Столь же наглядно их визуальные таланты проявились и в более художественных экспериментах. После небольшой тренировки они различали работы Пикассо и Моне, могли даже отличить кубистов вроде Брака от импрессионистов, например от Ренуара. Посредством особых сигналов для цвета, узора и текстуры их обучили также оценивать картины как красивые или некрасивые.
Перечень их умений этим не исчерпывается. Как выяснилось, голуби очень неплохо считают и могут расположить картинки с девятью предметами в надлежащем порядке. К тому же у них совершенно исключительная память: за год они запоминали тысячи картинок, узнавая их даже в негативном изображении и в перевернутом виде.
После всего этого презирать голубей просто стыдно. Мы же сами виноваты, что они так быстро размножались и так охотно селились рядом с нами, ведь именно мы и развили в них такие качества. Вообще весьма заметно, что они издавна живут поблизости от нас. Эти птицы узнают отдельных особей не только в собственных стаях: как оказалось, они отличают отдельных людей и могут определить на фотографиях разных людей эмоциональные выражения, например гнев и печаль.
Это вовсе не объясняется эмпатией. Вероятно, умение считывать эмоции играет определенную роль в выживании. По едва заметным знакам птицы угадывают грозящее нападение и сплачиваются. Достаточно взгляда, позы или встопорщенных перышек. Мы ведь тоже неосознанно читаем в других людях, поскольку интонация и мимика бывают честнее слов, да и вообще слова составляют лишь примерно семь процентов всего, что мы сообщаем. Может статься, искусство читать между строк лежит в основе всей коммуникации?
Тут я, понятно, увидела и проблему. Легко читать эмоции других или делать из них шаблоны. Голуби, например, стали исключительно символом кротости, тогда как зоркость осталась за ястребами. В свою очередь, каркающая ворона стала антиподом воркующего голубя, и когда Тед Хьюз в конце концов воспел ее в стихах[1], то сделал антигероем. Меж тем как ласточка летала в аромате фиалок, ворона клевала в прибрежном мусоре выброшенную палочку от мороженого.
Ну разве могут горластые вороны вдохновить на лирические излияния? А то, что они включены в один отряд с певчими птицами, было мне столь же малопонятно, как и то, что дело тут в форме лап. Не менее загадочным казалось родство с райскими птицами. Черно-серый их сюртук вполне подобает похоронных дел мастеру, да и карканье отнюдь не вызывает восторга.
Однако впечатления, как я уже говорила, бывают обманчивы. Римляне ценили изысканность вороньей песни, трактуя «кар-кар» как cras, что по-латыни означает «завтра». Для их слуха карканье, стало быть, выражало вечную надежду. Да я и сама знала, что вороны вообще-то не особенно мрачны.
Как-то раз в выходные я отправилась на небольшом катере во внешние шхеры. Мне составили компанию двое племянников, а капитанша прихватила с собой ручную ворону. Она заранее спросила, не боимся ли мы ворон, наверно, привыкла, что люди относятся к ним недоверчиво.
Во время плавания ворона большей частью стояла на палубе, широко расставив лапы, как матрос. Капитанша управляла катером, ворона же, судя по всему, считала своим долгом присматривать за пассажирами украдкой, на шпионский манер. В ту пору мои племянники курили и буквально не выпускали сигареты из рук, чем возбудили у вороны интерес.
На островке, где мы остановились, надо было выбрать место ночлега: либо разделить береговую хижину с капитаншей и вороной, либо устроиться в койках на катере. Мы выбрали катер, чтобы покачаться на волнах, а кроме того, не очень-то привыкли ночевать в компании вороны. Она явно имела обыкновение сидеть ночь напролет на открытой двери и держать всё под присмотром.
После ночи без надзора один из парней поднялся на палубу выкурить первую утреннюю сигарету. Но едва он ее достал, как от хижины стремглав прилетела ворона и плюхнулась ему на плечо, чтобы тщательно изучить процесс курения. Сигареты подходили к концу.
В полдень табачники, по-братски бросив жребий, благоговейно раскурили последнюю сигарету, как вдруг опять словно из ниоткуда возникла ворона. Спикировала прямо к ним, в ходе акробатического маневра выхватила сигарету, улетела на крышу хижины и издевательски уселась там с желанной вещицей в клюве. Всё было ясно. Ничуть она не угрюмая. Наоборот, насмешница.
Впоследствии я видела огромное количество сообщений о проделках ворон. Они играли в прятки друг с дружкой и в салки с собаками. Дразнили кошек. На лету ловили палки. Съезжали с заснеженных крыш на крышках от банок, а спустившись вниз, брали крышку в клюв, взлетали наверх и съезжали снова.
Вероятно, игривость сестра творчества, и вороны превосходно ее демонстрировали. В одной из своих старых басен Эзоп рассказывает, как ворона, которой хотелось пить, исхитрилась достать воду со дна кувшина. Она просто притаскивала мелкие камешки и бросала в кувшин, повышая таким манером уровень воды. Так же поступали вороны в экспериментах, в которых они решали и другие проблемы, требовавшие использования инструментов.
Фактически вороны обладают множеством качеств, которые обычно связывают с разумом. Они явно не чужды чувства юмора, любопытны, умеют планировать и приспосабливаться, но вместе с тем индивидуалистичны. Еще в Античности их привлекали возможности городов, хотя одомашниванию они не поддались. Вдобавок, как говорят, развитию умственных способностей благоприятствуют долгое детство при наставниках-родителях и социальная жизнь. Этим вороны тоже не обделены. Аристотель заметил, что они присматривали за своими птенцами дольше других птиц и позднее поддерживали контакт с членами семьи. Теперь известно, что они общаются посредством множества звуков, с помощью которых различают не только виды, но и отдельных особей. К тому же у всех у них как будто бы есть собственные идентификационные звуки, известные другим в стае. Они понимают даже телесный язык человека, например смотрят в ту сторону, куда показываешь. Шимпанзе так не умеют.
Подобно сорокам, вороны часто собираются вокруг мертвых сородичей, хотя неизвестно, констатируют ли они смерть или выказывают верность. Память у них, во всяком случае, хорошая. Если играть с ними в «Мемори», они ловко соединяют одинаковые картинки. Они прекрасно различают человеческие лица, поэтому американские военные пытались даже подключить их к охоте за Усамой бен Ладеном. Особенно хорошо они распознают людей, которые плохо с ними обращались, и даже учат других ворон издалека примечать мерзавцев. Вообще они внимательно следят за всем вокруг, и лучше их, пожалуй, никто не знает, что происходит на участке.
Как-то даже неловко, что зоркие обитатели деревьев видели меня куда лучше, чем я их. Хотя, наверно, всё правильно. На деревьях они сливались с природой.
Белка была исключением. Она, конечно, хотела, чтобы ее оставили в покое в выбранном ею жилье, но отнюдь не робела. Когда она опять прискакала, я как раз ела яблоко и бросила ей на землю кусочек. По обыкновению она спешила, однако все-таки чуть задержалась и посмотрела на меня. Не снизошла до угощения, нет, просто села на задние лапки, чтобы получше меня разглядеть. Глаза большие, как у ребенка, беззащитное белое брюшко. На сей раз никакого раздраженного помахивания хвостом. Вот тогда-то я и решила соорудить беличью кормушку с орехами в качестве компенсации за отнятое жилье под крышей.
Внечеловеческое общение может быть чрезвычайно спокойным и приятным. В психологическом плане пазл отношений не особенно сложен. Он свободен от таких понятий, как «почему», «вина» и «прощение». Я могла подробно объяснить всё насчет толя и теплоизоляции и насчет того, что крыша в доме самое важное. Могла рассказать, что бы случилось, останься она под крышей. Но какой смысл? В мире белки грамматика проще, чем в моем, там нет закавык вроде сослагательного наклонения «случилось бы». Она не вдавалась в причины и следствия. Прошлое было памятью о конкретных зернышках, связанных с особыми местами, хотя порой она и это забывала. Из притяжательных местоимений хватало одного «мой».
Поскольку белка, по всей видимости, примирилась с выселением, казалось, будто одна из проблем с кровельными работами решена. И хорошо, потому что уже после обеда пришли плотник с помощниками. Они хотели сразу оторвать кусок кровельного толя и глянуть, что там под ним. Принесли и установили лестницу, и двое влезли наверх.
Вот тогда-то выяснилось, что белка отнюдь не была согласна. Наоборот, она сочла это возмутительным вторжением в ее владения, а споры за территорию способны вызвать весьма сильные эмоции. Она примчалась по соснам, словно Тарзан на тропе войны, и в несколько прыжков очутилась на крыше. Там она встала на задние лапки, вытянулась во весь рост и разразилась очередью цокающих проклятий. Серьезность свою она подчеркнула, притопывая лапкой. Плотники смотрели на нее с восхищением и страхом, потом нагнулись и оторвали толь.
Признаться, она вызвала у меня симпатию. Какая независимость, какое мужество! И всё же она проиграла схватку за территорию: выселение было неизбежно. Теперь ее жилье под крышей санируют, и на время домом завладеют плотники. Собрав вещи и напоследок обойдя дом, я отдала им ключ.
Когда новый толь и теплоизоляция водворились на свои места, весна продвинулась еще немного вперед, а кровельные работы подошли к новому этапу. Настала пора установить новые лотки с водосточными трубами, и жестянщик хотел знать, надо ли их прилаживать к бочкам для дождевой воды.
Ясное дело, надо, ведь бочки для дождевой воды и практичны, и вызывают приятные ассоциации. Через интернет я нашла подержанные железные бочки подходящего зеленого цвета, а продавец согласился доставить их на участок. Короче говоря, от меня требовалось только быть на месте и получить их. В это время я надеялась также встретить возвращение перелетных птиц, которые летом жили на участке. В качестве маленького приветственного подарка я купила скворечник, а заодно приобрела дождемер для не слишком больших количеств воды.
На той неделе, когда я приехала, работники отдыхали, но с участка всё равно доносился энергичный стук. Дятел. Видимо, его вдохновили плотники и вешнее солнце. Такое впечатление, будто дятлы каждую весну выдалбливают новые дупла, где можно вывести и сообща выкормить птенцов. Хотя они справедливо делят родительские обязанности, особо общительными их не назовешь, однако барабанный перестук объединяет их и передает необходимую информацию. В экспериментах дятлы даже научились просить разные вещи, варьируя число ударов клювом. Как барабанщики они сущие виртуозы, да еще и меняют высоту тона, стуча по разной древесине.
Клюв действует не только как долото: он еще и молоток, и подъемный рычаг, и зубило, и детектор насекомых всё в одном. И дятел охотно это демонстрирует. Легкие зондирующие постукивания по дереву локализуют личинок, после чего он поднимает кору, чтобы извлечь лакомство, а затем вполне может использовать клюв как бур для строительства нового жилья. Интересно, сколько дупел он уже наделал на участке. В одном из них, например, жил поползень, который на всякий случай прикрыл вход с помощью глины, чтобы дятел не взял с него плату, съев птенцов.
Как и все дома, птичьи жилища кое-что говорят о своих обитателях: если дятел, к примеру, выстилал дупло стружкой, то поползень кусочками коры. Гнездо черного дрозда, упавшее возле навеса, было поистине произведением искусства. Переплетенные еловые веточки снаружи законопачены мхом и полосками бересты, внутренность же выровнена глиной и выстлана мягкой травой. А почему бы птицам не ценить красоту и добрую ручную работу? Некоторые экзотические виды постоянно украшают свои жилища свежими цветами, другие же собирают вещицы определенного цвета и сооружают из них инсталляции, посреди которых танцуют для своих дам.
Благодаря привезенному скворечнику я чувствовала себя немножко причастной к устройству птичьих жилищ. А поскольку лазать по деревьям не люблю, выбрала модель, которую можно повесить на ветку, красный домик, похожий на наш; только вот крепление было не очень удачным, при сильном ветре возможна сильная качка. Впрочем, зимой шаткий домишко, пожалуй, сойдет за кормушку.
Подвесив скворечник, я некоторое время занималась устройством собственного жилья. Места было не так уж много, но лампу и мамины занавески с узором из полевых цветов я пристроила. Потом снова вышла на воздух и, к собственному удивлению, увидела, как синичка-лазоревка нырнула прямиком в мой нескладный скворечник, хоть он и качался. Легкий хлопок и ее тельце проскочило в отверстие.
Я знала: что касается жилья, лазоревки неприхотливы, ведь в Стокгольме одна из них жила у меня в кухонной вентиляции. Высунувшись из окна, я иной раз видела в щелках вентиляционного вывода темные глазки. Относились мы друг к другу с известным любопытством. В первый раз, когда синичка прилетела и обнаружила меня за кухонным окном, она поспешно вернулась на лужайку соседнего двора, где клевала личинок. Как только я отошла в глубь комнаты, она прилетела снова, но стоило мне приблизиться к окну, всё повторилось. И неоднократно. Лазоревка прилетала и тотчас улетала, завидев в окне мой силуэт, я отходила и она возвращалась. Прямо как туры танца. Мало-помалу она осмелела. Из квартиры я видела, как она села на подоконник, чтобы последить за мной. А то, что она, подобно всем птицам, воспринимала мир несколько иначе, нежели я, еще усиливало ее интерес. Формы и расстояния она отчасти оценивает посредством теней, а чтобы высматривать насекомых, ее глаза как бы их увеличивают. Вероятно, я представлялась ей чем-то загадочным.
Наше знакомство стало и более безопасным, и более странным оттого, что нас разделяло стекло. Писатель Бьёрн фон Розен писал, как поползень перелетал с одного окна на другое, следя за его передвижениями в доме. Их контакт начался с того, что птицу кормили с подоконника, и постепенно она стала подлетать к фон Розену и вне дома. У нас с лазоревкой такие отношения не сложились, хотя порой я перехватывала взгляд, говоривший о любопытстве и робости.
Она была из тех, кто сменил сокращающиеся лиственные леса на город, где условия совсем иные. Для птиц это означало не только строительство гнезд в домах, а не на деревьях. Большим синицам пришлось петь на более высоких частотах, чтобы перекрыть уличный шум, а черным дроздам ускорить темп развития. В городе больше света, поэтому они просыпались раньше, и биологические часы у них тоже шли быстрее, так что они скорее становились половозрелыми. Их словно бы заразил городской стресс. Растущая урбанизация захватила многих живых существ, и с моего балкона я могла видеть с десяток разных видов птиц. Однажды мимо меня на тротуар даже посыпались перья. Ястреб-перепелятник разорил голубиное гнездо, ведь за одним видом неизбежно последовал и другой.
Но все-таки птицы ассоциируются у меня не с городскими стенами, а с вольным полетом. Когда за письменным столом меня охватывала сходная легкость, я всегда думала о множестве птичьих перьев, что окунались в чернила. Тысячелетиями в них жила давняя мечта о возможности свободно летать, подобно Икару и ангелам, ведь, пусть даже тело было тяжелым, слова и мысли легко парили в эмпиреях.
Леонардо да Винчи заполнил целые книги наблюдениями за полетом птиц. Он понял, что воздух ведет себя примерно так же, как вода, и показал, как он течет над и под крыльями. Благодаря его исследованиям братья Райт впоследствии смогли сконструировать самолет. Например, они сообразили, что хвостовое оперение птиц важно для маневренности полета.