Я молчал. Саня молчал. Доктор молчал. Наконец Романцев вышел, но легче мне не стало.
* * *
Койка моя была рядом с дверью, а палата напротив перевязочной, лежал я так, что прекрасно видел все, что происходит в этой перевязочной, потому что дверь там не закрывалась и всегда была приоткрытой, странно, неужели ее нельзя починить? Так вот, самое интересное происходило там по ночам, скажем так: город засыпает, просыпается мафия.
Пьяные разбитые головы зашивались там каждую ночь. Каждый такой пациент считал, что он исключительный, а просьбы врачей помолчать и вести себя нормально ни разу не увенчались успехом. Почти каждый пьяный человек начинал рассказывать, как он шел, никого не трогал, как на него напали, избили, какой он бедный и несчастный, но зачастую эти рассказы перерастали в агрессию по любому поводу, и вставал вопрос: такой ли уж он безобидный и несчастный? На таких больных частенько приезжал наряд полиции из-за их неадекватного и опасного поведения. Были и те, кто лежал спокойно, были и те, кто просто спал, пока его лечат. Трезвые же люди лечились по ночам гораздо реже.
Ночами мне часто не спалось, и я наблюдал за всем, что происходит в этой перевязочной, как будто смотрел реалити-шоу. Вот завезли больного с травмой ноги, стандартная фраза врача: «Аллергии на новокаин нет?». Потом звук строительной дрели, иногда крик, а потом больной выезжает на лежачей каталке со спицей в пятке и еще какими-то железками вокруг ноги. «Сколько дней пьешь?» это тоже стандартная фраза врача, поначалу я думал, что это странно формулировать так вопрос, но когда начал слышать ответы: неделю, месяц, полгода, то подумал, что такой вопрос вполне закономерный.
Вот опять доносятся невнятные фразы очередного ночного искателя приключений: «где я?», «не надо обезболивающего, шей так», «а сколько у меня будет швов?» и т.п., а я лежу и думаю: «да какая ему разница, сколько у него будет швов?» На такие вопросы врач не отвечал. Он стоял, не обращая внимания, терпеливо выполняя свою работу, и иногда говорил, чтобы тот вел себя потише, редко повышая голос на больного. Ощущение складывалось такое, как будто врач это родитель, а больной это маленький непослушный ребенок.
* * *
На следующий день к Сане приходила жена, дочку не пустили. Мне она сухо сказала «привет», а остальное время провела сидя у него на койке. Я смотрел на Саню-инвалида, смотрел на его жену и ощущал непреодолимое чувство тоски. Почему так произошло, что мы, трое одноклассников, беззаботно вместе гуляющих когда-то дни напролет, оказались сейчас в таком положении? Конечно, сейчас я враг номер один для их семьи, и этого уже не изменить. Все должно было быть по-другому. Я чувствовал их негативное отношение ко мне, хотя они молчали.
Приходили ребята из мотобанды, общались со мной тоже сухо. Как будто было какое-то напряжение, недоговоренность или обида, наверное, они уже знали, что в прошлый раз я забил на реабилитацию.
Ночью на соседнюю койку сгрузили пьяного с перемотанной головой, он вроде был рад какой-никакой подушке и уснул в этом же положении, палата наполнилась перегаром.
Наутро парень на скелетном вытяжении, наш сосед по палате, высказал алкоголику, что из-за его перегара вся палата опьянела.
Так скажите спасибо, ответил тот и ушел пошатываясь, больше мы его не видели.
Да уж, у него вся жизнь приключение, напился, проснулся неизвестно где и пошел, наверное, дальше пить, это сказал Камиль. Мужик с укушенной раной кисти, поступивший под вечер накануне.
Единственный человек в нашей палате, кроме нас с Саней, который поступал трезвый, это был Петя юный блогер, записывал видео для поста в социальные сети о том, как правильно стоять на балансборде, и упал прямо на локоть. Перенес уже две операции, говорят, что на 70% функцию восстановит, и говорят, что в его случае это хороший результат.
Ночами периодически по коридору мимо палаты проходили полицейские, а потом выводили какого-нибудь неадекватного буйного больного, который кидался на медиков и больных, и было непонятно, то ли он под алкоголем, то ли под наркотиками, но удивляло, что это происходило регулярно. Сам я хоть и алкоголик, но всегда уважительно относился к труду медиков.
* * *
Меня зовут Юрий Владимирович, я ваш лечащий врач. Доктор был большой и бородатый. Из-за бороды невозможно было определить возраст, примерно от 25 до 40. Он обращался к Камилю. У вас клиническая картина бешенства, и это очень плохо, говорил врач и смотрел больному прямо в глаза.
Ясно, безразлично ответил он.
Врач стоял и, казалось, подбирал каждое слово.
Бешенство это очень серьезное заболевание, медленно проговаривая каждый слог, сказал доктор.
Да понял я, но вы же меня подлечите? спросил Камиль, слегка улыбаясь, как будто его пытаются разыграть.
Послушайте, заболевание это смертельное, вы понимаете, что это значит? спросил врач.
Да, конечно, это значит, что оно очень серьезное, ты это уже сказал, док. Обычно врачи пресекают неформальное обращение, но сейчас он промолчал.
Это значит, что вылечить его нельзя, и последствия будут самые скверные. Позвоните родственникам, пусть приедут.
Родственничкам? Ха, у меня их, можно сказать, нет. Да зачем они нужны? Вы меня когда выписывать планируете?
Я-то, кажется, уже догадался, к чему клонит врач, а Камиль пока не понимал, тут врач и пояснил, на этот раз так, чтобы тот понял:
Камиль, ты не понял. Девяносто девять и девять процентов этого заболевания заканчиваются смертью. Ты, скорее всего, умрешь.
Молчание. На губах пациента ухмылка, а в глазах страх.
Позвоните родственникам, пусть приедут, врач положил свою руку на его плечо, пытаясь, видимо, выразить сочувствие, и ушел.
Подумаешь, собака укусила, больной посмотрел на меня и показал перевязанную руку.
Я же силился заговорить с Камилем, но почему-то не получалось. Из разговора я понял, что, скорее всего, Камиль не жилец, и из-за этого становилось не по себе. Мне хотелось выяснить, что такого могло произойти, что даже на смертном одре он не позволит себе позвонить родным и в последний раз пообщаться с ними. Думаю, что многие отдали бы за эту возможность все сказать «прощай» родным и последний раз взглянуть им в глаза. Я хотел узнать его получше, но боялся общаться с мертвецом и заговорить с ним я так и не решился.
* * *
Я проснулся от громкой и возмущенной речи, это Камиль бубнил на медсестру. Поначалу Камиль жаловался на общее недомогание и небольшую температуру, списывая это на небольшое воспаление раны. Сейчас же, по истечении четырех дней, он ведет себя странно. Огрызается на медсестер и на нас. Всегда лежит отвернувшись к стене под одеялом. Один раз он выбил из руки буфетчицы чайник, когда та разливала шиповник, наорал на нее, а потом на меня. Потом к нему заходили другие доктора, потом заходил заведующий отделением реанимации, а потом я услышал разговор его и Романцева возле поста:
Ты же видишь, что он неадекватный и представляет опасность для себя и окружающих, говорил Романцев тихо, чтобы никто не слышал, но убедительно, как он умеет.
Андреич, у меня в отделении мест нет, когда заберете своих, тогда, может быть, и переведем, упирался реаниматолог.
У него подтвержденный диагноз и отсутствие шансов на выздоровление, пусть будет у вас под наблюдением, у нас даже нет возможности его изолировать, почти шепотом говорил заведующий, но со слухом у меня было все в порядке, поэтому я слышал их довольно отчетливо.
Так и у нас нет, я физически не могу его забрать. Куда мне его перевести, на голову? Пока он не умирает в буквальном смысле, он может находиться в общем отделении, эти слова я, наверное, не должен был слышать, но я относился к этому спокойно, потому что уже привык к несовершенности медицины.
Потом они ушли, а Камиль судорожно перебирал шторы, которые специально повесили для него, во избежание попадания яркого света в палату. Еще он периодически переворачивал матрас, открывал и закрывал тумбочку, чуть ли не ломая. Сказали, что помимо света ему противопоказаны сквозняки и шум воды, на них у Камиля возникали болезненные судороги и неадекватное поведение. Еще нам сказали, чтобы мы потерпели, потому что все это ненадолго.
У Камиля периодически возникали светлые промежутки, когда он вел себя абсолютно адекватно и не помнил, что с ним происходило во время приступов. Или делал вид, что не помнил. Периодически просто бредил, бубнил про то, что зря он тогда решил покормить ту собаку.
* * *
Очередная ночь, очередная серия «реалити-шоу». Вот в перевязочную заходит медсестра, за ней тощая девушка с взъерошенными засаленными волосами и расстегнутых джинсах, испачканных кровью. Рукой она держит салфетки, промокшие кровью, в районе паха. Следом заходит дежурный врач и закрывает за собой дверь, но она, как всегда, предательски открывается.
Что случилось? скучающим голосом спрашивает врач.
Доктор, у меня там кровь идет, после укола.
Вы кололи себе что-то в пах?!
Ну да, героин колола, других вен у меня нет, а потом очень сильно пошла кровь.
Но сейчас же вроде не кровит, сказал врач, дайте-ка я посмотрю.
Видимо, доктор убрал салфетки и кровь запульсировала в такт ее сердцебиению на высоту около метра, запачкав доктору халат. Доктор матернулся и снова зажал рану.
Инфекционные заболевания есть? спросил доктор.
Да, ВИЧ и гепатиты, доктор матернулся еще раз.
Так, ее в операционную, я пойду всех предупрежу.
Больную увозят, свет выключается, включается кварцевая лампа.