Кристофер Ишервуд
Там, в гостях
Christopher Isherwood
DOWN THERE ON A VISIT
© Christopher Isherwood, 1959, 1961
© renewed, Don Bachardy, 1987, 1989
© Школа перевода В. Баканова, 2021
© Издание на русском языке AST Publishers, 2022
* * *
ПОСВЯЩАЕТСЯ ДОНУ БАКАРДИ
Тридцать лет назад, главным образом стараниями Джона Лемана, вышел в свет мой второй роман «Мемориал». Это событие положило начало сотрудничеству и дружбе, которые длятся и по сей день. Поэтому я особенно счастлив, что именно Джон Леман в октябре 1959 года первым напечатал в журнале «Лондон мэгэзин» отрывок из этой моей новой книги эпизод под названием «Мистер Ланкастер».
Мистер Ланкастер
Наконец-то я готов написать о мистере Ланкастере. Давно собирался это сделать, да все как-то не хватало духу: боялся, что не сумею воздать ему должных почестей. Зато сейчас мне видно, в чем была ошибка: я зря воспринимал его как обособленный персонаж. В отрыве от других героев он не он. А чтобы явить его целостной персоной, следует поведать, как знакомство с ним вылилось в новую главу моей жизни. Точнее, даже в несколько глав, в которых есть и другие герои. Лично из них мистер Ланкастер знал только одного человека да и то, проведай он о Вальдемаре, в ужасе погнал бы паренька взашей с работы, но если бы свел знакомство с Амброзом, Джеффри, Марией или Полом ах, нет, вообразить такое мне не хватит фантазии! Поэтому связующим звеном для всех этих людей остаюсь я. И сколь бы им, возможно, ни претила мысль о компании друг друга, от соседства на страницах моей книги они никуда не денутся.
Весной 1928-го, когда мне было двадцать три года, в Лондон по делам приехал мистер Ланкастер и написал моей матушке с предложением познакомиться. До этого мы ни разу с ним не встречались, и я знал лишь то, что он руководит представительством одной британской пароходной компании в портовом городке на севере Германии и приходится приемным сыном деверю моей бабки по материнской линии. (Наверняка есть способ описать нашу связь короче.) Даже матушка, души не чаявшая в родственниках, вынуждена была признать, что нам мистер Ланкастер, строго говоря, не родня. Впрочем, предложила обращаться к нему «кузен Александр», так, мол, теплее и так он почувствует себя своим.
Я согласился. Мне-то плевать было, как к нему обращаться и как он это воспримет. Для меня все, за редким и почетным исключением, кому перевалило за сорок лет, принадлежали к совершенно иному племени: по определению враждебному, но не столько страшному, сколько глупому. Большинство его представителей нелепые, впавшие в маразм любители читать нотации, на которых и внимания-то обращать не стоит. Лишь ровесники казались мне живее этих трупов, а сам я частенько повторял, что предпочел бы скорую и безболезненную смерть, едва начну стариться. Эта перспектива маячила где-то вдали, на горизонте, мне смотреть в ту сторону пока не хотелось.
Мистер Ланкастер не обманул моих ожиданий, оказавшись нелепым до мозга костей. Вот только как бы я ни старался, игнорировать его никак не получалось. Едва успев прибыть, он привел меня в бешенство и унизил. (Сейчас я вижу, что сделал он это не преднамеренно, а, скорее всего, из отчаянного смущения.) Он вел себя со мной снисходительно, подшучивал как над школьником. А самым худшим из оскорблений было обращение «Кристофилос». Из уст мистера Ланкастера оно звучало трепетно, в классическом произношении, отчего еще больше походило на насмешливое обзывательство.
Бьюсь об заклад, мой распрекрасный Кристофилос, что ты ни разу не бывал на борту трампового парохода, не так ли? Тогда позволь, ради спасения твоей бессмертной души, посоветовать в кои-то веки отпустить мамкин фартук и прокатиться на корабле нашей компании. Покажи, что трудности тебе нипочем. Что ты сумеешь съесть сальца во время шторма и под смех бывалых моряков сбегать протошниться за борт. Возможно, это сделает из тебя мужчину.
Буду только рад, ответил я со всей доступной мне непринужденностью.
Я так сказал потому, что в тот момент ненавидел мистера Ланкастера и просто не мог оставить вызов без ответа. Я так сказал потому, что в ту пору отправился бы в плавание куда угодно и с кем угодно, меня обуревала жажда неизведанных краев. А еще потому, что заподозрил мистера Ланкастера в блефе.
И ошибся. Тремя неделями позднее из лондонского представительства его компании доставили письмо, в котором сообщалось, что все улажено и мне в такой-то день надлежит быть на борту грузового судна «Кориолан». У ворот дока на Ост-Индиа-Док-роуд, в полдень, меня будет ждать сотрудник компании.
На какой-то миг я пришел в замешательство, но потом в дело вступила моя фантазия: и вот я уже был главным героем эпической драмы, вольного переложения Конрада, Киплинга или «Что сталось с Уэрингом?» Браунинга. А когда мне позвонила подруга и пригласила на коктейльную вечеринку в следующую среду, я напряженно ответил, добавляя в голос мрачные нотки:
Боюсь, не выйдет. Меня здесь не будет.
Правда? И где же ты будешь?
Точно не скажу. Где-то посреди Северного моря. На борту трампового парохода.
Подруга ахнула.
Мистер Ланкастер и его пароходная компания не вписывались в мою эпическую драму. Унизительно было признавать, что отправляюсь я не дальше северного побережья Германии, но в разговорах с теми, кто знал меня не очень близко, я нечестно предполагал, будто этот порт захода лишь первая остановка в долгом и загадочном плавании.
Ну а пока я не вернулся к рассказу от первого лица и снова не заговорил от имени юноши, который сейчас едет в порт на такси, позвольте представить его отдельной, если не сказать отделенной от меня персоной, ибо я и правда отрезал его от себя. Пересмотрел его мнения, изменил акцент и привычные жесты, какие-то привычки и предрассудки убрал, а какие-то выпятил. У нас по-прежнему один костяк, но внешне я так переменился, что вряд ли этот юноша узнал бы меня в толпе. У нас на двоих один ярлык с именем и непрерывность сознания; я ни дня не переставал говорить, что я это я, но за прошедшие дни и годы то, чем я являюсь, изменилось до такой степени, что прежним остается лишь сознание собственного существования. А это свойство любого человека и никому конкретному не принадлежит.
Тот Кристофер, что сидел в такси, по сути, мертв, и все, что от него сохранилось, отражено в гаснущих воспоминаниях тех из нас, кто его знал. Мне его не воскресить. Могу лишь воссоздать его по памяти о его делах и речах и на основе записей, которые он нам оставил. Частенько он меня смущает, и я борюсь с искушением поиздеваться над ним. Подтрунивать я не стану, как не стану, впрочем, и извиняться за него. Надо же проявить уважение. В определенном смысле он мне отец и в некотором сын.
Какой же он одиночка! Он не один, нет, он окружен друзьями, среди которых пышет жизнью и балагурит. Они даже равняются на него, смотрят ему в рот в ожидании узнать, как им теперь думать, что им любить, что ненавидеть. Для них он деятелен и порывист, и все же в их кругу он отделен ото всех стеной неверия себе, страха и ужаса перед будущим. Ведь прежде его жизнь текла, зажатая в узком русле, и многое он воспринимает наивно; будущего боится и в то же время с диким нетерпением ждет. И дабы придать себе смелости, прямо на ходу превращает его в эпический миф. Он вечный актер на сцене.
Еще больше, чем будущего, боится он прошлого. Его авторитета, его традиций и того вызова и упрека, которые они в себе несут. Возможно, сильнее всего принуждает Кристофера действовать ненависть к предкам. Он поклялся разочаровать их, опорочить свои корни и отречься от них. Хотя смешно то, как он опасается не оправдать их надежд. Впрочем, это лишь полуправда. Ярость Кристофера подлинна, и бунтует он искренне, зная, что только непокорность поможет возмужать и набраться мудрости.
В путешествие он, словно талисман, прихватил одну тайну. И пока он хранит ее, она придает сил: вчера напечатали его первый роман, о чем никто из будущих знакомых не знает! Не знают о том капитан и команда «Кориолана», не знают, наверное, и во всей Германии. Что же до мистера Ланкастера, то он успел зарекомендовать себя в высшей степени недостойным того, чтобы с ним делились такими секретами. Пусть и дальше остается в неведении. Если только однажды роман не обретет такого успеха, что удостоится заметки в газете Из суеверного страха Кристофер гонит эту мысль прочь. Нет, нет, книга плоха, ее ждет провал. Все до единого критики куплены, враг заплатил им Да и к чему вообще зря обнадеживаться, когда мир эпического странствия дарит незыблемые уют и безопасность?
Той весной напыщенные и непроходимо глупые литераторы-современники прошляпили одно событие, которое как мы сегодня, в его десятую годовщину, не можем не признать ознаменовало собой рождение современного романа, каким мы его знаем. В свет вышел «Все конспираторы». А на следующий день выяснилось, что Ишервуда в Лондоне-то и нет. Он испарился без следа, никому ничего не сказав. Друзья в недоумении разводили руками. Боялись даже, что он покончил с собой. Однако позже, спустя месяцы, по салонам поползли странные слухи о том, как тем же утром, когда вышла книга, смутная фигура взошла на борт парохода в доках Собачьего Острова[1].
Нет, я не стану насмехаться над ним. Не стану просить за него прощения. Я горд быть его отцом и сыном. Я думаю о нем с восхищением, но должен предостеречь: не вздумайте его романтизировать. Не стоит и мне забывать, что храбрость на поверку зачастую оказывается лишь грубым неведением. Я то и дело забываю, что в собственное будущее Кристофер смотрит не дальше, чем глупейшее животное. Не дальше, чем я заглядываю в свое. Будущее у него необыкновенное: намного счастливее, удачливее и интереснее, чем у многих. И все же, будь я на его месте, то, заглянув вперед, беспомощно воскликнул бы, что мне с таким не справиться.
А так он не в силах предвидеть, что будет с ним в следующие пять минут. Грядущее ему в диковинку и потому непредсказуемо. Но вот такси у цели, и я закрываю око в будущее, дабы снова смотреть на все глазами юного Кристофера.
* * *
Как и было условлено, у ворот дока меня ждал сотрудник компании по имени Хикс клерк, практически мой ровесник. Прыщавый и бледный от вечных туманов и дымной мглы на Фенчерч-стрит, он был не тот герой, какого я хотел бы встретить в своем эпическом странствии. К тому же он суетливо торопился, чего герои эпосов себе не позволяют.
Вот так раз, присвистнул Хикс, посмотрев на часы, нам бы поторопиться!
Подхватив мой чемодан, он устремился прочь. Ишь, разбежался, да с моими вещичками Я вынужден был поспешить следом, и так первое действие моей драмы лишилось всякого изящества.
А вот и он, вскоре сказал Хикс. Вон там.
«Кориолан» оказался еще меньше и грязнее, чем я ожидал. Те его части, что еще не сделались черными, имели желтовато-бурый цвет. Такой же, как у рвоты (иного сравнения на ум просто не пришло). Два крана все еще грузили на борт ящики, вокруг которых суетилась команда. Матросы орали что было мочи, лишь бы их расслышали из-за грохота лебедок и крика круживших над портом чаек.
Чего ради мы так торопились? попенял я Хиксу, на что клерк равнодушно ответил, мол, капитан Добсон любит, когда пассажиры прибывают заранее. К тому времени он уже утратил ко мне интерес: оставил у трапа, точно посылку, которую принес по назначению и за которую более не отвечал.
Я протолкался на палубу, где чуть не рухнул в открытый люк. Капитан Добсон заметил меня с мостика и спустился поприветствовать. Это был полноватый коротышка с обветренной красной физиономией и опухшими, выпученными, как у клоуна, глазами.
Готовьтесь, будет тошнить, сообщил он. Ходили с нами мужчинки покрепче вашего, но и те не выдерживали.
Я постарался изобразить испуг, которого от меня ждали.
Внизу я встретил кока китайца, юнгу валлийца и стюарда, похожего на жокея. Последний признался, что двенадцать лет отходил на туристических судах компании «Кунард Лайн», но тут ему нравится больше.
Здесь ты сам по себе.
Затем он проводил меня в каюту. В ней было тесно, как в шкафу, и очень душно. Иллюминатор ни в какую не открывался. Тогда я отправился в кают-компанию, однако длинный стол там оккупировало с полдюжины клерков, маниакально строчивших опись груза. Я вернулся на палубу и там, подыскав себе местечко в носовой части, постарался никому не попадаться на глаза.
Час спустя мы отчалили. Выход из дока в реку затянулся, потому что выходили мы через шлюзовые ворота, на которых повисла озорная трущобная детвора. Ко мне у перил присоединился один из клерков.
Будет трясти, предупредил он. Эта старушка та еще плясунья.
Не сказав больше ни слова, он с проворством атлета перемахнул через перила и спрыгнул на отдаляющуюся пристань, махнул мне рукой и был таков.
За полдником в кают-компании я познакомился с помощником капитана и двумя механиками. Мы съели моченую макрель и запили ее безбожно крепким чаем из кружек, а после я вернулся на палубу. Начался тихий облачный вечер. Город остался позади. Доки и склады уступили место серым холодным полям и топям. Мы прошли мимо нескольких плавучих маяков, один из которых назывался «Могильная падь».
Проходивший мимо меня капитан Добсон сказал:
Это первый этап нашего дерзкого странствия.
Он по-своему пытался создать атмосферу эпичности, и я мысленно поставил ему зачет за старания. А потом пошел в каюту, ибо в наступившей темноте уже ничего не было видно. Ко мне заглянул стюард по поводу моего питания в пути: платишь фунт и ешь сколько влезет. Думал, наверное, что мне от этого предложения не отвертеться, ведь меня ждет морская болезнь.
Пару месяцев назад с нами ходил один джентльмен, с садистским удовольствием сказал стюард. Ох и трудно же ему пришлось. Если ночью вам что-то понадобится, стучите в стену, хорошо, сэр?
С этими словами он ушел, а я улыбнулся, ведь у меня имелся второй секрет, который я намеревался хранить не хуже первого. Моряки оказались до трогательного просты: им, похоже, были совершенно неведомы чудеса современной медицины. Я же, само собой, принял меры предосторожности. В кармане у меня лежала картонная коробочка, а в ней завернутые в фольгу пилюли с розовым и серым порошком. Надо было принимать их по одной: один раз перед отплытием и дальше дважды в день.
Утром, когда я проснулся, корабль нещадно кидало вверх-вниз: круто задрав нос, он ненадолго зависал в высшей точке, а затем падал, отчего все в каюте содрогалось. Только я успел проглотить таблетки, как дверь открылась, и ко мне заглянул стюард. По его разочарованному виду я сразу понял, какую картину он ожидал застать.
А я-то думал, вам нехорошо, сэр, с укоризной произнес он. Полчаса назад к вам заглядывал, и вы лежали плашмя, ни слова не сказали.
Я просто спал как убитый, ответил я, лучезарно улыбнувшись этому стервятнику.
За завтраком второй механик держал руку на перевязи. Оказалось, что ночью в машинном отделении лопнула труба и его ошпарило. Валлийский юнга по имени Тедди нарезал для него бекон. Делал он это не слишком расторопно, и второй механик грубо его поторапливал, за что получил упрек от первого:
В старости, помяни мое слово, ты станешь тем еще козлом!
И хотя второй механик получил полугероическое увечье, ощущение эпичности нашего странствия начинало пропадать. Я надеялся, что команда этого судна люди сплошь иной расы, живущие исключительно морем. На деле же никто из них не оправдал моих представлений о моряках. Старпом был слишком смазлив и походил на актера. Механики с равным успехом могли бы пахать на заводе: механики себе и механики. Стюард был не лучше любой другой профессиональной обслуги. А капитан Добсон вполне органично смотрелся бы за стойкой бара в пабе. Пришлось взглянуть в глаза прозаичной правде: люди в море ходят всякие.