Поначалу включилось возмущение плейбучной общественности и сдержанное осуждение западных правительств. Но Западу лидер нации напомнил о Великой Отечественной и Первой пандемии, а плейбучным активистам и прочему населению телевизор рассказал, что незначительное поражение в правах мизерного количества не вполне сознательных граждан направлено на повышение качества избирательный системы. Что же касается самих пораженцев, то они остаются в общем и целом такими же россиянами, как и остальные. Иметь свои взгляды на окружающую действительность волен каждый, но нужно иметь и мужество понимать, что эти взгляды категорически не разделяет подавляющее число жителей страны, и спокойно принимать факт отлучения от социальных сетей. Деды не знали интернета, а сломали хребет фашистской гадине. Вот и всё, вот и не надо тут. Живите себе дальше, работайте, плодитесь и размножайтесь. А не хотите пойдёте этапом в исправительный лагерь согласно полученному статусу, доказывать своим трудом полезность и преданность обществу.
«И животноводство», шутил тогда из Стругацких под телевизор Куницын. Через пару месяцев Лёшку поразили в правах. Потом Юру и вскоре Леночку.
Лена к тому времени давно жила отдельной взрослой жизнью снимала квартиры на городских окраинах, регулярно меняла работу. То пропадала на несколько месяцев, то объявлялась неожиданно и могла несколько дней жить у Стольниковых. Леночка с Ритой подолгу за бутылкой вина обсуждали романтические отношения дочери с мужчинами, выгоняя Николая с кухни. Он не возражал, был счастлив присутствию Лены в доме, её отношению к жене как к подружке.
Дочь уходила, и тогда Рита рассказывала то, что Стольникову знать следовало. Не всё, конечно, но он и этому был рад. Через Риту же передавал невеликие деньги, когда Лену поразили в правах. Официально вынесенный приговор не считался основанием для увольнения с работы, но любой руководитель понимал политику партии и правительства правильно, и рекрутинговые агентства понимали, да и сами пораженцы. У мусорных баков поздними тёмными вечерами выстраивались очереди из стеснительных людей. Некоторые держали за руку ребятишек.
Юра, потеряв работу, поначалу, как нормальный русский человек, запил. Лена жалела отчима, но навещать его перестала. Он иногда приходил к Стольниковым относительно трезвым, жадно глядел, как Николай разбавляет спирт, и, стоило Рите выйти из кухни, тут же умоляюще подмигивал Стольникову и показывал дозу промежутком между большим и указательным пальцем. Николай жалел, наливал. Потом ужинали, разговаривали о Лене и о жизни в целом, затем Юра вдруг резко отказывался от очередной налитой рюмки, вставал и нетвёрдой походкой уходил в ночь.
Через полгода сумел выйти из цикличного алкогольного состояния. Стал разводить кроликов на даче, но как-то с животноводством у него не заладилось. Но завёл в тот период знакомство в мясных рядах Хитрого рынка и теперь торговал там бараниной фермера из отдалённого района области. Тот честно с Юрой рассчитывался раз в месяц, что для пораженца могло считаться достижением вершины успеха. И с Леной отношения у него наладились, и зарабатывал теперь он в иной месяц больше, чем Николай своими внештатными публикациями, даром что пораженец. Юра, выходит, и узнал первым об аресте Леночки.
* * *
Подниметесь? больше для порядка спросил Николай, когда Рымников остановил машину возле подъезда.
В другой раз, Коля. Держитесь там, извинительно пожал плечами Алексей.
Звони. Рите привет, подтвердил Рымников.
Ладно, пока.
Стольников сел на лавочку, прикурил сигарету. «Вот тебе и Новый год», рефрен не отпускал. «Знает Рита или ещё нет?» это был второй рефрен. Докурил, поднялся на лифте, думая о том, что сегодня воскресенье и жена должна быть дома.
В прихожей на комоде под зеркалом, куда Стольников всегда бросал ключи от квартиры, лежал сложенный вдвое лист бумаги, на котором было написано Ритиным почерком: «Коле». Он понял всё ещё до того, как зашёл в комнату и увидел висящие над полом ноги Риты в осенних сапогах, которые они вместе покупали в конце сентября.
Запись Стольникова в плейбуке. Статус «Только я».
«Хронология года.
Март: заболел отец. Май: Третья пандемия. Июнь: уволили с работы. Сентябрь: дочь занесли в пораженцы (или пораженки, как там по новой этике?). Октябрь: умер отец.
До конца года ещё три недели. Всего три недели. Ничего, как-нибудь».
ПЛАН
По привычке кончается год,по привычке закуплены свечи,и коньяк, и болгарское лечо,шпроты, мясо, что на антрекот.По привычному ходу вещейближе к празднику строятся планы:уничтожить в себе графомана,больше кушать сырых овощей,быть воздержанней в резких речах,матом не разговаривать в среду,одержать небольшую победунад собой в разных там мелочах,помириться со старым дружком,поменять телевизор на даче,стать добрее, мудрее, богачеи пешком на работу, пешком!Поумерить себя в литражеалкоголя в конкретное тело,больше спать Свёрстан план до предела.Только тромб шевельнулся уже.Глава 2. Лена
Шабашим, девки, бригадирша Вера всегда точно чувствовала время. Покурим до гудка минут пять, норму вроде выполняем.
Опиловщицы отложили напильники, потянули из карманов роб пачки сигарет. Два поддона рядом с обитым металлом длинным столом с прикрученными тисками тускло отсвечивали ровными рядами корпусов манометров марки А-120.
Подкатил на погрузчике неунывающий Пашка Окунь, бывший школьный завуч. Опустил поддон с новым заделом работы, хохотнул:
Пламенный привет от литейщиков, тётки! Опять тропики, везёт вам.
Тропики это хорошо, Окунь, согласилась Вера. Забирай продукцию, ОТК проверила.
Нормально вы талонов нынче поднимете, карщик запустил вилы погрузчика в нижний поддон, поднял, развернулся. Шампанского много за обедом не пейте.
Обрыдло уже твоё шампанское, дежурно отшутилась бригадирша.
Весёлый Окунь покатил в сторону покрасочного цеха.
«Хорошая смена, талонов двадцать к вечеру выйдет, лениво прикинула в уме Лена, докуривая «Приму». Двадцать талонов десять пачек сигарет в обменнике. Столько и не нужно, ещё и на тампоны останется. Хорошо, что тропики второй день идут».
Опиловщицы не знали, что такое «тропики». Понятно, что А-100 маленький манометр, А-120 большой, на котором и больше подтёков металла после литейного цеха, которые стачивала напильниками бригада. Манометр в тиски пройтись грубым драчёвым, подобрать основные дефекты личнёвым, шлифануть бархатным. Пять минут и корпус готов к последующей покраске. И опять драчёвый, личнёвый, бархатный, драчёвый, личнёвый, бархатный, драчёвый, личнёвый, бархатный. Работа как работа. Талоны опять же пусть не такие, как у револьверщиков с фрезеровщиками, но жить можно.
А иногда в работу привозились манометры с фиолетовым клеймом «экспорт» или с жёлтым «тропики». Первые оценивались вдвое к обычным, вторые втрое. Считалось, что к такой продукции относиться нужно более тщательно, но ОТК не шибко придиралось, процент возвратного брака был примерно таким же, как обычно, а талонов за ту же работу прибавлялось. На какой экспорт, в какие такие тропики могли отправляться эти манометры, изготовленные по древним советским технологиям, Лена не представляла, да и представлять не хотела. Талонов на круг выходило больше, а другой валюты на посёлке не было и быть не могло.
Гудок к обеду накрыл гулкий шум механического цеха. Бригада побросала окурки в ящик с пожарным песком и потянулась в сторону раздевалки, где в металлических шкафах висели зимние бушлаты. Столбик термометра в трудовом поселении Звезда-3 сегодня показывал минус 32 градуса.
* * *
Когда смена уже подходила к концу, на опиловочный участок заглянул мастер. Дед Никодимыч одышливо осмотрел пару корпусов с поддона готовой продукции, подошёл к Лене: «Стольникова, к начальнику цеха». Девки нахмурились дневной план бригаде никто не отменял, но смолчали: каждую могут дёрнуть к цеховому, и не грамоту вручать, а на неприятный разговор. Приятных разговоров с исправленцами у граждан начальников не бывает.
Садись, Стольникова, начальник цеха тонким пальцем ткнул Лене на стул для посетителей, кивнул мастеру на соседний. Лена села, с рукавов робы на полированный стол посыпались крупинки металлических опилок. Никодимыч, деликатно кряхтя, устроился напротив, глянул в глаза коротко, непонятно.
Как она? спросил начальник у мастера. Кури.
Старательная, план выполняет, Дед Никодимыч достал из кармана пачку «Космоса», закурил сам, протянул сигарету Лене, щелкнул зажигалкой. Пальцы у опиловщицы чуть дрожали. Замечаний нет.
Начальник кивнул, придвинул к себе бумагу на официальным бланке, надел очки. Он был сер и невзрачен до неприметности: тень отца Гамлета на его фоне казалась бы рыжим цирковым ковёрным.
В вашу секцию сегодня заселена Лечинская Нина Яковлевна, 37 лет, русская, статус общий, в глаза цеховой не смотрел, смотрел в документ. На соседнюю с тобой койку. Работать станет на зенковке, ваш участок. Приказано назначить тебя опекуншей. Условия знаешь год минус.
В отказ, Лене хватило пяти секунд на принятие решения.
Начальник поверх очков глянул на опиловщицу, затем на мастера. Никодимыч пожал плечами его мнения заранее никто не спрашивал: у начальства свои оперативные дела, зачем-то сплетённые с производством. Цеховой был в звании майора, а мастер в общем статусе, до завершения срока которого оставалось три месяца, и прожить их хотелось без контактов с органами внутренней опеки.
Начальник цеха снял очки, положил бумагу в отдельную папку, убрал её в стол. Нервно зевнул, заметил Лене:
Смотри, твой выбор, тебе жить. Год плюс, сама понимаешь. Завтра опека выпишет. Свободны.
Спустившись по лестнице к курилке у больших металлических ворот механического цеха, Никодимыч сказал:
Не спеши, покурим, распечатал новую пачку сигарет, угостил Лену, пачку крутил в руках. Сколько оставалось, полтора?
Год и восемь.
Терпи. Через неделю свыкнешься.
Лена молчала, курила. Годом больше, годом меньше. Она давно решила не загадывать про свободу: никто не знает свой срок, кроме того, кто этот срок выписывает не на земле, выше. А срок заключения внутри отмеренного земного срока всего лишь разновидность способа существования: кому-то на премьеру в оперу ходить, кому-то в зоне стороной оперов обходить. Кому как повезёт. И какая ещё, нахрен, свобода? Кто её видел? Дед с родителями застали вроде бы, рассказывали что-то такое. Отбывает, поди, отец-то на какой-нибудь Звезде-6. Маму с дедом зона обошла, не успела принять. Остались на свободе, все там будем.
Пойду я, Никодимыч, голос Лены звучал ровно. Смена кончается, построение скоро.
Ступай, мастер сунул опиловщице только что вскрытую пачку «Космоса».
Спасибо.
Сменный мастер зоны-поселения Звезда-3 Дед Никодимыч грузно шагал по механическому цеху к своей стеклянной рабочей будке и думал о том, что ещё лет восемь-десять назад он бы вполне мог пригласить эту симпатичную Стольникову в ресторан с дальнейшим привычным ходом вещей. А тусклого начальника цеха в том же кабаке прополоскать головой в унитазе. Потому что был тогда нынешний майор вохры молодым пехотным лейтенантом после общевойскового училища, а Геннадий Никодимович Конев совладельцем и генеральным директором крупнейшего сталелитейного холдинга на Урале.
Но всё сложилось как сложилось, и нынешний Дед Никодимыч, исправленец общего статуса с третьим допуском доверия, отбывал срок ровно, выполняя поставленные начальником цеха производственные задачи, смысла которых унылый мудак, вовремя сменивший военную масть на ментовскую, не понимал даже приблизительно. Оттого где-то глубоко внутри Никодимыча шевелилось к цеховому презрение профессионала.
А Лена Стольникова напомнила ему жену в молодости сразу, как только пришла с воли на опиловку полтора года назад. Та тоже, уверен был мастер, отказалась бы от сотрудничества с опекой и тоже потянула бы по строптивости лишний год. Жаль.
* * *
Гудок окончания смены застал Лену на полпути к опиловочному участку. Развернулась, пошла в раздевалку чистить блестящую въевшимся металлом робу жёсткой одёжной щёткой: в жилом корпусе стирка была разрешена два раза в месяц, и если надевать бушлат сразу на рабочую одежду, то через неделю опилки станут его неотъемлемой собственностью: бушлат же не постираешь. Таким важным мелочам свежих, только с воли, опиловщиц в бригаде учили сразу. Кажется, давным-давно, а всего-то полтора года прошло.
Подтянулись девки, ничего не спросили: без злобы, просто не принято интересоваться результатом вызова к начальству вдруг вынудишь человека врать да выкручиваться. «Не по понятиям», говорила опытная Вера, однако тёртых жизнью тёток в бригаде за всё время Лениного срока больше не появилось, потому Лена оставила за собой право на определение «не принято». Такого «не принято» здесь было немало, но правила поведения усваиваются быстро. Никому не хочется быть вызовом обществу, фриком, выражаясь по-старорежимному.
Бригадирша сама нарушила общественную норму:
В порядке?
Да.
Кивнула, отошла. Это ничего, Вере можно. Это приемлемо, так почти принято, если бригадир и если только этим и ограничишься. Иначе недолго решить, что стучишь на опеку.
Собрались, оделись, вышли на мороз, построились по бригадам. Вохра прошла вдоль рядов, прозвучала команда «Механический, пошёл!». Бригады разными по численности колоннами по двое зашагали к открытым заводским воротам, за которыми их пути-дорожки расходились: у храма большая часть исправленцев сворачивала налево, в мужскую жилую зону, меньшая направо, в женскую. На стоянке у проходной автобусы ждали вольных, грея сибирскую зиму выхлопами моторов, кутающими окружающее пространство в тяжёлую вату тёплого тумана. В ближнем к воротам автобусе сидел начальник механического цеха майор Точнин, читал плейбук, в котором он был зареген под никнеймом Гордей Точный.
В своей, женской части городка бригада дошагала до обменного пункта. Мороз не мороз, а отоваривать талоны лучше каждый день. Входили в стылый, но плюсовой обменник по двое, согласно режимному распорядку. Отоварившиеся по выходе из помещения вновь строились в жидкую колонну, суча валенками в ожидании дальнейшего движения.
Мимо не спеша проходил патруль. Овчарка лениво гавкнула в сторону опиловщиц, мусора в грязно-белых полушубках свернули к обменнику, пошли вдоль строя. Старший, пожилой бурят из местных, опустил овчинный воротник, вглядываясь в зябкие женские фигуры, отцепил от пояса пээрку. Прошёл почти до конца колонны и, когда показалось, что в этот раз пронесёт, выдернул из строя тётку Олю, стоявшую в паре с Леной, с коротким замахом ударил два раза резиновой палкой с выдохом: «На, сука!» В снег упал кулёк с пряниками, собака сорвалась в захлёбывающийся лай, инструктор потащил её, взвизгивавшую, дальше, в метельный снег по зоне.
Тётка Оля собрала пряники, рассовала по карманам, те, что не вошли, сунула Лене. Та спрятала три пряника за пазуху в жилухе отдаст. Магазинные пакеты для обменного товара исправленцам были запрещены.
* * *
Жилая секция опиловки вмещала двенадцать коек, по количеству членов бригады и приданных зенковщиц. По меркам городка, более чем комфортно, даже уютно. Снимая бушлат у входа, Лена сразу увидела новую соседку, лежащую на соседней с Лениной кровати, вспомнила: Лечинская Нина. Чернявая, стройная, с продублённым морозом лицом. С ней она будет теперь делить тумбочку и одёжную стойку.