Характер героя ее чудо, но не везде, как кажется нам, выдержан; но солдат Власов и его отношения к герою повести это просто прелесть»[14]. А в 1847 г. он заметит: «Между повестями его есть не совсем удачные, каковы, например <> "Бедовик" Они скучны в целом, но в подробностях встречаются драгоценные черты русского быта, русских нравов»[15]. Как видим, с течением времени Белинский проясняет для себя необходимость критического осмысления действительности и анализа социальных отношений; вследствие этого его перестает устраивать общая концепция повести, которую он называет теперь «скучною в целом».
Герой повести Евсей Стахеевич Лиров живет в провинциальном губернском городе Малинове, само название которого после Даля стало в русской литературе символом провинциальности[16]. Преследуемый неудачами, Лиров собирается ехать в столицу, предполагая под этим словом только Москву, о чем и сообщает своему слуге Корнею Власову (Власовичу): «А что, Власов, поедем в столицу?» Корней, побывавший в свое время в Петербурге, понимает слово столица только в этом значении, поэтому отвечает: «Куда, сударь? В Питер? Извольте, поедем» Это двойное толкование слова столица оказывается для нашего героя чреватым многими дальнейшими бедами и приключениями.
Лиров раскладывает перед собой карту и находит, что город Малинов расположен влево от Твери. Если мы вслед за ним посмотрим на карту также влево от Твери, мы убедимся, что реальных прототипов для города Малинова нет, так как влево от Твери находились три губернии: на северо-западе Новгородская и Псковская, а на юго-западе Смоленская. Однако Новгород сам стоял на главной шоссейной дороге между Москвой и Петербургом, и в столицы из него не нужно ехать через Тверь; из Пскова в Петербург и Москву дороги вели мимо Твери; из Смоленска в Москву вела прямая дорога, и не было смысла ехать через Тверь. Итак, Малинова нет, Малинов это миф, знак провинциальности.
Это качество Малинова как знака русской провинции хорошо понял А.И. Герцен, который в повести «Патриархальные нравы города Малинова» настойчиво подчеркивал ненаходимость и мифичность этого города: «Тщетно искал я в ваших вселенских путешествиях, в которых описан весь круг света, чего-нибудь о Малинове. Ясно, что Малинов лежит не в круге света, а в сторону от него (оттого там вечные сумерки). Я не видал всего круга света и, будто в пику вам и себе, видел один Малинов» В примечании к этому месту Герцен пишет: «Правдивость заставляет сказать, что до меня один путешественник был в Малинове и вывез оттуда экземпляр бесхвостой обезьяны, названной им по латыни Bedovik. Она чуть не пропала между Петербургом и Москвой. (См. «Отечественные записки», 1839, т. III, отд. III, стр. 136245, «Бедовик»)»[17]. Прямая ссылка Герцена на повесть Даля ясно свидетельствует о том значении, которое придавал этой повести Герцен и другие современники.
Но именно в этом мифическом городе Лирова осеняет мысль порвать круг замкнутого пространства: «выехать на Тверь, подумать дорогою, сообразить дело в Твери и своротить направо или налево в Москву или в Питер по обстоятельствам. Решено и сделано; хотя, впрочем, и не совсем, как мы увидим это после». Выехал Лиров, однако, не из мифического Малинова, а из реального Смоленска прямо в Москву, так как мы застаем его икающим «от какой-то поганой окрошки уже за Вязьмой». «О поездке Евсея от Малинова до Твери занимательного можно рассказать немного», продолжает автор, и упоминает только станцию Борисково, которой не существует в природе. Мифический Малинов, мифическая дорога из него до Москвы, Петербурга и Твери, мифическое Борисково.
Когда Лиров приехал в реальную Тверь и сел в повозку, рассчитывая на поездку в Москву, Корней скомандовал ехать в Питер, и повозка отправилась в Медное. Все произошло случайно. Лиров доехал «до Чудова, за пять только станций от Петербурга», и очень испугался, «когда прочитал он на столбе, что осталось всего сто одиннадцать верст». В раздумьях он незаметно для самого себя прошел 14 километров до села Грузино, которое за пять лет до публикации повести принадлежало графу А.А. Аракчееву, только тут сообразил, куда зашел, и поворотил назад. В Чудове он случайно встретил своего давнего приятеля, служившего кондуктором в дилижансе, едущем в Москву, и неожиданно для самого себя отправился с ним в старую столицу.
На этом пути упоминаются станции Спасская Полесть, Новгород, Валдай, о призрачности которых мы уже говорили, говоря о далевском энциклопедизме. В Черной Грязи старый приятель Лирова отказался везти его в Москву, обобрал и оставил совершенно одного, так как в Чудове обещал, что Корней поедет вслед за Лировым в какой-то сидейке, и, конечно, обманул. Оставшись совершенно без денег, Лиров на третий день получил записку от Корнея, в которой последний сообщал, что отправился за своим барином пешком, оставив чемодан в Чудове. Страдая и не зная, что предпринять, Лиров нечаянно получает приглашение от одного проезжающего высокопоставленного человека ехать с ним в его дилижансе на Петербург. Лиров принимает приглашение в надежде скорее найти Корнея, которого и встретил неподалеку от Вышнего Волочка. В продолжение дальнейшей дороги до Чудова «вельможа» ближе узнает качества Лирова и предлагает ему место в Петербурге, но на следующей же станции после Чудова в Померанье Лиров по рассеянности случайно уселся в другой экипаж, который ехал в Москву. Очутившись вновь в Чудове, Лиров не знал, как показаться людям на глаза, поэтому пешком отправился в Померанье, где и нашел своего Корнея, так как «вельможа», прождав своего попутчика до рассвета, решил ехать один.
В том дилижансе, в котором Лиров случайно вернулся в Чудово, ехала знакомая ему по Малинову госпожа Голубцова с дочерьми, одна из которых очень понравилась Лирову, и опекун семьи господин Оборотнев, претендовавший на руку этой девушки. Едва сообразив, кого он встретил, Лиров решает ехать в Москву, чтобы там найти Голубцовых. Но в Клину, «проскакав <> во всю ивановскую без одной двадцать станций», он выясняет, что проездил уже не только все свои, но и часть денег Корнея, а в Москве он семью Голубцовых едва ли сможет найти. Тут Лиров и вспоминает народные пословицы и поговорки, которые дополняют эту энциклопедию дороги между двумя столицами.
В Клину Лиров вновь встречает своего старого приятеля кондуктора, который и на этот раз вновь чуть не испортил его планы, соврав, что госпожа Голубцова уехала с дочерьми в Крым. Пока Лиров размышляет о своей горькой участи, автор заглядывает в город Малинов и выясняет, что там распространился слух: «Лиров женится на Мелаше Голубцовой и едет назад в Малинов!» Как и откуда мог возникнуть этот слух не ясно, но именно так и возникают все слухи. Впрочем, в это самое время в Клину Лиров случайно встречает свою Мелашу с сестрой и матерью, которая отвергла помощь опекуна, не желая отдавать за него дочь. Узнав, что на станции находится Лиров, госпожа Голубцова просит его сопроводить их в Малинов, на что наш герой соглашается, хотя и стесняется своей незадачливости. Вернувшись в Малинов, Лиров не совсем случайно, но совершенно неожиданно получает место с жалованьем; личная жизнь его вскоре так же неожиданно завершается браком. На этом заканчивается повесть.
Итак, совершенно мифический, вымышленный провинциальный город Малинов оказывается в повести противопоставлен внешне совершенно реальной, а по сути мифологизированной дороге между Петербургом и Москвой. Реальность дороги столь же зыбка и неопределенна, как и реальность Малинова. Даля интересуют не реальные места, а реальные слова об этих местах. Даль не географ, а филолог.
Герой повести рассуждает про себя и о себе так, как мог бы рассуждать и сам автор: «Я простой бедовик; толкуй всяк слово это как хочет и может, а я его понимаю. И как не понимать, коли оно изобретено мною и, по-видимому, для меня? Да, этим словом, могу сказать, обогатил я русский язык, истолковав на деле и самое значение его!» Послушать Лирова, так слово бедовик это его неологизм, однако оно есть в «Толковом словаре», хотя и оставлено там без толкования. Впрочем, известно, что Даль включал в свой словарь многие слова, которые выдумывал сам.
Эпиграфом к повести «Бедовик» можно было бы взять строку из Пролога поэмы А.А. Блока «Возмездие»: «Нас всех подстерегает случай». В жизни Лирова все происходит случайно, никакой закономерности, никакой обусловленности поступков нет. Все, иногда даже нарочито, вдруг. Даль внешне похож на «натуральную школу», но по сути принципиально отличается от нее. Ту же самую картину мы видим и в других его повестях.
Повести Даля «Жизнь человека, или Прогулка по Невскому проспекту», «Вакх Сидоров Чайкин, или Рассказ о собственном своем житье-бытье за первую половину жизни своей» и «Хмель, сон и явь» были напечатаны в 1843 г. В.Г. Белинский в обзоре русской литературы 1843 г. писал о них: «"Вакх Сидоров Чайкин" одна из лучших повестей Казака Луганского, исполненная интереса и верно схваченных черт русского быта. Замечательна по ловкому и приятному рассказу его же "Жизнь человека"; но "Хмель, сон и явь" имеет достоинство психологического портрета русского человека, мастерски схваченного с натуры»[18]. Н.А. Некрасов в своем обзоре литературы 1843 г. умолчал о повести «Жизнь человека», но заметил, что «повести г. Луганского "Вакх Сидоров Чайкин" и "Хмель, сон и явь" отличаются: первая занимательностью и верностью, вторая психологическим взглядом на натуру русского человека, весьма проницательным»[19]. По прошествии трех лет ценность повестей 1843 г. в глазах современников понизилась, и в рецензии на четырехтомное собрание сочинений Даля 1846 г. И.С. Тургенев признал повести ниже его же физиологических очерков[20]. В 1840-е гг. Даля воспринимали в рамках «натуральной школы»[21]. Между тем все обстоит иначе и сложнее.
Двойное название «Жизнь человека, или Прогулка по Невскому проспекту» сразу же создает метафору жизни как путешествия. Подобного рода метафоры вполне традиционны для литературы конца XVIII начала XIX в.[22] Самые разные авторы широко применяли образы линейного эсхатологического времени для изображения общих закономерностей человеческой жизни: особенно часто образы реки, потока, и более редко образы пути, дороги (например, «Телега жизни» А.С. Пушкина).
Жизнь человека, по Далю, это путешествие, в данном случае «прогулка». И все этапы жизненного пути главного героя повести отмечены перемещением его по Невскому проспекту: сперва он живет в самом конце его, постепенно и волею случая передвигается к самому началу, потом по случайности переезжает на противоположную сторону проспекта и к финалу своей жизни возвращается по этой противоположной стороне к тому же концу Невского проспекта, откуда и началась его жизнь.
В связи с образом жизни как путешествия Даль использует и такие традиционные для литературы начала XIX в. «этапные» показатели развития своего героя, как пятнадцатилетие и тридцатилетие[23]. Бесплодное обучение героя у жестянщика прекращается в пятнадцать лет возраст, когда заканчивается отрочество и наступает юность, готовность к самостоятельной жизни. Ровно пятнадцать лет Осип Иванович служит переписчиком в домашней конторе князя Трухина-Соломкина, пока не достигает он возраста тридцати лет. После смерти приемного отца и отъезда приемной матери в Германию Осип Иванович «нанял комнату у портного, занимавшего чердачок в первом или втором доме от Дворцовой площади, чем и заключил, так сказать, первую половину прогулки своей по Невскому проспекту, прошедши в тридцать лет всю правую сторону его, от монастыря до Дворцовой площади». Далее автор продолжает: «Итак, часть вторая: житье-бытье Осипа Ивановича во вторую половину жизни его, на пути от Дворцовой площади обратно до Невского монастыря, по левой, аристократической стороне проспекта».
Во второй половине жизни Осипа Ивановича внутренних датировок уже нет (что в принципе соответствует культурной и литературной традиции) до самого конца повести, где сказано, что, отпраздновав свои пятьдесят шестые именины (поскольку день рождения героя был неизвестен), герой вскоре скончался. Вообще, согласно традиции, полных лет человека должно числиться семьдесят. Осип Иванович, таким образом, не доживает до этого времени, не выполняет положенного общего круга жизни. Но следует также заметить, что вторая половина жизни героя к тому же укорочена в сравнении с первой (двадцать шесть лет против либо «традиционалистских» сорока, либо календарных тридцати). Причины этого Даль просто не пытается объяснить; нам, следовательно, также придется оставить их безо всякой попытки интерпретации.
Вместо привычного для литературы собственно линейного движения из одной точки в другую Даль рисует в повести нечто подобное циклическому движению: герой появился на свет около монастыря (Александро-Невской лавры), к монастырю он вернулся в конце жизни, в монастыре он и похоронен. Вообще литература начала XIX в. знала и широко применяла циклические образы для изображения человеческой жизни. Но они имели всегда природоморфный характер: молодость уподобляется весне, утру; зрелость полудню, лету; старость осени, закату. Все это вполне привычные метафоры, многие из которых превратились в потерявшие былую образность речевые штампы[24]. Вот как это выглядит в повести: «Восхождение Осипа Ивановича на правой стороне Невского проспекта представляет нам восход светила рост и мужалось нашего героя; тут следует, по общим законам природы, временное стояние на одной и той же точке и наконец нисхождение по левой стороне того же пространства, закат».
Даль соединяет линейный путь и циклическое движение: человек у него движется не по кругу, но вперед и назад.
В этом, конечно, состоит специфика его применения традиционных для литературы образов, но эта специфика не ощущается на фоне новых принципов изображения человека, которые разрабатывала литература 1840-х гг.
Литература широко применяла линейные и циклические образы в то время, когда осваивала понимание человека как становящегося единства, человека как находящегося в постоянном развитии. Вершины своей это движение достигает в творчестве Пушкина и уже во второй половине 1830-х гг. идет на убыль.
В творчестве Д.В. Веневитинова и А.И. Полежаева линейные и циклические образы используются в редуцированной и фрагментарной форме. На смену объяснения человека возрастом приходит объяснение человека средой. М.Ю. Лермонтов в «Герое нашего времени» еще колеблется между этими двумя мотивировками, давая две версии формирования характера Печорина. Н.В. Гоголь в «Мертвых душах» еще не знает, среда ли влияет на человек, либо человек создает вокруг себя некую оболочку среду, и его помещики соответствуют своей среде, а что первично, что вторично, этого он не показывает. Особое место в этих поисках новых принципов изображения человека занимал и Даль.
Даль в «Жизни человека» дважды ссылается на Гоголя. Почти в самом начале повести он, дав свою краткую характеристику Невского проспекта как своеобразного мира, пишет: «Другой описал уже население Невского проспекта по дням и часам, по суточным переменам; вы видели, что по Невскому проспекту движется целый мир, сбывает и прибывает попеременно круглые сутки но мир этот образуется и составляется из сложности всех чинов и званий, из совокупности нескольких тысяч людей, коих судьба сводит день за день изо всех концов столицы и целого царства. Каждое из лиц, составляющих собою мир совокупностей на Невском, служит этому миру час, а много два в сутки; остальное время лицедеи наши проводят во всех концах столицы, продолжают комедию или трагедию свою в Садовой, Гороховой, Литейной, а иной, пожалуй, даже на Острову и на Песках, но наш герой не сбивался во весь свой век со столбового пути Невского проспекта и был и жил тут весь свой век; тут он начал жить, тут и кончил» Речь идет о повести Гоголя «Невский проспект», которая была напечатана в 1835 г. в сборнике «Арабески». Даль адекватно обозначает свое отличие от Гоголя и вполне сознательно делает это в начале повести, чтобы заострить на этом внимание читателя. Это, разумеется, не полемика с Гоголем, это указание на собственный путь.