деревьев, Мик не стеснялся называть вещи своими именами и они всегда его поддерживали, его ненаглядные постовые, разновидности, как ласково он их запечатлевал. На самом же деле это были серьезные, запечатленные в томах классиков, бюллетени будущих поколений.
Внешне это был архиерейского вида помощник, которому сложно было отказать, не по причине перенапряжения, а по веской. Выделить отдельную черту лица на нем было очень легко: выдававшиеся вперед, как будто вылетающие клыки, недавно прикупленные у Грач Мании; нос и подбородок образовывали невидимый хук, в волю ловкости мастера прилетающий всегда по назначению, о кожаном покрове сложно что-то сказать, наверное проще описать сумку недавно привезенную из-за близ-далеких заснеженных вершин непроседаемой области Арфимии, ласково украшенную мыслями девственных мастериц.
Он шел без цели, по пути назначаемой ему свисающей с купола антенны, иногда проигрывающей одну и ту же мелодию.
Проигрыш:Хама-хама, захватило;
Хама-хама, заманило;
Хама-хама, занесло,
Пам-пам, Опступиан
Сложно в то мгновение было уловить хоть чей-то пронзающий взгляд, да и не хотелось ему понимать, хотелось бежать на ту, с детства знакомую вершину ствола, с которой так ловко в нежные руки мамы его передали родоприемники. Не забыть ему первых слов, что делаешь, возможно не они, но выдали Миктону счастливую путевку в вечнорастущую жизнь.
Именно он был тем, кто без стеснения нарушил утреннее брожение Самри и Рики.
Раздался стук, даже не стук, вой плоти непрошибаемой преграды между ребятами и тем огромным миром, что простирался на расстоянии вытянутой руки. Рубежей больше не существовало, но оглянуться, осмотреться ради всеуслышанного молчания было можно, но с трудом, а какие возможности скрывают юные организмы в неспешной дымке просветилось.
Самри: Кто-то стучит.
Рики: Кто.
Самри: Тишина.
Рики: Миктон.
Дверь не спеша отворилась, не потребовалось даже нажатие крошечных пальцев ячейки замка, что олицетворяет собой не быстрое, не медленное, но пламенное жужжание мотора запорной арматуры хрупкого организма, только Амри мог сотворить такое чудо.
Немного о семье Самри.
Как художник начиная свой рассказ, генеалогическое древо семьи Самри упиралось в чистый лист. Его прапрадедушка, майор в отставке по линии Укомба, неспеша делал записи в своем пахноте.
ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.
Слова непонятные читателю, автору также не понятны.
Далее по тексту.
Шел первый день отступления, войска генерала Пульсара рваным ритмом наваливались на баррикады огненного штурма со стороны контратакующих фаланг, мой начальник додвор Исаксон, приказал всем немедленно заступить на службу, как я не сопротивлялся, пришлось. Там я и встретил его первого мужа моей будущей супруги Мартиры Каше, чё, как , заметил он, ништяк отвал, приспустил я, и был таков случай что ни одна брителька, ни одна пуговка не дернулась на моем гарнизоне. Другую женщину в роли моей супруги представить было сложно, длинные черненькие ресницы не давали заглянуть ни в глаза, ни в другие интимные места этого сложноухоженного манящего своей новизной и манерой уступа. Но я смог, сможете и вы, главное добраться живым.
Прадед же его имел более миролюбивую профессию стояк по призванию, по назначению он был простым смолоснимальщиком. Как рассказывала прапрабабушка Самри, в профессию его устроил папа, неловко смазывающий свой зонт от солнца. Маленькому Ксыну было просто неловко наблюдать за страданиями отца, пришлось притупить по семейной линии. Свою избранницу он встретил на заводе первого изобретателя прапанелей Огустила Сполка Юзи, там она трудилась воспитательницей заборов. По долгу призвания, Ксыну сложно было заговорить с той незыблемо-нетленной Атирой, тем более когда та была занята подготовкой очередного.
Хорошо что поколение удалось, долго потом шутили все родственники.
Дедушка по древу, как и часть поколения исходя из генеалогического призвания был частью того всего, что мы называем порода. Стать, дым, писания, все было подвластно седовласому старику по цвету, многие считали его Ждыалом , первым не с последнего конца света. Многие его даже побаивались, что считалось зазорным в те далекие времена, когда роскошью правили Зужи.
Среди родственников Самри до сих пор ходит история, что именно он заготовил несчастный замок.
Путешествуя по бескрайним просторам существования, что подвластно было только ему, встретил он в недрах того, что встретить мог только он.
Дедушка: Зовут.
Он: Приношу.
Дедушка: Не зовут.
Он: Оставляю.
Не каждый поймет, не каждый оценит, но даже у того были запасы летописных свитков, сохранненых племенами поколений до наших времен.
Замок же он выторговывал долго, ведь качество времени есть качество вещи, говаривал ему купец из Ницево. Случайный порядок цилиндров, граммов, капсульных застежек и вычитателей ровно укладывались в цилиндрическую промежность, соединенную металлической тавровой балкой с игольчатым конусом дугообразных длин, скомканных словно из краевидных полосок листостружечного материала, добытого из упадков и восхождений мальчика из легенды про порядок.
Про существование драконов и змей знали все, мальчик был не исключением. Простому человеку не понять поведение изометрических фигур, тот же не понимал, осуществлял. Ломая палочку надвое, приручал он змею; заменяя ее кувшином, призывал тот дракона. Но в один прекрасный день, не нашлось под рукой кувшина, а лепить из глины он боялся; не сломалась палочка, а использовать ноги он остерегался. И пришли к нему всезнающие, и попросили показать тех невидимых монстров, и увидели в ответ только струящийся кусок глины.
Потом замок перекочевал от дедушки Амри, который и установил его для самого прекрасного и обольстительного, но немного скромного Самри.
Он часто и неспеша предавался вместе с друзьями воспоминаниям о прошлых снегах, что поколениями сходили, придавая на своем пути формы и очертания самым насущным, вынесенным на всеобщее обозрение куртизанам, что как маленькие дети непрошеной вселенной ютились втайне от приходящих из необъяснимого отстранения приличий.
Рики: Загадка.
Миктон: Зарядка.
Самри: Трупа.
Рассматривать столь загадочные определения ребятам было сложно без какой либо задержки, но кто её предоставит, кто тот неподкупный осветин, что показывает затайонным друзьям свои незакомплексованные затяжки тонких узелков мысли о существовании истинных чувств. Разные они бывают, стройные, идущие как сталактиты к сталагмитам, выжигая на своем пути весь кислород старателя, выжидающе ищущего только своим путем в беспечную реальность красочной пасти пленительно-манящяго миража; или же утолщенные, как кожа всегда дремлющего, идущего навстречу красивой нагой столешницы, возлегающей у недр нерушимого предела дел, который как смазливая денежная единица, выраженная в эквиваленте плоти, пробивает все незримые зачатки справедливости.
Однажды Малик представил Самри своего товарища и верного слугу Плотника. Тот сразу понравился малышу, ведь всем своим незамысловатым видом дарил чувство спокойствия и защищенности от того, знать о чем еще не понятно, но на уровне чувств осязаемо.
Плотник кратко представился он.
Самри только и мог что встряхуть еще не окрепшей головкой и понятуть верному спутнику Малика свою такую маленькую, но очень ценную для него корову. Её он получил втайне от желания, когда Малик работал на заминочных трактирах нактоком.
Тот период жизни сложно воспринять как нормальное течение жизни, но бывают и такие периоды, когда воды по незвисящим от тебя причинам окрашиваются в серый цвет. Накток не самая завидная профессия которой можно следовать, но флигель указал именно туда.
Заминочный трактир стоял невдалеке, Малик сделал одно ловкое движение, и он уже там, куда только не забрасывала его несбыточная судьба, но профессия как призвание, не помогала, помогало лишь чувство стиля и стилеобразующих форм припасенным, тогда еще молодым каратистом-карикатуристом.
Платформа! крикнул Малик.
Задержи! ответил ему славный накток.
Танцует! продолжил накток.
Чай. ответил ему славный.
Так протекала их неспешная работа с подручными материалами. Вспомнить было много чего из того, что рассказывать не следует, чтобы не раскрыть тайну столь древней профессии. Но запомнить и вынести главную мысль можно было с легкостью, там Малик и повстречал Плотника.
Плотник кратко представился он.
Было много нескончаемых вечеров рассуждений и возлияний в себя от той тревоги и печали, накопившейся с течением времени службы, но никогда не забывали они прокроить корову, в профессиональной терминологии нактоков, зацепить заменившуюся проветриваемую капель.
Самри придавался воспоминаниям из детства, ребята не без усилий старались его надеть, чтобы ощутить зримую радость от преображения. Наш славный герой очнулся и быстро помог друзьям ощутить тленность их стараний.
Самри: Пора.
Миктон: Мудро.
Рики: Пудра.
Самри: Кима.
Миктон: Слышал.
Рики: Видел.
Плотник: Представьте.
Самри: Пора.
Рики: Поздно.
Миктон:
Глава 3
Параллель.
Старый обходчик Крут Кручи, имя собственное данное ему родителями, вышел на просторы оглядеть зазевавшихся в округе шалопаев.
ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА.
Языки мира, указанные в произведении, могут иметь футуристическую природу .
Далее по тексту.
Парковщиком он служил уже целых два срока лет, не считая дней прожитых по устремлению, но никак не по службе. Любил он проходить между рядами ценных пород высококлассной архитектуры сотворенной классиками столетия. Нашествие шеренг пестрящих колосатиков, только оно, в самых страшных кошмарах, могло заставить нагнуться мужчину стройных лет и не менее утонченной формы.
Кима выкашлянула и подула на свои подуставшие от полуночного бдения коленки. Бдеть, или колотить вишню, как шутливо называли симпатичные и не в меру симпатичные девчонки это занятие, было делом простым и не хитрым. Достаточно было заглянуть в уборную галереи искусства имени Крато Краткого, чтобы научиться способам и манерам достижения цели, посредствам имеющихся у падлованы, так называли зрителей уборного депо, плы, адо и конечно решающий момент каждого бдущего-заколачивающего , ван.
Мальчишки встретили ее недалеко от лавки Грач Мании.
А где Заги? спросил её Миктон.
Заметил. парировала его Кима.
Заги: Самри здесь.
Самри: У Рики.
Заги: Рики здесь.
Рики: С языка сняла, соплячка.
Заги Киме: Точно сняла.
Вмиг, смеящимся тоном заметил Мик.
И они неспеша всей дружной командой направились в сторону немного заскучавшего Парковщика.
Парковщик: Странно.
Ребята: Не странно, страшно.
Парковщик: Не страшно, поймают.
Ребята: Поймают, не страшно, снимут.
Парковщик: Снимут не страшно, поставят.
Ребята: Поставят страшно.
Парковщик: Страшно.
И ребята, словно пули выпущенные из ствола двуствольного карабина, ринулись в места где можно было не страшно, но жутко весело прогадать со всеми.
Они не обманули своих ожиданий. Словно ветки древнегреческой богини, раскинулась перед взорами юных искателей приключений многолетняя Олаха, ограненное пламенное море, над которым вздувались словно позывы богов все той же богини. Камни всех расцветок и цветов озорно подыгрывали любопытным юным натуралистам, как зоркий взгляд неведомого истукана, повисали зрители, этого одинаково прекрасного и ужасающего зрелища Шоу Крохса.
История этого гадания родилась задолго до появления самих ребят, и насчитывала уже более полудесятка лет небезизвестия их расточительным умам. По сказаниям писателей тех лет, сам Крохс, неизвестно настоящее ли это имя, был человеком приятной наружности и весьма привлекательной внешности. Родился он в семье жестянщика Гимналая и продажницы Заревы, обычных людей по происхождению, но никак не по фольклору. Закончив школу танцев имени Родилая, Гимналай во что бы то ни стало принялся во всеуслышание приниматься за работу, день за днем он выторговывал жесть у купцов, и с искусством мастера неведомых высот, разминал эту непослушную жостушку, как с любовью он ее называл. В один из дней подошла к нему скорбная зазноба Бота, известная всем людям, как в свое неведомое время озарная девушка, время шло и имя не устаревало. Потянув Гимналаю свою небольших размеров талию, попросила она выковать под размер стругеля тоненькие пластинки, служащие для предупреждения неизвестности. С охотой принялся жестянщик под эту статью, долго ковал, резал, забивал и все-таки смастерил самые лучшие неподкупные стругеля, что еще свет не поглощал, и примерила она их и так раскрутилась, что чуть дара речи не решилась, но собралась рассказать о том мастере подруге своей, продажнице Зареве.
Бота: Оцени.
Зарева: Оценка принята.
Не сказала она мыслей своих, так как поглащена была мыслями о купце, Гладком Варфоломее, любителем и продавцом невиданных масштабов, привезенных из самых дальних уголков безуспешного пространства. Торговлю свою он вел уже давно, согласно указам властей и властителей всех классов равенства и неравенства. Заходили к нему люди простые и богатые, смущённые и сжатые, маленькие и большие, всем угождал расточительный купец, не думать о нем было неслыханной роскошью.