Все еще в нерешительности я посмотрел на наставника, затем на сестру Ифе. Она взглянула на меня ярко-голубыми глазами и прошептала из-за вуали те же слова, которые сказал мне Серорук:
Внимай гимну.
Сердце колотилось, в животе гнездился страх, но если это испытание, то я не провалю его на глазах у люминариев Ордена. Серафим Талон вложил трубку мне в уста, чиркнул огнивом и велел вдохнуть дым и поглубже.
Делая наброски у себя в книге, Жан-Франсуа глухо побормотал:
Первая проба всегда самая сладкая. И самая темная.
Как и обещал Серорук. Габриэль кивнул. Знал бы я тогда, что он имеет в виду, бросился бы наутек, назад к мама, в ее объятия, захлопнул бы дверь перед тьмой, обитающими в ней ужасами и людьми, ходящими на окованных серебром каблуках. Ибо в тот день Талон, дав мне затянуться чудесной отравой, ковал не героя. Он ковал цепь, которую мне было не разорвать.
Начиналась она в серебряных ладонях ангела. С тонкой струйки алого дыма, который тянулся у меня на языке. Внутри меня все будто налилось свинцом и в то же время стало легче перышка. Я полыхал, услышав первые нотки симфонии: светлой, как небеса, и красной, как кровь.
Внимай гимну, Львенок.
Боже, выдохнул я. О пресвятой и благой Спаситель
Не знаю, насколько я забылся, пока с боем пытался оседлать эту волну и, омытый кипящим багрянцем, собирал осколки чувств. Помню только звук, заставивший меня вынырнуть. Ему хватило силы и пронзительности, чтобы пробиться через ноты кровокрасной симфонии. Разбуженный, я слышал металлический звон.
Открыл глаза, и мое грохочущее сердце ушло в пятки.
Порченый несся прямо на меня.
X. Кровь слабых
Ни серафима Талона, ни сестры Ифе нигде не было видно. Я остался один. Без оружия. Мгновения превратились в минуты, минуты в часы, а на меня, выпростав руки со скрюченными пальцами, летело чудовище. Вблизи холоднокровки волкособы заходились безумным лаем. Сердце мое мчалось галопом, а в левой ладони загорелось серебряное пламя.
Меня воспитывали в Единой вере. Каждый prièdi я ходил в часовню и молился перед сном. Я любил Бога, боялся Его. Поклонялся Ему. Но впервые я ощутил Его присутствие. Его любовь. Во мне проявилась Его сила. Я двигался так, словно за плечами у меня развернулись ангельские крылья. Порченый раззявил рот, вывалив распухший язык, но я отшагнул в сторону, и чудовище пронеслось мимо и врезалось в стену.
Я подобрал конец серебряной цепи и ударил им как хлыстом. Тварь обернулась и схватила меня за горло нечестивой хваткой, но я нашел в себе силу ту самую, которую ощутил в день, когда Амели вернулась домой. Я раз, потом другой крутанул запястьем, наматывая на кулак цепочку. Замахнулся и как следует врезал чудовищу прямо по черному раззявленному рту.
Затрещала кость, полетели выбитые зубы. Тогда я саданул снова, почти не слыша глухих чавкающих звуков, с которыми серебро впивалось в зловонную плоть. На плече у меня сидел старинный друг ненависть, а разум осветился образом сестры, танцующей под музыку, которую слышала она одна, под гимн, звучавший теперь и для меня красный, красный, красный. Когда я закончил, от головы чудовища осталось только черное пятно на стене, бесформенный комок костей и плоти, свисающий со сломанной шеи.
Внимай гимну, Львенок.
Я отпустил порченого, и он упал. Глаза мне застило красным, все ангелы запели в унисон. Моя правая рука превратилась в кровоточащее месиво, кулак сбился до кости. Мне казалось, будто я вырос так, что, привстань я на цыпочках, и саму Деву-Матерь в уста поцелую. Но тут с трибун прокричал Талон:
Не страшно. Следующий!
Я услышал топот множества лап, скрип когтей по камню, и обернувшись, увидел, как на меня летит свора волкособов. Не зная, куда деваться, я сжал в окровавленном кулаке цепочку. Десяток тварей мчался на меня, выпучив глаза и ощерив пасти. Чувствуя вздымающуюся панику, я раскрутил цепочку, над головой, думал так отпугнуть их. Попятился к стене, а волкособы замедлились, рыча и обступив меня плотным кольцом. Почему они напали на меня? Вредить им желания не было, но и кормом для них становиться тоже; над головой свистела окровавленная цепь, а в мозгу неистово звучал кровогимн.
Вели им отойти! крикнул Серорук. Командуй ими!
Пошли нахер! зарычал я на тварей. Прочь, ублюдки!
Не голосом, ты, безмозглый скотоложец! бросил Талон. Разумом!
Как сделать то, чего от меня хотел серафим, я даже не догадывался, но все же попробовал. Продолжая раскручивать над головой цепочку, упер взгляд в самого крупного волкособа, зверюгу с кривыми зубами, пятнистой шкурой и сверкающими глазами. Я сам ощерился и мысленно зарычал на него, чувствуя себя последним дураком. И пока я был сосредоточен на самом крупном паршивце, один из мелких рискнул и, прошмыгнув под цепочкой, кинулся мне на грудь.
Выругавшись, я отпихнул его, но мне в бок тут же врезалась туша потяжелее. В предплечье, прокусив кожу и мясо, впились зубы. Заорав, я ударами попытался сбить волкособа с руки. Еще один бросилась мне в ноги и опрокинул, укусил в плечо; по спине потекла горячая кровь. Тогда я снова отмахнулся цепью, и шавки разлетелись в стороны, но их было так много я даже не знал, куда смотреть. И вот они стали рвать меня, а я закрылся руками и закричал, не понимая, что же привело их в такое бешенство. Они были словно одержимые, будто не владели собой.
А, произнес Жан-Франсуа, понятно.
Oui, ответил Габриэль. Потом они резко отступили, а я, весь в крови, перекатился, встал на ноги и снова подхватил цепь. Шавки пятились, облизывая окровавленные зубы и глядя теперь только на брата Серорука: наставник взмахнул рукой, и волкособы вернулись на звезду, словно послушные северные овчарки по приказу пастуха.
Под взглядами собравшихся серафим Талон снова ступил в круг. Гремя каблуками о гранит, он в сопровождении сестры Ифе шел ко мне. Я едва стоял, по разодранным рукам и ногами стекала горячая кровь. Кровогимн панихидой звучал в голове, санктус все еще бежал по моим жилам вместе с гневом.
Что ж, ты точно не Честейн. С животными у тебя никакой связи. Талон взял меня за руку. И не Восс, как я посмотрю: твою нежную кожицу порвали, как бумажку.
Руки, нахер, убери!
Талон обратился к Халиду:
Да он никак расстроился, добрый настоятель!
Меня чуть не убили!
Талон фыркнул:
Ты бледнокровка, сопляк. Так просто тебе не сдохнуть. Пара часов и от ран следа не останется. Серафим огладил свои внушительные усы и раскрутил в пальцах треклятую трость. Наши дары проявляются в моменты опасности, которые как раз создает испытание. Так что хорош скулить, ты, мелкий тупорылый говномес.
Вы сделали это намеренно? Я посмотрел в глаза собравшихся. С ума сошли?
А ты, выблядок? улыбнулся Талон.
Я заскрипел зубами и сжал кулаки.
Я бы на твоем месте не стал этого делать, маленький ты мой деревенщина, предупредил Талон. Ударишь серафима Серебряного ордена без нужды, и тебе всыплют плетей не хуже, чем инквизитор на День ангела благости. Он огладил свои длиннющие усы и едва заметно улыбнулся. Но, возможно если бы я ударил тебя первым
Что?
Если я ударю первым, можешь дать сдачи. Кровь за кровь, а, настоятель?
Халид кивнул ему с трибуны:
Кровь за кровь.
Ну так дай мне повод, ты, бестолковый членосос, бросил Талон. Используй гнев. Используй ярость. Используй негодование, от которого так дрожат твои милые губешки, и заставь меня ударить. А если ударю первым, дашь мне сдачи. Вот и разозли меня, парень. Приведи в ярость.
Я
Хрясь!
Давай! Пробуди во мне злость!
Я не
Хрясь!
Да прекрати уже, во имя мучеников!
Разозли меня! Талон с пугающей силой толкнул меня на стену. Приблизился почти вплотную, и я увидел его пронизанные венами краснющие глаза. Серафим зашипел, оскалив клыки: Прими то, что внутри тебя! Проклятие в твоей крови!
Я стиснул зубы, в висках стучало. Сестра Ифе даже не пошевелилась, чтобы помочь мне, а люминарии взирали на меня с трибун холодно и безучастно. Но мое испытание еще не кончилось, и мне хотелось заслужить место в их рядах, узнать, какие дары оставил мне отец. И тогда я постарался прислушаться к словам Талона. Я принял свою ярость, это пламя северянина в моих жилах, и ощутил его так явственно, будто под кожей у меня и впрямь горел огонь; вообразил, как горит серафим, как из меня вырывается поток пламени и охватывает его. Сжав окровавленные кулаки и тяжело дыша, я сосредоточил весь свой гнев и боль, направил их в Талона.
Выпучив глаза, он коротко втянул воздух.
Нет, наконец со вздохом произнес он. Совсем ничего.
Талон отпустил меня. Поблескивая своими похожими на выгребные ямы глазами, серафим охоты отвернулся, огладил усы и посмотрел на люминариев. Серафим Аргайл, прикрыв рот металлической ладонью, что-то хмуро шептал на ухо Халиду. Лицо Серорука напоминало маску. Архивист Адамо, похоже, уснул, уронив голову на плечо Шарлотте. Меня терзала неуверенность; из-за санктуса боль в ранах ощущалась, как притушенное пламя, с пальцев на сапоги капала кровь. Сестра Ифе взирала на меня обеспокоенно и тем не менее не сделала и шага в мою сторону. Серафим тем временем медленно повернулся на месте, чиркнув каблуками по плитам, и поджал губы.
Давненько нам твой брат не попадался. Как же это удручает.
В каком смысле?
В таком, что ты не особенно-то и одарен. Серафим махнул уркой в сторону порченого, которому я размозжил башку. Да, ты силен, как и всякий бледнокровка, но ты явно не потомок клана Дивок. У тебя нет связи с животными, и твоя кожа не противостоит увечьям, так что из списка вычеркиваем еще и Честейнов с Воссами. Но и к управлению чужими чувствами таланта у тебя нет, так что ты не Илон.
Тогда кто же я?
Талон окинул меня кислым взглядом.
Слабокровка.
Я глянул на наставника.
Кто-кто?
Отпрыск слишком молодого и слабого вампира, которому нечего было передать тебе, ответил Талон. У тебя нет клана. Никаких даров крови, кроме тех, которыми наделены мы все.
Я сразу забыл о боли в ранах. Внутри у меня все опустилось, хотя я даже толком не понимал отчего.
В-вы уверены? Может, меня еще не до конца про
Я уже десять лет как серафим охоты, сопляк. Испытаний провел столько, что слабокровку вижу сразу. Талон скривился в улыбке. И один такой прямо передо мной.
Огладив усы, серафим развернулся и пошел прочь по рисунку в виде звезды. Сестра Ифе наконец подошла ко мне и, похлопав по окровавленному плечу, пробормотала:
Тебе все равно предстоит творить Божий промысел, инициат. Храни любовь Девы-Матери в сердце и учение Вседержителя в голове и все будет хорошо.
Я взглянул на Серорука и настоятеля Халида. Звучание кровогимна еще не отпустило, разодранные конечности дрожали, а пропитанные потом волосы лезли в глаза.
Я разочарован, произнес напоследок Талон, и меня словно ударили под дых.
XI. Как работают истории
Разочарован.
Всю ночь это слово не шло у меня из головы. И если новости о новом ученике как-то обескуражили Серорука, он этого не показывал: держался стойко, ведя меня назад в казарму. А вот сердитая мина мастера-кузнеца Аргайла, поджатые губы настоятельницы Шарлотты, слова серафима Талона меня не оставляли. Его голос так и звучал у меня в ушах, пока я сидел у себя на койке и чистил от крови сапоги.
Разочарован.
Все равно бы пробил его сраный блок, прорычал я.
Вы только посмотрите, что черви не доели, произнес кто-то.
Я поднял взгляд и увидел в дверях Аарона де Косте в компании другого инициата, высокого брюнета по имени де Северин. Тот держался, как и де Косте, так, будто он и сват, и брат самому императору. А судя по паршивейшей улыбке на лице Аарона, слух о моем испытании уже разошелся среди инициатов.
Я знал, что ты худородный, Котенок, усмехнулся он. Только не думал, что настолько.
Хрен тебе в ноздри, де Косте. Предупреждаю, больше я этого терпеть не стану.
Думаю, это логично, пробормотал барчук в сторону де Северина. Пейзаны-вампиры возлежат с пейзанками. Такой себе мазок в картине о буднях деревенщин.
Его приятель хохотнул, и во мне разгоралось пламя.
Моя мать не пейзанка. Она из рода де Леон.
О, хозяйка поместья, не сомневаюсь. И убогая дырень, из которой мы тебя вытащили, это ее летняя усадьба, да? Аарон задумчиво свел брови к переносице. Или так, летняя конура?
Де Косте был старше меня, года на два-три, да еще и выше на несколько дюймов. Побить я его вряд ли смог бы, но готов был Богом поклясться дерзнул бы, отпусти он еще шуточку про мою мать.
Да, у меня нет клана, отрезал я. Но я все равно бледнокровка. И могу сражаться.
Де Косте рассмеялся:
Уверен, у Вечного Короля от страха поджилки дрожат.
Как и положено, сука, бросил я и снова принялся чистить сапоги.
Барчук подошел к кровати и, не сводя с меня взгляда, взял со столика рядом Заветы.
Так вот кем ты себя возомнил? Отважный маленький Габриэль де Леон скачет к наваленному из трупов престолу Фабьена Восса, с новеньким серебряным мечом наголо, и в одиночку спасает мир? Аарон рассмеялся. Смотрю, ты ни хрена не понимаешь.
Я знаю то, что мне нужно знать. Мне было предначертано здесь оказаться, а этот орден единственная верная надежда в войне против Вечного Короля.
Никакая мы не надежда, Котенок.
Я сердито взглянул на него.
Что ты хочешь этим сказать?
А то, что мой брат Жан-Люк шевалье в императорской армии, в Августине. Золотое войско. Собранные в столице силы сметут Вечного Короля, не успеют его хромые шавки доковылять до Нордлунда. О, наше дело, может, и правое, но печальная истина в том, что при дворе никто не верит, будто угодники-среброносцы хоть что-то решают. Аарон, скривившись, обвел казарму рукой. Единственная причина, по которой на этот монастырь выделяют деньги, в том, что императрица Изабелла очарована мистицизмом, а император Александр любит, когда новая жена ему отсасывает.
Не пизди, де Косте, сказал я.
Тебе-то что об этом знать, слабокровка? вздохнул де Северин.
Знаю, что Господь направил меня сюда. Моя сестра погибла от рук этих чудовищ, и если я хоть как-то могу остановить их, то сделаю все возможное.
Молодец, ответил Аарон. Такая вера, такое рвение и все же ты лишь ссаки на ветру. Ну, взгляни на себя. Ma famille может отследить свои корни до самого Мученика Максимилля. Моя мать баронесса богатейшей провинции Нордлунда и
И все же опустилась до сношания с вампиром.
Де Косте замолк, но тут вошел Тео Пети. Здоровяк был одет в кожаное пальто, но блузу под ней не зашнуровал: я разглядел кусочек поблескивающей металлом татуировки. От костяшек пальцев и до локтя левой руки Тео тянулся прекрасный ангел, а на груди, кажется, виднелся рычащий медведь. С собой ининциат нес тарелку куриных ножек и, плюхнувшись на кровать, принялся шумно грызть их.
Вот это-то и забавно в высокородных дамах, вслух подумал Тео. Встав на четвереньки, они становятся вровень с простыми бабами.
Вены канавы, рот помойка. Кто это? усмехнулся де Северин. Тео Пети! Влез, когда его никто не спрашивал.
Мы все тут бастарды нежити, Аарон. Все мы дерьмо на подошвах императорских сапог. Все мы прокляты. Тео ткнул в лицо де Косте куриной ножкой и, жуя, договорил: Так что давай уже заканчивай с этими своим проповедями несчастного барчука, ага?
Аарон ответил ему сердитым взглядом.
Может, твоего наставника и забрала sangirè, но это не повод забывать о манерах, Пети. Тут я старший.
Тео на миг перестал жевать и сверкнул глазами.
Помянешь моего наставника еще раз, и мы твои слова проверим на деле, Аарон.
Де Косте смерил здоровяка взглядом, но напирать ему, похоже, не сильно хотелось. Вместо этого он улегся на подушку и еле слышно пробурчал: