Что она, проститутка, обслуживающая в основном боксеров, знает о Лукании? О самом Рокко? Кроме того, что он по-неземному красив и кроток, что он родом с юга и что его нагловатый брат приставал к ней со своей ненужной ей любовью? Да ничего она не знает, и все-таки В этот момент идет наплыв, вступает музыка на этот раз звучит тема Нади (об этом Селим узнает значительно позже), и фильм бежит дальше по хорошо накатанной колее.
* * *
Железнодорожные пути в Локарно неожиданно обрывались, дальше росла трава. Наискосок уходила неширокая улица, по которой фланировала шумная разноцветная толпа людей, явно приехавших в этот город на отдых. Всем им не было никакого дела до нашего приезжего, который на какое-то время растерялся, обнаружив, что офис Informazione turistici, находящийся в небольшом круглом здании, по случаю воскресенья закрыт, но быстро собрался с мыслями и принялся обходить привокзальные гостиницы. В двух ему отказали «completo», а третью, какую-то уж слишком шикарную, он и сам бочком-бочком покинул, узнав, во сколько ему обойдется одна проведенная в ней ночь.
Он вернулся на вокзал, где разыскал автомат, выдающий по запросу наличие свободных мест в гостиницах города и окрестностей, занес в него свои пожелания, не забыв указать финансовые возможности, и уже через пару минут получил ответ. Его готов был принять, правда, всего лишь на две ночи, небольшой пансион «Оланда», находящийся где-то на горе, в местечке под названием Орселина. В остальных гостиницах либо не было мест, либо кусалась цена.
Из ближайшей телефонной будки он позвонил в «Оланду», спросил, как туда можно добраться: «Нет, я не на машине Можно на автобусе?.. А если пешком?.. Хорошо, я буду через час» и, получив в ответ не совсем итальянское «In Ordnung»[2], подхватил привезенный из России чемоданчик, перебросил через руку только мешающую в этой жаре куртку и отправился разыскивать свое временное жилье.
Узкая улочка, петляющая под сумеречными аркадами, вывела его сначала на центральную площадь, a затем бодро полезла вверх, как бы отталкиваясь от угловатых каменных домов, и через некоторое время ему стало казаться, что это вовсе и не улица, а лодка, на которой он плывет куда-то ввысь, в небо голубое круглое, подпираемое желтыми сводами проступающего впереди монастыря Madonna del Sasso.
Он почувствовал, что задыхается, остановился, снял очки и начал безуспешно протирать запотевшие стекла рукавом рубашки. Далеко внизу оставался город, сбоку проступала ласковая синька озера Lago Maggiore, по которой скользили надутые ветром упругие паруса: один два много
Хозяин «Оланды», пожилой немец, долго крутил в руках его краснокожий советский паспорт, после чего, с трудом оторвав от стула зад, дотянулся до полки, положил документ в специальный ящичек и неодобрительно выдал ему тяжелый ключ:
Ваш номер девять, он расположен на втором этаже, с вас за две ночи, без завтрака пятьдесят пять франков, уплата вперед, душ и туалет на этаже.
Небольшая комната, расположенная под самой крышей, успевала за день сильно нагреться, и, когда он раскрыл дверь, на него пахнуло спертым горячим воздухом. Бросив чемодан и куртку на кровать, он первым делом открыл окно, выходившее, по счастью, не на шумную улицу, а на оставшийся внизу город с небольшим кусочком озера.
Наскоро ополоснув лицо из умывальника в номере и критически осмотрев себя в зеркало, новый постоялец «Оланды» скатился по узкой лестнице (он все еще не успел привыкнуть к тому, что вторым этажом здесь называют наш третий), прошмыгнул мимо дремлющего толстожопого фашиста (в представлении почти каждого советского гражданина, родившегося в конце войны или в первые послевоенные годы, любой немец старшего возраста, если он не из ГДР, был скрытым фашистом) и выскочил на улицу.
Дорога, по которой он пошел, что-то напевая и размахивая руками, разделяла селение, недавно ставшее пригородом Локарно, на две части. Примерно через полчаса он наткнулся на бензоколонку, купил за пять франков кусок пиццы в целлофане и бутылку колы и повернул назад. Комната за время его отсутствия слегка остыла. Он торопливо разделся, закрыл дверь на ключ и завалился спать, чтобы утром
Ах, это утро! Первое утро молодой, дурашливой, никогда еще не испытанной им свободы. О подоконник доверчиво трется жесткий веер пальмовых листьев. Внизу, как в чаше, деловито копошится маленький, по виду итальянский город, сбоку синеет кусочек исчезающего в дымке озера. С террасы поднимается вкусный аромат кофе и доносятся веселые голоса. «Скорее! Нельзя терять ни минуты! Позавтракаю где-нибудь в городе».
Спуск по знакомой даже не улочке тропе был не труден и показался ему совсем не таким длинным, как вчера, когда он, запыхавшись, тащился вверх с чемоданом, и уже через четверть часа он стоял на центральной площади Пьяцца Гранде, придирчиво осматривая прячущиеся под аркадами уютные кафе. Выбрав одно из них, он небрежно заказал капучино и два круассана вкуснятина! А какой капучино настоящий итальянский! такого ему еще пить не приходилось.
Он расплатился и решительно пересек площадь: отовсюду на него пялились большие афиши, возвещающие о начале кинофестиваля, который в этом году сопровождала уникальная выставка Mostra Visconti, посвященная жизни и творчеству великого итальянского режиссера.
«Надо же, а я думал, эта выставка совсем даже и не в Локарно, надо будет обязательно сходить», сказал он себе, сделал непринужденное лицо и вошел во внутренний двор светлого особняка, где на втором (у них на первом!) этаже размещался оргкомитет кинофестиваля.
* * *
В семье привыкли к тому, что Селим часто ходил на понравившиеся ему фильмы по два раза, и поэтому в его желании еще раз посмотреть «Рокко» не усмотрели ничего крамольного. Родители не только дали свое согласие, но и решили сами в кои-то веки выбраться в кино, тем более что отец, недавно купивший дорогой фотоаппарат со вспышкой, мечтал попробовать свои силы, делая снимки из зала, в темноте.
На память от этого эксперимента сохранилось два нечетких снимка. На одном из них можно с трудом разглядеть Надю, нервно закусившую дужку очков и напряженно всматривающуюся вдаль, на втором, уже совсем не резком, проступало прекрасное лицо Рокко в берете морского пехотинца.
Самое светлое место в фильме, словно оправдываясь, объяснил отец, но все равно ведь получилось, а? По крайней мере, узнать можно.
Селим выпросил у отца для себя эти снимки, но, честно говоря, никакого удовольствия от их разглядывания не получил, напротив, в нем зародилась неприязнь к «фальшивому» искусству фотографии; и тогда же в нем проснулась чем-то напоминающая одержимость страсть к «правдивому» искусству кино.
А вообще фильм родителям понравился: мать, осторожно запихивая в стенной шкаф норковую шубу, произнесла со вздохом: «Хороший фильм, только уж очень тяжелый» Отец отделался одобрительным «хм», не считая нужным делиться своими впечатлениями с сыном. И все равно было приятно взрослые оценили его выбор, похвали его любимый фильм.
С какой беспечностью мы раздаем в этом возрасте подобные титулы: любимый фильм, любимая девочка, любимая книга и как расплачиваемся за это впоследствии
Прошло три недели, и когда Селим, выйдя на кухню, где мать замачивала белье, небрежно обронил: «Мы с Геной решили сводить Мирру на Рокко». Ты представляешь, Мирра еще не видела этот фильм», произошло непредвиденное.
Оторвавшись от своего занятия и машинально поправляя сбившиеся на лоб волосы, мать ответила ему каким-то уж очень нехорошим голосом:
Как в кино? А кто мне будет помогать со стиркой? Но дело даже не в этом. Ты можешь мне обьяснить, что тебя в этом фильме так привлекает? Мы с папой считаем, что тебе еще
Селим испугался. Ему показалось, что его поймали с поличным за неясно каким, но явно нехорошим делом. Разразился скандал. Сын закатил родителям истерику и добился своего: ему разрешили, взяв слово, чтобы это было в последний раз. Что «это» и что «было» он уточнять не стал.
Через час, явно опаздывая, заплаканный и злой, он выскочил на улицу, перебежал дорогу и, чтобы не встречаться глазами с прохожими, быстро зашагал по мостовой, то и дело уворачиваясь от окатывающих его перемешанной с грязью водой проезжающих мимо машин. Ни Мирре, ни Гене он так и не позвонил забыл или не захотел. После того что устроили предки, было необходимо побыть одному.
Фильм больше не шел первым экраном, а кочевал по дворцам культуры и клубам, которые в последнее время стали появляться в самых неожиданных местах, решительно меняя облик некогда солидного областного центра с рабочей окраиной. Селим старался туда не ходить, его все там раздражало, начиная с плюшевой роскоши и кончая пропахшим дешевым табаком нечистого туалета; к тому же он не переносил посещавшую эти места публику, но ради «Рокко»
В тот день фильм «Рокко» показывали в недавно открывшемся прямо за городской психбольницей Дворце строителей. Решив сократить путь, Селим перелез через забор и, стараясь идти как можно быстрее, пересек неприветливую территорию пугавшей его с детства лечебницы и спустя десять минут уже просовывал мятый рубль в окошечко кассы.
«Интересно, почему я так люблю этот фильм?» задал он самому себе вопрос, поднимаясь по широкой мраморной лестнице, ведущей в зал. Предшествующие показу художественного фильма «Новости дня» только что закончились. «Просто люблю и все», решил он как отрезал, осторожно пробираясь по наполненному напряженной тишиной залу на свое место.
По освещенному экрану уже бежали знакомые титры, лилась подкупающе сладкая музыка Нино Роты, поезд, фыркая и пыхтя, подкатил к перрону, из него, вывалилась многочисленная семья Паронди и, в который раз благополучно переместившись в ярко освещенный вагон трамвая, покатила по ночному Милану.
* * *
Дверь, к которой было двумя кнопками пришпилено написанное от руки «Дирекция Локарнского фестиваля», была приоткрыта, он толкнул ее и сразу окунулся в непринужденную атмосферу сосредоточенного хаоса. Его, привыкшего к фальшивой многозначительности и плохо маскируемого хамства, царящих в дирекции Московского кинофестиваля, это приятно поразило. Мимо, слегка толкнув его и тут же виновато улыбнувшись, прошмыгнула девица, нагруженная папками, в углу неумолчно трещала пишущая машинка, на столах звонило сразу несколько телефонов.
В прислонившемся к стене читающем газету худощавом мужчине он узнал журналиста бернской газеты, с которым у него месяц назад состоялась бесплодная встреча на предмет опубликования статьи о российском кинематографе семидесятых годов. Узнавание не было взаимным, и, пока он размышлял, не стоит ли напомнить о себе, открылась дверь во внутреннюю комнату, откуда появился странного вида некто, с большой головой кукушонка, плотно посаженной на плечи, и умными внимательными глазами. Этот «некто» подошел к нему и приветливо сказал:
Buon giorno, come possiamo esservi utili?[3] и, заметив растерянное выражение на лице вошедшего, незамедлительно повторил свой вопрос, но уже по-французски.
На этот раз вопрос был понят.
Здравствуйте, я недавно приехал из Советского Союза. Я очень много слышал о вашем фестивале, и вот я здесь, в Локарно, даже как-то не верится
Вы кинематографист?
Наш герой смутился.
В таком случае вы, вероятно, журналист?
Лавры Великого Комбинатора Селима не прельщали, и он начал путано объяснять, что сейчас, дескать, приехал из Берна, а вообще-то, он из Москвы, и что хотя он и не журналист, но у него есть опыт работы на Московском кинофестивале например, синхронным переводчиком, a также в администрации, и что он хорошо знает советское кино, и поэтому, будучи в Локарно, он подумал подумал и решил предложить свои услуги, если, конечно, в его услугах нуждаются, и он
Кукушонок весело перебил косноязычного гостя.
Но это же просто замечательно, что вы из России и то, что вы пришли к нам. В прошлом году мы показывали «Сталкера», кстати, первыми, после Канн. Вы, конечно, знаете этот последний фильм Андрея Тарковского, это совершенно гениально С Андреем я познакомился, когда он был в Италии, через нашего общего друга, Гуерру. Вы знакомы с Андреем? Нет? Жаль. А вы знали, что Тарковский будет снимать свой следующий фильм в Италии? К сожалению, в этом году мы не смогли включить в нашу программу ни одного русского фильма, сами понимаете, отношения между Востоком и Западом хотя что я такое говорю, как так ни одного Он хлопнул себя по лбу: Мы же показываем на следующей неделе новую отреставрированную в Мюнхенской синематеке копию «Броненосца Потемкин», обязательно приходите
Давид, можно тебя на минутку, прокричал по-немецки, только что заметивший отвлекшегося от дел кукушонка журналист и небрежно кивнул посетителю из России: Узнал?
Извините! Вы видите, меня прямо-таки разрывают на части. Что до работы сами понимаете Вы несколько поздно к нам обратились Только не отчаивайтесь заходите, добавил тот, кого только что назвали Давидом, но, увидев, с каким потерянным видом слушает его булькающую речь российский «не пойми кто» не то гость, не то проситель, не то обычный проходимец, каких немало ошивается по фестивалям, на минутку задумался и вдруг просиял очевидно, решил про себя, что все-таки перед ним не проходимец: А знаете, мы можем вам в виде исключения подарить пропуск на все фестивальные мероприятия: фильмы, выставки, встречи Хотите? Да что я спрашиваю, конечно, хотите Он развернулся лицом к журналисту: Франк, я уже с тобой, дорогой, лечу Лючия, распорядись, чтобы этому молодому человеку из Советской России выдали фестивальный пропуск, а потом заскочи ко мне, только не откладывай в долгий ящик. Очень приятно было с вами познакомиться.
И с удивительной для его полного тела грацией мужчина уже бежал на другую сторону комнаты, радостно обнимал журналиста, принявшись тут же что-то громко ему объяснять. Свое последнее указание относительно выдачи пропуска на фестиваль незнакомцу Давид отдал успевшей вернуться, но уже без папок все той же девице.
Послушно, как школьник, он шел за улыбающейся девушкой, и, чтобы глупо не молчать, спросил:
А этот Давид, он кто здесь?
Kак кто? Это Давид Солари. Он уже пятый год директор Локарнского фестиваля. А вы действительно из Советского Союза? А где вы так хорошо выучили французский? А как вам нравится у нас в Швейцарии?
Эти, часто задаваемые ему стандартные вопросы, сейчас исходившие от симпатичной девушки, были полны такого неподдельного энтузиазма и интереса, что он, забыв о своей неудаче как же, рухнули его планы на будущее, вместо ответа весело рассмеялся.
Ой, чуть не забыла: у вас есть фотография?
Чья?
Теперь рассмеялась девушка:
Ваша. Идемте, тут рядом автомат
Он хорошенько разглядел пропуск, который позволял ему следующие десять дней сидеть в кинотеатрах хоть с утра до вечера[4], сердечно поблагодарил Лючию, спрятал пропуск в бумажник и, распрощавшись, вышел на пьяццу, где несколько рабочих срочно достраивали деревянный помост перед огромным экраном для вечернего представления.
Вовсю светило жаркое августовское солнце. На невидимой с площади церкви часы отбили полдень. Его начало слегка подташнивать от голода, и он подумал, что неплохо было бы чем-нибудь перекусить.