Но и Адам поразил государя. И даже восхитил своим холодным расчетом. Александр-то думал, что князь по-настоящему влюбился в Елизавету. Он «обоим подарил свободу, ведь это называется «любовь». Ребенка, не похожего на Александра ни капли, признал, дал своё отчество. Примеры из рыцарских романов словно подсказывали да, государь всё правильно делает, благородный и могущественный король Артур тоже сдался перед всепоглощающей любовью, вспыхнувшей между его супругой Гвиневерой и Ланцелотом. Оказалось же, что друг использовал государыню для удовлетворения своих амбиций. Ради своей Отчизны. И ныне явно пытается взять силой то, что не получилось взять своим дипломатическим проектом. Ну нет. Просто так Адам не уйдёт.
Попрощавшись с сестрой и обдумав всё это, государь занялся другими делами и начал принимать министров с докладами.
Санкт-Петербург, дом князя Михаила Долгорукова, март 1806 года.
Жанно Лёвенштерн чувствовал себя как на экзамене, сидя напротив генералов, составляющих то, что он окрестил «триумвиратом». Его друг Мишель под каким-то предлогом удалился, а потом, как понял барон, и вовсе уехал из дома верно, к своей «Ночной княгине». Долгоруков смотрел на него несколько снисходительно мол, «я помню, что ты мне в своё время подложил свинью, но ныне великодушно прощаю». Он мало изменился за эти месяцы. Князь Пётр Волконский выглядел мрачно и сосредоточено. Граф Кристоф фон Ливен сидел в тени и молча глядел на Лёвенштерна, слушая, что он скажет.
Итак, господа, я, право, не ожидал, что всё будет так начал он.
Вы вернулись из мёртвых, перебил его князь Пьер Долгоруков. Удивительно. И, как видно, вы не особо пострадали.
Вылечился.
У меня были все списки пленных и раненных. Ни в одном из них вы не значились, глухо проговорил Волконский. Это очень необычно.
Итак, вас, случаем, не завербовали ли французы? со свойственной ему прямотой заключил Долгоруков.
Ливен при этом болезненно поморщился.
Время такое, никому нельзя доверять, быстро проговорил Пьер. Впрочем, мы вам доверяем. Поэтому вы здесь. И всё так. А я не могу забыть вашей сестры
Он посмотрел на Жанно печально. Лёвенштерн подумал: «Ещё скажет что-нибудь об Эрике я встану и уйду. Что за комедия, право слово!»
Вы знаете, поручик, что вас предоставили к двум наградам и к золотой шпаге «за храбрость»? спросил Волконский, почувствовавший неловкость от слов его тёзки.
Жанно ошеломлённо покачал головой.
У нас есть одно к вам предложение, поручик, взял слово граф.
От которого я не смогу отказаться? пошутил Лёвенштерн, всё ещё немало удивлённый от того, что его действия под Аустерлицем, оказывается, сочли проявлением «храбрости».
Отказаться вы всегда сможете, добавил Долгоруков. Это, можно сказать, продолжение нашего с вами давнего разговора.
Но в чём теперь смысл? Её нет, помрачнел Лёвенштерн. И то, что случилось после тогдашней нашей беседы
Поражение состоялось из-за того, что кто-то заранее передал в штаб французов сведения о диспозиции, выбранной нами при Аустерлице, произнёс Волконский.
И у нас есть все основания подозревать, что это был Чарторыйский, тонко улыбнулся Долгоруков.
Кристоф помалкивал и только испытующе смотрел на Лёвенштерна. «Я бы мог выбрать Альхена Но для таких целей я его поберегу», думал он.
Господа, вы хотите, чтобы я его убил? утомленно спросил барон.
Мы хотим, чтобы вы не помешали нам его убить, тихо, но твёрдо произнес граф Ливен.
«Неужели теперь и он заодно?» Жанно вгляделся в прохладные глаза своего родственника, обведённые синеватыми кругами от недосыпа ли, от болезни ли, неясно.
Делайте, что хотите, проговорил Лёвенштерн. Не мне препятствовать вам в этом. Я не придворный, не флигель-адъютант и не знаю даже, останусь ли на службе
Останетесь. При Штабе, сказал Волконский как нечто само собой разумеющееся.
При Генеральном Штабе? переспросил молодой человек. Итак, Мишель не соврал. Ему действительно открывается блестящее будущее.
Более того. Я подписал назначение вас своим личным адъютантом, взял слово Кристоф.
Право слово, мы с Христофором долго не могли вас поделить, чуть не подрались, со смешком проговорил Долгоруков. Но я уступил графу. У меня и так уже девять человек адъютантов, целая свита. Кроме того, я очень много езжу, а вы, как полагаю, уже напутешествовались вдоволь и желаете вести более оседлый образ жизни
Впрочем, вам меня тоже придется сопровождать, если я куда поеду, а это случается довольно часто, сказал Кристоф.
Лёвенштерн промолчал. Всё как-то происходило быстро и без его участия, он даже сообразить не мог, как правильно на это реагировать.
Но почему? он решил вытянуть из этих господ всё, что касалось этого необычного однако ж, вполне ожидаемого назначения.
Потому что я так решил, продолжал граф, который, как успел заметить Жанно, стал негласным главой этого «триумвирата». Мне нужен помощник, которому я мог бы доверять. Вам доверяю. Остальным не очень. И вы же сами хотели этого, не так ли?
Он одарил своего нового подчиненного холодной улыбкой.
Почему же не Альхен? наивно спросил он. Не ваш зять?
С моими поручениями он не справится. Это раз, начал загибать свои тонкие, узловатые пальцы Кристоф. Потом, он родной брат моей жены, и не в моих правилах продвигать столь близких родственников. Это два. И вы мне лично кажетесь очень толковым и умным человеком. Это три. Алекс, к тому же, уже в адъютантах у графа Толстого, а тот им очень доволен и просто так не отпустит. Это четыре.
Подобное назначение большая честь для меня, осторожно произнес Жанно.
Христофор, ты забыл представить ещё одно преимущество Ивана Карловича перед остальными, внезапно произнес помалкивающий до сих пор князь Волконский. Университетское образование.
Причем тут это? вырвалось у Левенштерна.
Вы умеете мыслить в системе, пояснил Кристоф. Вас научили. Мне же, например, пришлось долго учиться этому самостоятельно, ибо воспитание моё было хоть хорошим, но домашним.
А вас не интересует то, каков он, как начальник? хитро подмигнув ему, спросил Долгоруков. Вдруг он деспот, как этот как его Аракчеев?
Верю, что довольно хороший, улыбнулся Жанно.
Мой девиз «Arbeit und Disziplin» («Труд и дисциплина»), Ливен говорил так, словно читал с листа. Я не терплю халатности, неточности, опозданий и отгулов по неуважительной причине. Что касается моего распорядка дня. Я встаю в шесть и к семи уже на Захарьевской если у меня нет доклада во дворце. Обычно к государю я езжу в десять утра. Это значит, что в этот промежуток времени вы должны предоставить мне готовый доклад или документы на подпись. С десяти и до обеда я у государя. Потом возвращаюсь в Канцелярию. В зависимости от количества дел мой день кончается либо в восемь, либо позже или чуть раньше. Вас могу держать при себе не до конца.
Меня всё устраивает, если на меня не будут кричать и махать кулаками, улыбнулся Лёвенштерн.
Все рассмеялись.
Ну, это явно не про Христофора, сказал Долгоруков.
Очень часто я езжу с государем в разные места, продолжил Ливен. На маневры или вот, как недавно, в боевой поход. Иногда во время этих поездок вы будете сопровождать меня. Иногда нет. Я могу вас откомандировать куда-нибудь отдельно.
У него система. Всё налажено, ответил князь.
Я уже десять лет этим занимаюсь, вздохнул Кристоф. Чаще сам. Мне назначали в адъютанты всяких болванов, которые не умеют понять смысл простейшего указа по армии
Я постараюсь не быть болваном, усмехнулся барон, а потом добавил, вмиг осмелев:
А какова же моя будущность?
Вы служите, а потом всё узнаете, отвечал за графа Волконский.
Скажу одно: если вам так захочется придворной жизни, то флигель-адъютантство можно очень легко достать, произнёс Долгоруков.
Господа, что мне для вас сделать? оживлённо спросил Жанно.
Будьте нам верным, этого с вас достаточно, заключил Кристоф.
Jawohl, ответил Лёвенштерн с лёгкой улыбкой.
Потом он поехал к Марину, но застал его не одного. У того собрались практически все. Хозяин выглядел всё ещё довольно немощным от ран, но продемонстрировал золотую шпагу, данную ему за храбрость, и сказал:
Ну, за это орудие мне пришлось месяц проваляться в госпитале И зачем же гордиться храбростью, когда случился такой позор?
Потом прибыл Аркадий Суворов «Бижу», которого собравшиеся начали упрекать в том, что он опять позабыл о жене, а та ему, быть может, изменяет с неким ami.
Да знаю я, прогремел граф на всю гостиную. Рога у меня, как у того сохатого, которого мы тут давеча завалили
Что же хорошего, стыдиться надобно, откликнулся Алекс.
Видно, что ты не охотник. У сохатого большие рога первый признак мужественности.
И неизбежная деталь экстерьера любого супруга, добавил Марин.
Да? А я-то думал, что символ мужества выглядит иначе, проговорил Алекс.
Все расхохотались, ибо были уже навеселе.
Так, значит, все в сборе. И я от эскулапов убежал! сказал Марин. И Аркаша от жены, хотя и зря. И Лев. И Митя. И Рибопьер. Вот Костуя, жалко, нет
После этих слов в дверь вошел Воронцов. Все аж ахнули.
Ты же за морем был?! воскликнул Алекс, глядя на румяное лицо друга и немного потерянный взгляд. И сестру замуж выдаёшь?
Лондон разрушили? подал голос Арсеньев.
Тише, проговорил тот, которого все здесь звали Костуем, Кэтти пока девица. И не выходит замуж.
Это ещё почему? удивился Нарышкин. Разрешение же дали.
Если вкратце я уговорил отца подождать с браком. Майк, казалось, не желал много болтать на эту тему.
А сестра как? полюбопытствовал Алекс.
Кэтти сама меня упросила. И, тем более, у неё опять кровь горлом идет хороша невеста, краем рта усмехнулся Воронцов.
Боже мой Так кузина помирает? помрачнел Лев.
Если бы помирала, меня бы здесь не было, объявил граф. Потом он устремился в объятья друзей.
Так ты спас её от постылого венца? прошептал ему на ухо Бенкендорф.
Майк молча кивнул и отвечал:
Только без подробностей, ладно? И, тем более, не спас. Просто задержал дела.
Сели опять пить и закусывать. «Асти» лилось рекой, еда была вкусной и сочной пальчики оближешь, все гремели приборами и звенели стаканами, болтая одновременно и сразу. Марин рассказывал, как его всего распотрошили доктора, но второй пули, угодившей в грудь, не нашли, Алекс морщился и просил сменить тему, например, поговорить о поэзии, на что Марин жаловался, что «Дела его весьма плохи/Не сочиняются стихи», и, видно, угодившая в его «голову садовую» картечь отбила ту часть мозга, которая отвечала за написание лирики. Рибопьер, изящный юноша, служил музыкальным сопровождением по собственному почину, и Аркадий пересказывал по десятому кругу охотничьи байки, в пылу случайно погнув два ножа и вилку.
У меня и так мало посуды, Бижу! взмолился Серж, увидев, что осталось от приборов. Скоро, как дикарь, руками буду есть!
Так ближе к природе, отозвался Арсеньев.
Ближе ли, далече ли, но прямо мистика какая-то недавно у меня были ложки, вилки и всё такое, а тут нечем есть, приносит мой слуга одну сиротливую ложку и говорит: «Всё, барин, кончилась у нас посуда, надо новую покупать».
Да твой слуга на базар носит, Петрарк, а ты на мистику всё списываешь, улыбнулся Воронцов. Нет, поэтом ты был, поэтом и помрешь, и никакие раны тебя не исправят.
Воруют, да, констатировал Алекс. Но что толку в этих вилках? Их кто-то покупает?
Я бы выставил на продажу вилки, погнутые нашим Бижу! воскликнул Лёвенштерн, поддавшись общему веселью. Это реликвия.
Сокровище, да, откликнулся Воронцов, и все вновь расхохотались.
Потом слово взял Алекс. Он рассказал, как они с Воронцовым брали Гамельн, и Георг фон дер Бригген, вовремя вспомнивший легенду, помог разработать стратегический план.
Штабная голова, одобряюще произнес Суворов.
Вон штабная голова, Алекс, к удивлению Лёвенштерна, откуда-то уже знал о назначении его. Верно, сестра доложила.
Почему штабная? спросил Воронцов, разрезая жаркое.
О! Алекс поднял вверх указательный палец. Он нынче вращается в высших сферах стратегии и тактики. Иными словами, ходит в адъютантах у моего зятя.
Ммм? удивленно пробормотал его друг с набитым ртом.
Именно, произнес Алекс и хотел добавить нечто язвительное. Остзейцы же тянут остзейцев, все дела
А тебя что ж не вытянули? слегка иронично спросил Арсеньев.
Алекс у нас гордая птица. Без пинка не летает, парировал Жанно, обратившись к Мите.
Бенкендорф знал, что делать. Он встал и направился к своему кузену с намерением дать пощечину. Все замерли. Лев попытался скрутить Алексу руки. «Ты что?» шептал он. «Зачем всё это?»
Хочешь помахаться саблями? Лёвенштерн казался спокойным и даже беззаботным, судя по тону его голоса. Хорошая идея. Давно я не упражнялся, аж с 20 ноября. А ты, наверное, и того дольше.
Лицо Алекса окрасилось в багровый цвет от гнева. Он только прорычал:
Ах, ты
Ну что, пойдем выйдем, поговорим? подмигнул ему Лёвенштерн.
Все присутствующие были при оружии. Правда, сабли и пистолеты остались в прихожей, и Алекс случайно захватил оружие Льва Нарышкина. Жанно нашёл собственный палаш.
Ох-ть, произнёс пораженный Суворов, оглядев всех. Отберите это у них. Пусть лучше морды друг другу набьют, и дело с концом.
Майк сделал Алексу страшные глаза и говорил тихо:
Ты что, он же твой брат! В детстве вы тоже друг друга хотели убить за каждое обзывательство?
В детстве мы дрались до крови и не за такое, холодно произнес Бенкендорф. Он взял саблю и уже переступал порог комнаты.
Так, Марин удалил кулаком о стол. Здесь вообще-то мой дом. Если кто-то забыл. Мне трупы и кровища здесь не нужны. Мало её на войне проливали? Или миритесь, или вон отсюда.
Петрарк, там явно было оскорбление первой степени, возразил Дмитрий. И, поскольку Жанно решил получить удовлетворение немедленно
Сочувствующие и набивающиеся в секунданты могут тоже идти отсюда к чёрту, гневно проговорил Серж.
Нарышкин тоже сделал попытку к примирению:
Господа, у нас тут, значит, приятный вечер, а вы тут просто Каин с Авелем, живая картина. Положи мою саблю на место, Саша.
Лёвенштерн молча провел кончиками пальцев по холодной стали своего палаша и оглядел всех равнодушным, слегка надменным взглядом. Алекса взбесило его хладнокровие, и он проговорил:
Ну что, защищайся, и нанес упреждающий удар.
Лёвенштерн отбился изящно, стараясь не задевать палашом руки Алекса. Дрался он с тонкой и лукавой улыбкой на лице. Вокруг них столпилась вся честная компания. Воронцов дёрнул Аркадия за рукав:
Бижу, смотри в оба, если будет кровь, прекрати.
А лучше оттащи их. Сейчас же, Марин схватил Суворова за другую руку. И вслух громко проговорил:
Стоп! Господа. Это против правил. У Лёвенштерна сильно пострадала левая рука. Я свидетель, знаю.
Не мешай нам, Серж, проговорил Жанно. Всё в порядке, я сражаюсь правой.
Алекс остановил атаку. Посмотрел на лезвие. Потом взглянул пристально на рукав мундира своего кузена. Увидел, как наяву, торчащую кость, много крови. Покраснел. Ведь знал же, что Жанно был ранен и болен! И знал, что его родич, будучи от природы левшой, которого, путём битья линейкой по пальцам, научили с горем пополам писать правой рукой, часто невольно перекладывает оружие из правой руки в левую ему так удобнее. Алекс много раз наблюдал это во время уроков фехтования, которые они брали мальчишками, и во время поединков. Сейчас бы Жанно волей-неволей поступил так же, и Бенкендорф нанес бы ему рану. Он покраснел и выдавил из себя:
Да. Это против правил. Мир, протянул он руку Лёвенштерну.
Тот так же беззаботно вложил палаш в ножны и пожал ему ладонь, проговорив тихо: