* * *
Очнувшись, Пал Палыч увидел обнюхивающую его Риту-2, чихнул и осторожно головка кружилась приподнялся и огляделся: ни существа Странно, он будто б свыкся уже с их присутствием Неужто и впрямь привиделись? Да, но в таком, знаете ли, ракурсе С такими, знаете ли, деталями Нет-нет, не то, все не то в том смысле, что быть не может, чтоб не было!.. Он видел, он помнит помнит их «Рита! позвал Рыков Риту-1, и та хоть и не сразу, хоть и без удовольствия, но все же отозвалась. Можешь представить, где я сейчас был? Только не подумай чего» Не помня себя, Пал Палыч, потерявший вдруг, будто очарованный прелестницей вьюноша, всякую бдительность, с жаром принялся описывать благоверной все то, что называлось на ее языке симптомами и обсуждению с пациентом не подлежало. «Существа? Голоса?» покачала она головой и, отвернувшись, прокусила до крови сначала нижнюю губку, а затем, для ровного счета, верхнюю прокусила, заметим, не столь от отчаяния, охватывающего по обыкновению хоминида, когда тот отчетливо видит в ближнем своем клиента анимарических услуг, сколь от виртуального щелчка по носу, вызванного, как казалось теперь Рите-1, исключительно ее профнепригодностью.
* * *
Что тут скажешь! Воздух был чист и свеж, а Виленинский проспект, по которому шагал наш галлюцинант, как-то по-особому светел. «В Хоми-юге лишь Хоми дарует все желаемое, в Хоми-юге лишь Хоми единственная, кто должен быть почитаем!» услышал Рыков голос существа, махнувшего ему лапкой с крыши троллейбусной остановки, и улыбнулся: чего, в сущности, страшиться? Неведомая февральность, оголившая плечико, куда как совершеннее февральности привычной: да ему теперь море по колено, да он теперь «Тра-та-та-та», в висках (контент-передоз, подсказало существо, но Рыков не расслышал), тра-та-та-та», информация, экскрементируемая снулыми гоминидами, навеяла-таки на Пал Палыча меланхолию. «Конвейер, с которого никто не сойдет», так примерно рассуждал он, то и дело дотрагиваясь до зоны «третьего глаза», в которую и было, ежли кто забыл, намедни засвечено, и изо всех сил старался не вслушиваться, не всматриваться, не вчитываться в то, что: главные враги Хоминляндии казнокрады, шпионы и террористы наконец-то названы, погибших в ДТП в Пыталово похоронят за счет средств бюджета, сурок Фил предсказал, будто зима продлится еще шесть недель, альтернативы доллару пока нет, автомобилисты страдают повышенным нарциссизмом, эксперты рассуждают, как V-, U-, L- или W-образно будет развиваться кризис, хоминидка может хранить тайну не более сорока семи часов пятнадцати минут, около четырехсот священников приступят к работе в хоминляндских воинских частях, сперму можно вырабатывать и без самца-хоминида, если жить для себя, жизнь будет короткая, но если жить для ислама, она будет вечной, секси-киски из Варьино к вам, к нам!.. «Тпр-р-р-р-ру! С Ма-а-асквы, с Па-асада, с Ка-алашного ряда!.. какой-то господин в пенсне подмигнул Рыкову и, отпустив извозчика, заметил: Долгое произношение первого предударного гласного и впрямь забавно, не находите?.. Но еще забавней мой сценарий для собаки Ольки У вашей суки тоже ведь, коли не ошибаюсь, дамская кличка? Впрочем вообразите-ка, дружище: актриска падает ниц, обнимает мои колени, а засим целует руки: и это только начало!.. Пал Палыч занервничал: лицо господина в пенсне казалось знакомым, но вспомнить, где и когда они встречались, было невозможно. Эх, все пустое, дружище, верьте на слово Словно читая мысли Рыкова, господин в пенсне хлопнул его по плечу и зашелся кашлем. Главное, ничего не бойтесь! Я бы на вашем месте завернул, знаете ли, в Соболев Вы мещанскую сторонушку-то все по Больному Головину, верно, знаете знатный был винный, да-с!.. В восьмидесятом тысяча девятьсот, сами понимаете: я уж на Стародевичьем прописался сказывал один совпис, будто познакомился он там с некой особой, ну а особа та, не будь ду Стараясь не потерять нить разговора, Пал Палыч судорожно соображал, при каких обстоятельствах мог видеть господина в пенсне, но ничего путного из этого не выходило. Сто запретных домов на четыре переулка коротких! продолжал меж тем неизвестный. Неужто не знаете? Есть, осмелюсь доложить, барышни весьма прехорошенькие Постойте-ка, да вы, сдается мне, нездоровы Анимарическое восполевание? Отчасти дышите-с! мы с вами коллеги Хотите ли охладить то, что болит, не дышите-с! по обыкновению, от тоски? Впрочем, дышите-с! на пустое сердце льда не кладут. Покачав головой, господин в пенсне убрал фонендоскоп в саквояж и продолжил: Когда твое тело возвращают домой в вагоне для перевозки устриц, на такие штуки, как жизнь и смерть, начинаешь смотреть в некотором роде со стороны как, впрочем, и на то, что вы, Пал Палыч, в силу ряда причин называете поллюцинациями. Тимоти Лири на вас нет какие законы физики! Вздор. Вы, как и все эти хоминиды, господин в пенсне указал на прохожих, принимаете сию февральность за единственную. Оно, конечно, так-то так, все это прекрасно, да как бы чего с вами после подобного заблуждения не вышло! Хоминиды, конечно, и к речи по большей части членораздельной способны, и мыслить абстрактно (пусть самую малость) худо-бедно умеют Особенно хорошо то, что шиньон из кости у них вконец отвалился, черепушка обратите внимание на основание, коллега! вогнулась, клетка, в которой томится сердце, уплощилась, ну а мозги, ежли сравнить те с мозгами других приматов, в целом заметно потяжелели; с другой стороны, мозг, скажем, самки гоминида весит меньше, нежели мозг самца, однако деградация мужских особей, как выражаются ваши СМИ, достигла общепланетарного масштаба Но мы-то с вами, Пал Палыч, знаем: граммы ни при чем Простите, не представился: Че, зовите меня Доктор Че» «А что, что при чем?! взорвался вдруг, бросив футляр на мостовую, Рыков. Существа окружили, голоса на каждом шагу Я, знаете ли, всю жизнь слышите? всю жы-ызнь тем только и занимался, что лечил от этого самого лечил и потому скажу со всей откровенностью: дело дрянь» «Ну-ну, не горячитесь! усмехнулся Доктор Че. Бессчетное множество февральностей ждет вас! Смиритесь, дружище, и простите себя: в конце концов, быть безумным не так уж скверно если, конечно, расценивать вспышку как безумие Ваши-то лекари простейшую медитацию сенсорной депривацией обзывают да если б они только позволили себе в февральность иную выйти! Если б хоть раз тем самым органом, от которого вы, Пал Палыч, хоминидов полжизни избавить хотели, ее ощутили!.. О, тогда б вы поняли, почему Тимоти говорил, что никакой метаболической комы не существует, а шестая раса Не завершив фразу, Доктор Че достал вдруг флягу и, сделав большой глоток, хитро подмигнул Пал Палычу: Но кому нужна бесстрашная паства? Сrus Medicorum! Присоединяйтесь, дружище: знатное питье!..» Запахло жареным, а потом спорыньей. Рыков сам не заметил, как очутился в Наташкином саду; прислонившись к Хмелёвской стене, он приник к горлышку и немедленно выпил, а крякнув, выдал, что в Сиэтле сейчас плюс девятнадцать, в Оттаве и Цюрихе шестнадцать, в Бостоне двадцать один, в Лос-Анджелесе двадцать семь, на Ибице двадцать шесть, в Салониках двадцать пять, в Стокгольме и Бергене тринадцать, в Дамаске и на Кипре тридцать, ну а в Калькутте тридцать один градус, la-la, а значит, на хоминидов надо реагировать как на снег, осенило Рыкова, ну или как на дождь, одно слово осадки: идут себе и идут ему-то что? Он не имеет права их судить точнее, не хочет больше и Риту-1 вот тоже: Рита-1 не более чем снег не более чем дождь Рита-1 тоже не виновата, что идет, не виновата, что не видит: общее чувственное недоразвитие, эмпатийная недостаточность, анимаристическая отсталость средней степени тяжести Поэтому так: вот снег, вот дождь а больше и нет ничего никого Да что такое, в сущности, wichige leute?.. Смех в зале и далее по тексту: хоминид есть червь; что же касается «генетически заложенной» потребности играть, то все это, как сообщает Вестник объединенных февральностей, фуета и гнобление Пуха так примерно размышлял Пал Палыч, шагавший в направлении Дурского: он никогда не бывал в Цыплаках и потому торопился на электричку. По дороге он купил газету, зашел в «Тинно-Такки» и, заказав темное пиво, загрустил ну совсем как какой-нибудь человек. Как и существа, Рыков, разумеется, знал, что приему в больничку подлежат хоминиды, нуждающиеся по анимаристическому своему состоянию в лечебно-воспитательных мероприятиях в условиях анимаристического стокционара, но не знал, что за ним уже выехали.
Андрей Попов
Родился в 1959 году в Воркуте. Окончил Сыктывкарский государственный университет, филологический факультет. Публиковался в журналах «Наш современник», «Север», «Молодая гвардия», «Родная Ладога», «Аврора», «Подъем», «Плавучий мост» и других изданиях. Автор нескольких сборников стихотворений. Лауреат Премии правительства Республики Коми в области литературы имени И. А. Куратова (2013, 2020), Южно-Уральской литературной премии (2015), Международной премии имени Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами» (2015), Премии имени Николая Тряпкина «Неизбывный вертоград» (2018). Стихи переводились на венгерский, болгарский, немецкий языки. Член Союза писателей России. Живет в Сыктывкаре.
Как будет жить мой тихий кабинет?.
«И еще одно утро Медлительно, как облака»
«Поэт не спит. В окне луна»
«Хоть грущу но я счастливый»
Наступление пустыни
Смысл истории
«Как будет жить мой тихий кабинет»
«И земля, и все дела сгорят»
Алиса Ганиева
Родилась в 1985 году в Москве. Детство и юность провела в Дагестане. Окончила Литературный институт имени Горького. Публиковалась в «Московском вестнике», «Литературной России», «Новом мире», «Вопросах литературы», «Знамени», «Литературной учебе» и многих других изданиях. Автор книг «Салам тебе, Далгат!», «Полет археоптерикса», «Праздничная гора», «Оскорбленные чувства», «Ее Лиличество Брик на фоне Люциферова века». Лауреат премии «Дебют», «Триумф», Горьковской премии. Живет в Москве.
В трубу
Рассказ
Бывший делец Исаев и фотограф Конюшин за долгую дорогу превратились в почти неразлучных друзей. В вагоне было просторно. Кто-то читал, кто-то пялился на мелькавшие в окнах картинки полей под грозовым сиреневым небом, другие, как обычно, шлялись по поезду или дрыхли в спальных купе.
Вот когда я ездил на обычных поездах, а не в вакуумных, как этот, то обратный путь всегда шел быстрее, говорил Исаев, прихлебывая сладкий чай из стакана. А тут как-то все размыто. Непонятно, в какую сторону мы несемся, то ли на запад, то ли на восток.
Как это непонятно, а пейзажи? возразил Конюшин, кивая на поля в окне. Его куцый хвостик, прихваченный черной резинкой, дернулся, словно вспугнутый воробей.
Ну, тут что справа, что слева одно и то же. Тайга, избенки. А могло бы быть разнообразнее. Программист сдешевил.
Исаев стукнул по голографическому стеклу окошка и громко икнул. Конюшин собрался ответить, что мозг наш недооценивает длительность новой дороги и переоценивает длительность старой, отсюда и сбой, но вместо этого покосился на стакан Исаева и буркнул:
Ты бы осторожнее держал стаканчик. А то ведь все перебьешь. Не хватит нам на дорогу.
Да ты знаешь, сколько у проводницы этих стаканов! воскликнул Исаев. Чем чаще колотишь, тем их больше становится.
Ничего не может увеличиваться бесконечно, заметил Конюшин.
Может! по-детски запальчиво заспорил Исаев. Хочешь сказать, и бесконечности нет?
Думаю, нет, подумав, ответил Конюшин. Наверняка есть какое-то самое большое число, которое мы просто не можем представить.
А что будет, если прибавить к нему единицу? хитро прищурился Исаев.
Все обнулится. Ноль получится.
Исаев хрюкнул от смеха и громко закашлялся. Пузатые щечки его налились, зарозовели. Чай заплясал в стакане и капнул на хлопковую рубашку, под которой круглился мягкий тугой живот.
Это почти как у нас на фирме, наконец просипел он. На страницах бухгалтерского баланса.
Первое время Исаев часто рассказывал, как фирму у него отжала большая сырьевая монополия. И послала его восвояси на копеечных отступных.
Я умный, я не рыпался, долдонил он товарищам-пассажирам. Тех, кто рыпался и нюнил в Интернете, давно закрыли по экономическим статьям. А я вот жив-здоров, путешествую. И бывший бизнесмен победно прищелкивал пальцами.
Мимо них, покачиваясь, прошла девушка с брюзгливой и как будто опухшей после сна физиономией. Девушка была совсем тонкой, так что казалось, джинсы ее еле держатся на одних лишь бедренных костяшках.
Не здоровается, заметил Исаев грустно, когда она исчезла из виду.
А ты бы побольше шары подкатывал! Скоро всех женщин здесь против нас настроишь, хмыкнул Конюшин.
Так ты сам ее в купе приглашал на фотосессию, обиделся Исаев. Небось, особо не целибатствовал.
Так я разведен хотя бы, заметил Конюшин.
А моя жена осталась в Москве. Так что я тоже, считай, вдовец, парировал Исаев. И, помолчав, добавил: Неделю уговаривал вместе поехать, всей семьей. А она говорит, мол, у детей учеба. Дети без связи в дороге не выдержат. А я ей говорю: «Ну так браузеры все равно работают, в режиме офлайн. Да, не початишься, не почитаешь новости, зато можно фильмы смотреть, читать сколько влезет». Всю жизнь мы чего-то не успеваем, бегаем, а тут времени выше крыши. Эх
Исаев махнул рукой. Он часто поминал взбунтовавшуюся семью и каждый раз кончал одинаковой отмашкой.
Времени? задумался Конюшин. Ну, мы движемся по трубе, над землей, почти без трения. Значит, времени у нас, по идее, больше, чем у тех, кто остался. Ты прав. Оно у нас течет медленнее.
Это как в анекдоте про космонавтов, что ли? хмыкнул Исаев. Так мы не в космосе. Мы по Сибири фигачим. И скорость у нас так себе скорость. Восемьсот километров в час. Вот если бы восемьсот тысяч в секунду
Тогда бы, мечтательно произнес Конюшин, мы бы двигались быстрее света. И время бы у нас шло не вперед, а назад. Выходим во Владивостоке, а там Российская империя. Или и того раньше.
А что там и того раньше-то было? Страшно подумать. Китайцы?
На окнах-экранах теперь расстилалась зеленая хвоя, и Конюшину даже чудилось неправдоподобное: мелькавший далеко внизу пушистый хвостик лисы, качающая ствол медвежья лапа.
Как ты думаешь? спросил он Исаева. Почему поездка у нас такая, скажем, элитная, а билеты были такие дешевые? И пассажиров при этом всего ничего.
Ну смотри, охотно начал объяснение Исаев, допивая чай и отставляя стакан в специальную ячейку в подлокотнике, инвесторы были японские, экспериментальный проект, так? Но потом их начали давить наши в Москве, вот они перед уходом и устроили акцию. Единственный поезд. Пятьдесят мест. Тридцать вагонов: бар-ресторан, спальни, кинозал, кухня, склад, медпункт, душевые, спортивный отсек, холодильник Исаев замялся, другой холодильник В общем, кто успел, тот пострел. А дешево ну, это потому, что никто не брал вначале. Помнишь? Боялись. А я вот хоп! и рванул. И Исаев радостно подпрыгнул в кресле.
Конюшин думал о не поздоровавшейся с ними девушке. В начале пути она ехала с мамой. Почти еще школьница, растрепанная, с выдающейся, будто раздвоенной, нижней губой. Мать страшно боялась за нее, переживала, не отпускала от себя ни на шаг. Оказывается, в Москве девушку втянули в какое-то сомнительное подполье. Завели дело за участие в экстремистских молодежных собраниях. Но мать утверждала, что это все наветы, все клевета и девушка ни в чем не виновата. Конюшин тогда почему-то страшно разозлился. Устроил скандал в вагоне-ресторане.
Вам не должны были продавать билеты! орал он. Вы под следствием! Вы не имеете права разъезжать куда вздумается. Тут дети, тут мирные граждане, а вы кого привели? Террористку! Как нам теперь здесь расслабиться, как?
Мать озверела, напала на него, навалилась перезрелыми, болтавшимися под трикотажем грудями. Девушка плакала. Посыпались на пол чипсы, полилось пиво. С Конюшиным потом никто не разговаривал, и он, остыв, просил у обеих прощения, каялся, всхлипывал, бормотал:
Я сам, сам преступник, поэтому на вас и набросился. У меня долги. Просроченные кредиты, ипотека. Задолжал кругом. Жена бросила, а договор оформлен на меня. Ну и покатился.
Исаев потянулся, зевая, посмотрел на часы и, привстав, оглянулся на сидящих в вагоне. В дальнем углу бородатый старичок играл сам с собой в дорожные шахматы. А в центре у прохода качался, нахлобучив наушники, угреватый подросток. Старичок в прошлом был каким-то большим сейсмологом, и о жизни его никто ничего не знал. Он только и делал, что жевал бороду, чах над шахматами и иногда, после рюмочки, пускался в отвлеченные рассуждения с обильным цитированием стихов.