Вацетис считал неправильным оскорбительное недоверие к бывшим офицерам, которые по своей воле пошли служить советской власти, а оказались под арестом. Он просил проверить правомерность действий начальника только что созданного Особого отдела ВЧК Михаила Сергеевича Кедрова.
Особый отдел доложил председателю Всероссийской чрезвычайной комиссии Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, что в Полевом штабе Реввоенсовета, где служило много бывших офицеров, созрел белогвардейский заговор. Полевой штаб РВС руководил всеми боевыми операциями Красной армии, и служить там могли только профессионалы.
Председатель ВЧК информировал о заговоре председателя Совнаркома Владимира Ильича Ленина. Вацетиса сняли с должности и арестовали. А с ним и начальника Полевого штаба бывшего полковника и выпускника Академии Генштаба Федора Васильевича Костяева и еще нескольких ключевых штабистов. Аресты были проведены летом 1919 года, когда положение на фронтах было отчаянное!
Доволен был, кажется, один Сталин, который торжествующе писал Ленину: «Не только Всеросглавштаб работает на белых, но и Полевой штаб Реввоенсовета Республики во главе с Костяевым».
«Вацетиса, вспоминал Троцкий, обвинили в сомнительных замыслах и связях, так что пришлось его сместить. Но ничего серьезного за этими обвинениями не крылось. Возможно, что на сон грядущий он почитывал биографию Наполеона и делился нескромными мыслями с двумя-тремя молодыми офицерами».
Обвинения против Вацетиса и Костяева, как и следовало ожидать, оказались липовыми. Дело прекратили за отсутствием состава преступления. А в 1938 году чекисты вспомнят о былой близости Вацетиса, который преподавал в Военной академии имени М. В. Фрунзе, к Троцкому, и бывшего главкома расстреляют. Костяев, который тоже преподавал в академии, ушел из жизни раньше, чем до него добрались.
В годы Гражданской войны Ленин полностью доверял Троцкому. Летом 1919 года Владимир Ильич сделал фантастический для такого хладнокровного человека жест. Он взял бланк председателя Совета народных комиссаров и написал на нем:
«Товарищи!
Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело.
В. Ульянов-Ленин».
Глава правительства протянул подписанный бланк Льву Давидовичу:
Я могу дать вам таких бланков сколько угодно, потому что я ваши решения заранее одобряю. Вы можете написать на этом бланке любое решение, и оно уже утверждено моей подписью.
Эту поразительную записку Троцкий после смерти Владимира Ильича, в 1925 году, сдал в Институт Ленина, и она сохранилась. Так что этот пример невиданного доверия Ленина к Троцкому не вымысел. В последние годы открылись не только записки, но и целые речи, произнесенные Лениным в поддержку и защиту Троцкого от критических нападок товарищей по партии. Владимир Ильич считал военное ведомство образцовым.
Нравились созданная им военная машина, дисциплина и четкость. Американец Арманд Хаммер, который в те годы часто бывал в России, надеясь устроить с большевиками выгодный бизнес, вспоминал, как он попал на прием к Троцкому.
Военное ведомство разительно отличалось от остальных советских учреждений: скучающие сотрудники не курили в коридорах, все заняты своим делом, чистота и порядок ни окурков на полу, ни грязных стаканов на заваленных бумагами столах.
Арманда Хаммера пригласили к четырем часам дня. Без трех минут четыре секретарь наркомвоенмора сказал:
Товарищ Троцкий ждет вас, следуйте, пожалуйста, за мной.
Художник Юрий Павлович Анненков тоже запомнил, как приехал в особняк Наркомата по военным и морским делам на Знаменке, 19. В бывшем дворце Апраксиных в 1917-м устроили Штаб Московского военного округа. В 1918-м в особняк переехал председатель Реввоенсовета Республики. Здание именовали «Первым домом Реввоенсовета».
Анненков описал, как познакомился с наркомом:
«Поднявшись на второй этаж и пройдя по ряду коридоров с расставленными у дверей молодцеватыми подтянутыми часовыми, проверявшими пропуска с неумолимым бесстрастным видом, я очутился в приемной Троцкого.
Огромный высокий зал был наполнен полумраком и тишиной. Тяжелые шторы скрывали морозный свет зимнего дня. На стенах висели карты Советского Союза и его отдельных областей, испещренные красными линиями. За столом, у стены, сидели четверо военных. Зеленый стеклянный абажур, склоненный над столом, распространял по комнате сумеречный уют и деловитость. Как только я вошел в комнату, все четверо немедленно встали, и один из них, красивый и щеголеватый дежурный адъютант, поспешно подошел ко мне по малиновому ковру.
Художник Анненков? спросил он.
Да, ответил я, едва удержавшись, чтобы не сказать так точно.
Лев Давидович вас сейчас примет.
Щеголеватый адъютант снял телефонную трубку и через несколько секунд снова обратился ко мне:
Можете пройти в кабинет.
Он проводил меня до двери и, слегка приоткрыв ее, вполголоса прибавил:
Налево, к окну
Троцкий был хорошего роста, коренаст, плечист и прекрасно сложен. Его глаза, сквозь стекла пенсне, блестели энергией».
Знакомство с Троцким оказалось для Юрия Анненкова крайне полезным. Однажды художник забыл ключ от квартиры и полез в окно он жил на первом этаже. Едва он стал карабкаться на подоконник, как появились два милиционера и потребовали объяснений.
«Рассказ о забытом ключе их не убедил.
По ночам через окна порядочные не лазают! Предъявить документы!
Голос милиционера был неумолим. Ни личной карточки, ни иных документов у меня с собой не оказалось, но в бумажнике нашлась моя фотография с Троцким. Я показал ее милиционерам. Они сразу же узнали любимого вождя, и, возвращая мне карточку, один из них сказал изменившимся голосом:
Ладно, лезьте!
Молчи! прервал его другой милиционер и, повернувшись ко мне, произнес:
Мы приносим вам, уважаемый товарищ, наши извинения. Вы видели, как советская милиция бдительна.
Подтолкнув меня на подоконник и откозыряв, они твердым шагом удалились в бесфонарную ночную тьму тогдашней Москвы».
Лев Троцкий производил впечатление личной смелостью и хладнокровием в самые опасные минуты. Он не терял присутствия духа, даже когда в него стреляли. Всю Гражданскую войну он провел на фронтах. Ленин же ни разу не покинул Москву
Когда арестовали вожака балтийских революционных матросов Павла Ефимовича Дыбенко по обвинению в том, что он беспробудно пил и в таком состоянии сдал Нарву немцам, матросы явились к Троцкому требовать освобождения товарища. Сотни моряков, выкрикивая угрозы и проклятия, собрались во дворе здания, где работал Троцкий. Они жаждали его крови. Секретарь вбежал в кабинет Льва Давидовича:
Моряки хотят вас убить. Пока еще есть время, немедленно бегите через задний ход. Они не слушают часовых и клянутся, что повесят вас на фонарном столбе!
Храбрости Троцкому было не занимать. Он выскочил из-за стола и сбежал вниз по парадной лестнице:
Вы хотите говорить с Троцким? Я здесь!
И произнес речь, объяснив свою позицию относительно Дыбенко, которого считал дезертиром. Моряки успокоились и даже устроили ему триумфальный прием
Храбрость Троцкого высоко ценил Ленин. Когда в Саратове восстала Уральская дивизия, Ленин и секретарь ЦК партии Яков Михайлович Свердлов попросили Троцкого немедленно отправиться туда: «ибо ваше появление на фронте производит действие на солдат и на всю армию».
«Не будь меня в 1917 году в Петербурге, записывал Троцкий в дневнике, уже находясь в изгнании, Октябрьская революция произошла бы при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Октябрьской революции: руководство большевистской партии помешало бы ей совершиться. В этом для меня нет ни малейшего сомнения»
Троцкий при всем своем самомнении не преувеличивал своих заслуг. 25 октября 1917 года большевики взяли власть в столице под руководством председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Троцкого. Равно как неизвестно, победила бы советская власть в Гражданской войне, если бы Троцкий за несколько месяцев не создал Красную армию и не руководил ею железной рукой.
Льва Давидовича Троцкого принято считать политическим соперником Иосифа Виссарионовича Сталина, претендовавшего на пост руководителя партии и главы Российского государства. Через призму их борьбы за Кремль, в которую втянули чуть не всю страну, рассматривают историю России двадцатых годов.
Между тем сам Троцкий никогда не стремился взять власть в партии. Люди тонкие и наблюдательные давно это поняли.
«О Троцком принято говорить, что он честолюбив, писал нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский. Это, конечно, совершенный вздор. Я помню фразу, сказанную Троцким по поводу принятия эсером Черновым министерского портфеля:
Какое низменное честолюбие за портфель, принятый в неудачное время, покинуть свою историческую позицию!
Мне кажется, в этом весь Троцкий. Он совершенно не дорожит никакими титулами и никакой внешней властностью. Ему бесконечно дорога, и в этом он честолюбив, его историческая роль».
И Луначарский вновь возвращается к этой мысли:
«Троцкий чрезвычайно дорожит своей исторической ролью и готов был бы, вероятно, принести какие угодно личные жертвы, конечно, не исключая вовсе и самой тяжелой из них жертвы своей жизнью, для того, чтобы остаться в памяти человечества в ореоле трагического революционного вождя».
Так и вышло.
Не было ни троцкизма как организованного политического течения, ни троцкистов как верных сторонников Льва Давидовича. Пока еще в начале двадцатых годов была возможна какая-то дискуссия, образованное и думающее меньшинство партии большевиков пыталось предложить более мягкую модель развития. Троцкий как популярнейшая фигура в стране оказался неформальным лидером этого направления или, точнее, выразителем его идей. Он даже не пытался создать некую оппозицию. Не вербовал себе сторонников. Ортодоксальный марксист, он всего лишь критиковал сталинскую командно-административную систему управления государством.
Почему Троцкий вел себя так вяло и безынициативно, когда Ленин фактически выталкивал его на первые роли?
Лев Давидович был необыкновенно яркой фигурой. Но ему не хватало того, что в избытке было у Ленина, а потом и у Сталина, жажды власти. Председатель Реввоенсовета по-настоящему не стремился к первой роли. Он наивно полагал, что ему достаточно и того, что у него уже есть. Ему нравилась его роль мудреца, который с недосягаемой для остальных вершины взирает на происходящее. Он не понимал, что борьбу за власть ведут до последнего смертного часа, а не только в годы революции и войны. Иначе потеряешь всё!
Если бы исполнилась воля Ленина убрать Сталина с поста генерального секретаря, главой партии и государства оказался бы вовсе не Троцкий, а какой-то другой человек. Скажем, вполне разумный Алексей Иванович Рыков, который наследовал Ленину в роли главы правительства.
Лев Давидович полагал, что ему достаточно и того места в руководстве страны, которое у него уже есть. Он даже нарочито не желал участвовать в схватке за власть. Осенью 1923 года Троцкий говорил на пленуме ЦК:
В такой ответственнейший в мировой истории момент тот, кто заподозрил бы меня в смешном стремлении взять на свои плечи всю громадную ответственность, взять только на себя, единолично, тот счел бы меня трижды подлецом и трижды сумасшедшим.
Но другие члены политбюро ему не верили. Троцкий был вторым человеком в стране, значит, решили они, после смерти Ленина будет претендовать на первую роль. Да и в завещании Владимир Ильич назвал его «самым способным человеком в партии».
Когда Ленин заболел, а потом умер, положение Троцкого стремительно изменилось. Его сторонников убирали со всех ответственных постов. Пропагандистский аппарат предпринял особые усилия для того, чтобы превратить Троцкого из героя революции в ее врага. На это ушли годы. Борьба с троцкизмом, отмечают историки, была сначала чистой воды борьбой за власть, а затем поводом для массовых репрессий.
«Я вернулся домой из Западной Европы, вспоминал нарком по иностранным делам Григорий Васильевич Чичерин. В Москве все говорили о войне. Я пытался их разубеждать. Никто не собирается нападать на нас, говорил я. Потом один сотрудник просветил меня. Он сказал: Шшшш! Нам это известно. Но мы должны использовать эти слухи против Троцкого».
Пленум ЦК в январе 1925 года освободил Троцкого от должности наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета. Но смена военного министра нисколько не ослабила контроля над вооруженными силами. Совсем наоборот. И страх перед военными не исчез. Поэтому смерть следующего наркома показалась такой подозрительной.
Фрунзе. Странная смерть председателя Реввоенсовета
Зловещие слухи о том, что председатель Реввоенсовета СССР, нарком по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе, ставший после избрания кандидатом в члены политбюро крупной политической фигурой, умер в результате неудачно проведенной хирургической операции, сразу пошли по Москве. «Врачи зарезали»
А вскоре заговорили уже о том, что Фрунзе вовсе не нуждался в хирургическом вмешательстве, что его, можно сказать, насильно уложили на операционный стол. И отнюдь не для того, чтобы он выздоровел, а совсем наоборот. Военный министр оказался жертвой жестокой политической борьбы в Кремле.
И двух лет не прошло после смерти Ленина. Вопрос о том, кто наследует вождю, кто станет главой партии и государства, еще не решен. Разные крупные политические деятели претендовали на первые роли. И вроде бы Фрунзе, в руках которого были вооруженные силы, или мешал кому-то, или сам претендовал на власть в Кремле. Вроде бы старые большевики именно Михаила Васильевича прочили в вожди партии.
Разговоры о неминуемом появлении русского Бонапарта продолжались. Разных людей примеривали на эту роль. Внимание публики привлекал то один, то другой жаждавший власти деятель бурной и кровавой эпохи. Ходили слухи, что тот или иной военачальник метит в Бонапарты и представляет угрозу для социализма.
Выступая в Военной академии, которая вскоре получит его имя, сам Михаил Васильевич Фрунзе пожелал положить конец этим разговорам:
Многим уже наяву и во сне грезится близость советского термидора. Высказываются затаенные надежды на то, что Красная армия окажется ненадежным орудием в руках советской власти, что она не пойдет за политическим руководством той партии, которая руководит советским кораблем. Конечно, на все эти разговоры мы можем только улыбнуться
Когда Михаил Васильевич упомянул термидор, все понимали, что он имеет в виду.
9 термидора по французскому революционному календарю (то есть 2728 июля) 1794 года была свергнута диктатура якобинцев, что стало концом революции. Глава якобинцев Максимилиан Робеспьер и его соратники были казнены