Колотили меня за любую оплошность, даже детские шалости выходили боком в виде синяков и следов от тонких, но болезненно жалящих веток осины.
В шесть лет я ощущала гордость, идя в свой первый класс, крепко сжимая её руку и чувствуя себя защищённой. В восемь я ждала её с работы, мои руки были в краске я каждый день рисовала её под чутким присмотром бабушки, чтобы, дождавшись, вручить этот неудачный портрет. На тот момент (всегда) я старалась не замечать, что ей было не до этого, как и не до меня тоже. Её безразличие часто душило сильнее, чем её руки, когда она злилась. Когда мне исполнилось пятнадцать, единственное, чего я стала бояться стать похожей на неё. Именно поэтому я никогда не смогу простить тебя за это. Неосторожность порой оборачивается ножевым ранением, а ты продолжаешь прокручивать рукоять, стараясь воткнуть лезвие глубже.
Боже! Сколько можно, Алиса?! Я попросил тебя всего вечер. Один чертов вечер спокойствия! Жалкие пять часов позволить мне дышать спокойно! Неужели это не доходит до тебя?! В кого ты превратилась?!
Ты кричал. Так, что охрип. А ещё изменял мне. И я это знала.
В последнее время твоя ярость могла вспыхнуть на самом неожиданном месте. Неделю назад, например, потому что я поменяла стулья на нашей кухне местами твой теперь стоял иначе, и это взбесило тебя. Со временем я перестала понимать, что я делаю не так, ты же заставил меня поверить, дав простой, но вместительный ответ, заключающийся всего в одном слове: «всё».
Успокойся, Ноябрь. Ладно? Ничего страшного не произошло. Я просто спросила, понимаешь? мой голос дрожал, и я ненавидела себя за это. Ощущала слабость и беспомощность, как тогда, когда она смотрела на меня так же, как ты сейчас, с примесью недовольства, отвращения и желания укусить больнее.
Ты никогда ничего не делаешь. Только все больше начинаешь походить на свою мать. Такая же. Со своими неадекватными приступами. Видимо, я ошибался.
Я не стала спрашивать, в чем ты ошибался. Да и сейчас это уже было не так важно. Потому что на тот момент все это было одним большим недоразумением.
Все чаще и все острее я стала понимать, что, скорее всего, полноценное счастье и тепло я ощущала лишь в бабушкином старом доме, который заменил мне собственный. Там всегда было светло, уютно и пахло ее свежей выпечкой, табаком, который нескончаемо курил дед, и его парфюмом.
Я любила сидеть на бабушкиных коленях, пока она заплетает мои тёмные волосы в косу. Она всегда говорила, что я красивая, и я ей верила. Больше, чем кому-либо другому в этом мире. Сейчас я понимаю, что она единственная, кому стоило верить.
Помню наш аккуратный домик выкрашенный в персиковый цвет, крыша с красным ободком и деревянные оконные рамы тёмно-зеленого цвета краска трескалась под воздействием солнца и летних дождей, бралась пузырьками и надувалась, а мне нравилось драть её пальцами. Твердые пластинки попадали под ногти, иногда больно жалили, но, когда я нервничала, меня можно было отыскать лишь в одном месте возле самого дальнего окна, в тени ореха, что раскидывал свои кривые ветви и бросал глумливые тени на выбеленные стены дома.
Бабушка любила печь яблочный пирог мягкий и воздушный, сладкий, с легкой кислинкой, вынуждающий млеть от неповторимого фейерверка вкусов, сливающихся воедино и радующих каждый вкусовой рецептор. Пекла она его в сковороде, зажаренной и потемневшей, которая верно служила ей со временем молодости. Пирог вкусно паровал, а мне не хотелось ждать, маясь и представляя, какой он на вкус (я всегда это знала, просто все, о чем я могла думать на тот момент, это как вгрызться в его мягкость зубами, чувствуя, как зажаренная корочка приятно хрустит на зубах, а яблоки, мягкие, карамелизированные, превратившиеся в сладкую кашицу, тают на языке, обжигая его, но даже это боль из детства казалось нипочем, если сравнивать её с той, которую преподносит нам взрослая жизнь. Далеко не на блюдечке с голубой каёмочкой, как заботливая рука бабушки, а швыряя к ногам и лишая выбора. Можно избежать жизни, но боли в ней никогда.
С беззаботного детства, когда я ощущала себя в безопасности, прошло слишком много времени, а я так и не научилась печь яблочный пирог: тесто получалось неживое, бездыханное, оно не говорило со мной через прикосновения, не «пищало» под натиском моих пальцев, я не чувствовала с ним взаимосвязь, какую чувствовала она; яблоки не имели привкус варенья, не карамелизировались и даже обжигали иначе. Приходилось стыдливо уничтожать «улики» до твоего возвращения с работой, чувствуя себя разочарованно и тоскливо.
6
Я сижу у моря, на том самом месте, которое было нашим. Стамбул постепенно начинает просыпаться его басистый голос доносится отовсюду. Среди тринадцати миллионов человек, из которых состоит население одного из крупнейших и колоритных городов, наверное, я одна чувствую себя настолько одинокой. Тогда, когда мы жили в пятидесяти шагах от моря, все было иначе.
Знаешь, теперь я понимаю, почему ты однажды переехал в этот город, покидая постоянно холодный и дождливый Питер, а следом и меня поманив за собой: здесь жизнь бурлит особыми красками, о существовании которых я даже не догадывалась, их нет в общей палитре, их невозможно воссоздать, потому что единственное место, где они существуют, это твое нескончаемое воображение.
Здесь люди безбрежно добрые и солнечные без них все было бы иначе. Впервые, просыпаясь в той квартирке, которая тебе показалась бы слишком душной и тесной, от чужого шума под окном, звонкого голоса девушки с первого этажа или же детского смеха, я не испытывала привычного раздражения.
Ты был прав Стамбул лечит. Он исцеляет, оставляя часть себя в твоей душе. Почему я раньше не замечала этого, Ноябрь? Виной тому было безграничное счастье или моя пелена перед глазами? Ведь все, что я видела, это ты: в моих мыслях, чувствах, снах, в присутствии и аромате пахлавы, которая приятно липла к зубам, после которой хотелось постоянно облизывать губы и пить крепкий чай на несколько чашек больше во всем этом был ты.
Я вновь вернулась туда, откуда год назад бежала, сломя голову, не оборачиваясь, но разрываясь между желанием вычеркнуть все из своей память или же покрепче ухватиться за каждое из них и как можно лучше запомнить. Вернуться, чтобы исцелиться, прожить это снова и оставить здесь, на берегу, навсегда. Это безумие или самое большое вознаграждение за все те страдания, которые однажды уготовила мне судьба? Тогда почему ничуть не легче?
Море сегодня тихое после ночного шторма оно предпочитает лениво гнать низкие волны к берегу, больше напоминающие незримое колыхание, словно кто-то невидимый, склонившись над соленой гладью воды, дышал на неё, вынуждая содрогаться.
Я помню, как холодно здесь бывает зимой, как снежинки, срываясь вниз и падая гурьбой в тёмную гладь воды, умирают, обретая в ней вечный покой.
Сейчас я не знаю, где ты, Ноябрь, да и нужно ли? Зачем ворошить то, чему никогда не суждено стать настоящим? Просто почему-то хочется верить, что ты счастлив. Что кто-то варит тебе кофе по утрам, целует в обнаженные крепкие плечи и не позволяет тебе тосковать по пустякам. Надеюсь, что впервые за долгое время ты счастлив. Пусть и не со мной.
Тут и вправду всегда пахнет выпечкой. На обратном пути я знакомлюсь с Марией. У неё пухлое лицо и светящийся самым солнечным и погожим утром взгляд, она словно переносит тебя в детство. На ней ситцевое платье голубого цвета, усыпанное яркими цветами, рыжеватые волосы подобраны позолоченной заколкой с ярко-красными бриллиантами-подделками и грудной голос приглушенный и умиротворенный, слыша его, я чувствую, как мне становится спокойно.
У неё вкусные симиты: круглые, мягкие, щедро посыпанные кунжутом с шоколадным наполнением. Мария не скупится на начинку. Её руки, со вздутыми от постоянного замеса теста венами, выглядят небольшими, но дарят ощущение, что они способны на самые фееричные и невероятные вещи в мире. С черным бархатным чаем, отдающим горчинкой на языке, немного терпким и насыщенным, вполне себе можно проглотить собственный язык, не заметив.
Пообещай заглянуть к нам завтра в обед. Ты совсем посерела, Алиса. Я чувствую ответственность перед этим прекрасным городом спасти его от твоей серости и тоски, а иначе он и сам позаимствует у тебя это настроение, она натирает стол, который и без этих манипуляций был блестящим и приятно-гладким наощупь.
Я не удерживаю улыбки, откидываясь на спинку своего удобного стула, пока во мне парочка шоколадно-сырных симитов и больше литра самого вкусного чая.
Для этого я и здесь, Мария, стараюсь вложить в свой голос как можно больше уверенности и тепла ей не о чем беспокоиться, и я это знаю.
Заставить наш город впасть во вселенскую депрессию, девочка моя?
Нет, Мария, исцелиться. А твои булочки мне в этом здорово помогают.
И мы вместе заходимся весёлым и лёгким хохотом, позволяя тёплому ветру разносить его по просторной и пустующей террасе, не считая пару, сидящую через три стола от нас.
Они влюбленные и уже остепенившиеся, с большими планами на будущее и уверенностью, что они то самое исключение, о которых пишут в книгах, что у них, мол, все будет иначе. Не так, как у всех. Наверное, они прилетели в город невиданных красот в свой медовый месяц, либо же просто выбрались в семейную поездку. Но у меня не возникает сомнений, что, вероятнее всего, это первое. Потому что то, с какой любовью и чувственностью они смотрят друг на друга, не позволит сомневаться они молодожены. В их глазах все еще нескончаемое желание прожить вместе всю жизнь и наблюдать в дальнейшем, как их дети, такие же счастливые и смотрящие на кого-то с еще большим вожделением, однажды смогут занять их место под солнцем и познать настоящую силу любви. Им нет дела ни до моего пристального и бестактного взгляда, ни до нашего громкого хохота с Марией.
Её рука с длинными и тонкими пальцами, идеальным маникюром молочного цвета, гармонично контрастирующего с равномерно загорелой кожей, принявшей оливковый оттенок, находится в его ладони крепкой и сильной, надёжной, с мягкими касаниями, потому что его большой палец трепетно поглаживает нежную кожу своей спутницы прямо там, где обручальное кольцо с увесистым бриллиантом, берёт безымянный в прочный плен.
Я пытаюсь вспомнить, когда меня в последний раз касались вот так, давая понять без слов, одним лишь прикосновением, «ты в безопасности, никто не причинит тебе боль и не навредит».
Это было на Мальте. В городке, отрезанном от всего мира. Я помню свой открытый купальник цвета скарлетт, который придавал мне ещё большей яркости на фоне тёмных волос и бледной кожи я никогда не стремилась загореть, занимая самое лучшее место на лежаке среди девушек, обсуждающих между собой своего нового любовника, показ Versace или свежий выпуск Vogue. И пока я ловила себя на мысли, что они напоминают мне главных героинь знаменитого среди всех женщин планеты сериала «Секс в большом городе», натирая своё тело толстым слоем крема от загара, ты смотрел на меня такими же глазами, перенимая инициативу в свои руки и покрывая поцелуями те участки кожи, которые еще не были замурованы белоснежной и легкой массой со специфическим запахом. В такие моменты, в этих прикосновениях, поцелуях и взглядах не было пошлости, они несли в себе одно простое напоминание: «Я здесь, рядом с тобой, чувствуй меня и знай, что ты под моей защитой, Алиса».
Что с нами стало, Ноябрь? Почему все те печальные мелодрамы, которые ты так не любил, но смотрел со мной только потому, что искренне желал быть причастным ко всему, что мне нравилось, оказались на самом деле правдой? Или у любви действительно есть срок годности?
Быть может, чем красивее всё начинается, тем больнее будет в конце? Это как прыгать с парашютом, не зная точно, раскроется он или тебе не повезёт. Слишком абстрактное сравнение, ведь по статистике всего 0.2 % парашютов так и остаются закрытыми. Тогда почему я попала именно в этот чудовищно узкий диапазон? Мой парашют не успел раскрыться, как бы отчаянно я не пыталась дергать за кольцо, прикрепленное к тросу, и мне ничего не оставалось, как окрыленной, с большой ношей твердых планов на будущее, упасть плашмя на землю.
Она журналистка, а он, скорее всего, архитектор его уверенные руки излучают силу. Она высокая и длинноногая красавица, которая не скупится на дорогих вещах и роскоши. Её волосы, тёмного и благородного оттенка, играют на солнце медным отливом, гладкие и наверняка приятные, если запускать в них пальцы. Безупречная прическа и точенная спина, которую целует тонкая застежка цепочки на шее, змейкой скользящая к лопаткам. «Все же она, вероятнее всего, модель» думаю я, пока Мария, улыбаясь приветливо, принимает у них заказ. Он же просто средиземноморский красавец, который смотрит на неё влюбленными глазами, будто это их первое свидание.
Пока Мария собирала мне с собой некоторые сладости, категорично заверив, что мои попытки отговорить её не принесут никаких плодов, я прислушивалась к какофонии шумов, которые переполняли город. Закрыла глаза и ощутила, как тело охватывает приятная истома. Люди, одинаковые, но каждый уникален по-своему, подхваченные круговоротом собственных дел, счастливые и несчастные, но всех объединяет одно нескончаемое желание жить.
***
«Я люблю тебя» что я чувствовала, когда ты говорил мне эти слова? Отчаянно стараюсь сделать вид, что внутри меня не происходило ничего особенного, кроме выброса адреналина и всех гормонов разом, но после нескольких попыток опровергнуть собственную же ложь, ловлю себя на том, что эти бегства от собственного разума порядком успели надоесть. Потому что сердце заходилось, и в животе словно порхали сотни бабочек. Говорят, что таким образом тело пытается предупредить нас об опасности. Опасности ощутить боль, разочарование, остаться на борту корабля, который идёт ко дну, потеряв себя в круговороте отчаяния? Если да, то мой корабль уже давно покрылся водорослями, а соль разъедает его существо, а заодно и мою душу. Каждодневное ощущение, словно стоишь в нескончаемой очереди, самая последняя, впереди же ничего не сдвигается с места.
Я все жду момента, когда память перестанет гонять меня кругами по этим бесконечным лабиринтам из вязких воспоминаний, подобно тому, как бешено сердце качает кровь после утреннего забега, но сердце не может иначе, а воспоминания тем временем перманентно садят на скамью подсудимых, чтобы после забросить на самое дно отчаяния, из которого уже невозможно будет выбраться.
вторник, май, 07:10
«Он: Май знойный. После длительной пробежки кажется, будто кожа вот-вот треснет по швам, пот катится градом, сейчас только семь утра, а я успел сделать слишком много. Подозрительно, да?
Она: Иногда мне кажется, что мы живем с тобой в каких-то разных измерениях. Где у тебя 34 часа в сутках и все люди высыпаются. Я сижу на работе, всю ночь мучала бессонница, приехала раньше всех, чтобы смириться со своей участью в одиночестве. На столе крепкий кофе, он горький и едва соленый люблю закидывать в него щепотку соли, смешанной с корицей. У нас за окном дождь. Питер что тут скажешь! Я никогда не любила пробежки, для меня это хуже любого ночного кошмара. Сейчас подумаешь и решишь, что фигура у меня просто ужас, да? Ну и черт с ним. Я давно перестала расстраиваться и решила, что жизнь слишком коротка, чтобы лишать себя самого вкусного пончика, покрытого шоколадной глазурью.