Солнце постепенно склонялось к закату за чашкой чая и кока-колы, приближалось третье событие: выступление Лабби.
Матиас позвонил Джанет и сказал, что приедет поздно. Та ответила, чтобы он обязательно приехал, ведь мать беспокоится. Затем они с Рейнером дождались вернувшегося пораньше с работы Артура, и все трое направились в бар, по дороге обсуждая жизнь в деревне.
В баре музыка играла так громко, что её можно было услышать даже за углом. По пятницам помещение как будто даже преображалось: люстры светили ярче, музыка звучала громче, стараясь перекричать гул и пьяный хохот в зале. Пиво, окурки, табак на полу не оставалось от них чистого места, чистого сантиметра, а запах сигарного дыма даже при настежь открытых окнах стоял тяжёлым облаком в воздухе, и поры его туманили глаза, наполняя их слезами. Бар же не умолкал от постоянной работы рук и звона стаканов, шипения пива и бытовых бесед; между столиками мелькали, словно мухи, официанты, а некоторые клиенты недовольно через зал кричали: «Растяпа, иди сюда!», «Официант, подойдите!».
Народу было так много, что почти половину главного прохода загораживала стена из могучих спин. Братья и Матиас буквально проталкивались к барной стойке, возле которой стоял Георг. Лабби рядом не было он репетировал за кулисами. Георг кивнул Рейнеру и Матиасу, проигнорировав Артура. Он затянулся и указал пальцем на столики у стены.
Самый первый ряд, там эта Лили.
Все трое устремили на неё взгляды. Лили сидела в алом платье с открытой спиной. Она пила коктейль и, не отрываясь, смотрела прямо на сцену. «Цветок среди сорняков», подумал Рейнер, как вдруг Георг сказал:
Я для нас снял столик только с другой стороны зала, тоже на первом ряду. Идите, заказывайте только не за мой счёт.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем Лабби появился в неновом жилете, белой рубашке и с галстуком. Многие в зале притихли. Пианист заиграл мотив, и Лабби запел сначала едва слышно:
Я по свету немало странствовал,
Видел Париж, Берлин и Вашингтон,
Но мне становилось досадно,
Вдали от тебя, мой дом!
Затем подключился саксофон и ударные, пианист заиграл быстрее; Лабби всё время повышал голос, перекрывая их:
Дом! Где мой дом,
Этот «маленький Нью-Йорк»?
Где мой дом? Почему я здесь?
Ни одной родной души!
Где мой дом? Где «Нью-Йорк»?
Мне печально на душе;
А ведь там моя любовь
Вздыхает обо мне
Его голос звучал громко, развеивая сигарный дым, врезаясь, а затем лаская слух слушателей. Он перекрикивал пьяниц, но делал это так красиво, хотя и несколько не попадая в ноты, от чего сердце дрожало и кровь прилипала к рукам такая музыка вызывала приятное волнение и желание бежать, прыгать и плясать. Слова складывались в рифмы, рифмы в мелодию, сливаясь с высокими нотами и слегка дрожащим голосом. Рейнер видел, как руки его слегка тряслись, неудачно пытаясь выдавить какой-то яркий жест, словно он на грани истерики А Лабби смотрел на неё. Она на него, не отрывая взгляда; в них отображался и он, и сцена
Закончил он через четыре минуты. Когда закончил и поклонился, по залу раздались бурные аплодисменты и свист, Рейнер вздрогнул и даже вскочил со стула; соседи по столику последовали его примеру. Лили же одна не аплодировала: она сидела и, безмятежно улыбаясь, курила. Однако глаза её всё так же сияли и были прикованы к сцене, даже когда Лабби спустился в медвежьи объятия Матиаса и братьев. Пока они его хлопали по плечу, смеялись и говорили комплименты, Рейнер первым заметил, как к ним подошла Лили, покачивая бёдрами. Лабби выпрямился и сказал:
Понравилось?
Она обнажила зубы:
Ты был великолепен.
Они немного помолчали. Рейнер видел, как Лабби неловко; тот покраснел, из-за чего был похож на школьника. Неожиданно он выпрямился и представил ей братьев, а также Матиаса, назвав его «другом семьи». Лили пожимала всем руки. Рейнер нахмурился: несмотря на этот глубокий взгляд, отображающий, словно зеркало, всё вокруг, фальшивая улыбка её пухленьких губ растягивала щёки, будто резину. Когда Лабби замолчал, она сказала:
Я очень рада, честно! Лабби, я и не думала, что у тебя такая большая семья!
Остаток вечера почти до девяти часов, они говорили о работе, любимых мелочах и жизни. Все старались опустить неловкие моменты, говоря, что «жизнь их ничем не отличалась от жизни типичной семьи Клайнсланда работа, работа и ещё своё хозяйство». Никто, даже сам Лабби, не заикнулся по поводу дня рождения матери: все понимали, что пригласить на семейный праздник фактически чужую девушку не самая лучшая идея. По крайней мере, пожилая именинница этого точно не оценит.
Лили сказала:
Если хотите, можете завтра зайти в обед на чай. Вот мой адрес. Она положила на стол бумажку.
Все замолчали, потупив взгляды. Лабби сказал:
Как же твой муж? Не будет против?
Понятное дело, что приглашение в гости могло нарушить планы по подготовке к празднику, уборке и украшению дома, покупке подарков и встречи с матерью, которая жила чуть ли не на границе Западного и Центрального округов.
Он всё равно на подработке: к отпуску копит.
Тогда, может, в воскресенье? С мужем познакомимся, сдружимся
Она поникла.
Ну, хорошо
Краска возбуждения и стыда прилипла к лицу Лабби, он смял полы скатерти.
Завтра у нас в семье занятой день Но я смогу с тобой встретиться, если хочешь.
Ладно, можно так сделать. Два чаепития за выходные это прекрасно. Может, муж всё-таки будет, но маловероятно Она улыбнулась. Хорошо, Лабберт, буду ждать.
Они договорились встретиться в самое оптимальное время: с двенадцати до часу, ибо далее у него просто не будет времени.
На этой ноте Лили встала и, смеясь, ушла. Гости потихоньку расходились. Братья и Матиас оплатили счёт, вышли на улицу. Все, кроме Лабби, закурили у входа.
Ну как, как вам она? говорил он, едва ли не прыгая вокруг них.
Его глаза при свете полумесяца сияли, отображая небо; он был похож на колибри, которая не могла жить без движения и ни на минуту не давала своему телу покоя. Остальные, смутившись такому влюблённому юношескому порыву, молча затягивались, переглядываясь между собой. Рейнер заговорил первым:
Хорошая.
Лабби слегка нахмурился, но продолжал улыбаться.
Не понимаю, не понимаю! В чём же? Что в ней хорошего, скажите? Почему вы молчите?
Тебе не кажется, что ты слишком торопишься? сказал Артур. Вы сутки как знакомы, а она уже тебя в гости приглашает.
Что же в этом такого?
Во-первых, тогда стоит пригласить её к нам, что явно не лучший вариант, когда в твоём доме в качестве домашних животных обитают крысы. Во-вторых, это немного странно: так быстро приглашать в гости, хотя даже недели не прошло, и при муже.
Но если человек решил меня пригласить
Да спустись с небес на землю!
Почему?! сказал Лабби и побагровел.
Потому что она ведёт себя как фальшивая шлюха, сказал Георг.
Повисла мёртвая тишина. Лабби стоял с минуту на месте, пока смысл вышесказанного не дошёл до него. Краска быстро сменилась болезненной бледностью, он сжал руки в кулаки и сделал один шаг.
Как-как?
Матиас встал между ними.
Да хватит вам! Лабби, Георг не так выразился
Да всё я так выразился!
Я бы на твоём месте подумал, Лабби, сказал Матиас, касаясь его плеча. Просто подумал Не стоит торопиться, дружок. Постарайся узнать её получше
Лабби отпрыгнул.
Как я узнаю её получше? Стоять в стороне и наблюдать? Нет, я пойду в гости! Вы как хотите
Ради бога, но ты не забывайся: она замужем, сказал Рейнер.
Она вам просто не понравилась. Вы этого не хотите прямо говорить, но я видел, с каким выражением вы все на неё смотрели! Поэтому вы и хотите мне досолить! Лабби пригрозил пальцем. Я и без вас решу, как мне с ней обходиться!
Сначала муж её тебе мозги вправит, сказал Георг. Только потом не жалуйся.
Лучше заткнись! От тебя и так тошно.
Георг поднял бровь.
Да мне от твоей шлюхи тошно, поэтому я такой противный.
Голос Лабби дрожал:
Ещё раз скажешь, и я
Он замолчал и направился в сторону дома. Рейнер вздохнул.
Господи, мозги как у двенадцатилетнего! Как бы он глупостей не совершил.