Хорошо, он кисло улыбается. Это довольно сложно объяснить, но, если коротко, то сразу же после рождения меня отдали на воспитание няньке, а мать только и делала, что ходила по салонам красоты, магазинам да клубам. Это, знаешь ли, не способствует укреплению отношений между матерью и ребенком. Так что, когда отец забрал меня к себе, она не сильно-то и расстроилась. По сути, ей было просто наплевать, с кем останусь я. Да, мне не шибко повезло с матерью, но от этого уже никуда не денешься. Карл делает паузу и многозначительно смотрит на меня, сложив руки на груди. А у тебя есть дети, Клара?
«О нет! протяжный стон проносится в моей голове. Только не этот вопрос. Пожалуйста, только не этот вопрос». Я намеренно растягиваю паузу, в надежде, что он сменит тему. Не могу это сделать сама. Ком застревает в горле, и мешает говорить.
Отворачиваюсь, отставляя пустую чашку в сторону, затем отрываюсь от стойки и иду в глубину комнаты, где сажусь на кровать, почти утопая в ее мягкости. Опускаю лицо на ладони, чтобы скрыть соленую влагу, зарождающуюся в уголках глаз.
Ну, так как? У тебя есть дети? буквально кожей ощущаю его испытующий взгляд, цепляющийся за меня репейником.
Дочь, только и могу выговорить я осипшим голосом, поднимая голову и смотря на него через мутную пленку слез.
Ого! Ты не говорила, что у тебя есть дети! тут он осекается, видя мои мокрые глаза и щеки.
Вернее была, пауза. Каждое слово дается с трудом. Дочь. Ей было, как тебе сейчас слезы бегут все быстрее.
Если не хочешь, можешь не говорить, его голос вдруг наполняется тревожными нотками, но становится мягким и немного испуганным. Поверь, я все понимаю.
Он подходит, присаживается рядом и бережно обнимает меня за плечи. Так по-дружески. Стена рушится, и меня прорывает. Слезы текут без остановки, в груди сдавливает от боли с такой силой, что нет ни рыданий, ни всхлипов. Легкие опустошены, и звукам в них просто нет места. Делаю вдох, и у меня словно все взрывается, в самом центре губчатого органа.
Все это время Карл не выпускает меня из объятий, гладит по голове и целует в макушку, едва касаясь волос и заботливо откидывая в сторону прилипшие к щекам мокрые пряди.
Может, пришло время выговориться? после продолжительной паузы спрашивает он, когда я немного успокаиваюсь.
Возможно, отвечаю, слабо пытаясь отстраниться. У тебя есть что-то крепче кофе?
Водка, бурбон, бренди? Или, может, еще покурить?
Виски есть? голос предательски дрожит.
Он согласно кивает, идет к бару, берет массивную хрустальную бутылку, открывает ее с гулким хлопком и наливает в гладкий квадратный стакан.
Часть вторая
Это случилось полгода назад, начинаю я, когда стакан перекочевывает ко мне. До боли нервно тяну мокрые пряди каштановых волос свободной рукой. Кажется еще немного и я вырву их вместе с кожей. Собираюсь, делаю большой глоток пряной жидкости и удивляюсь, как мягко он пьется. В тот день, я чуть дольше задержалась на работе и вернулась домой после занятий на час позже обычного. На тот момент я работала в другой школе, совсем в другом городе, вынужденная пауза.
Вдох. Давлю очередные слезы и заглушаю всхлип виски.
Меня тогда задержала проверка сочинений, и я позволила себе засидеться на работе ровно настолько, чтобы вернуться домой и приготовить ужин к приходу мужа. До сих пор не могу простить себе, что мое сердце не екнуло и не подсказало ничего. Оно молчало. Ни беспокойства или еще какого-то предчувствия. Совсем ничего. И теперь, каждый раз, стоит только закрыть глаза, я вижу перед глазами картину: вот открываю дверь ключом, и меня встречает затаившаяся в темноте тишина. Я зову Киру по имени, но она не отзывается, очередная пауза.
К горлу подступает ком таких размеров, что я не могу выдавить из себя ни звука. Пальцы до предела сжимают хрусталь, будто пытаясь раздавить его. Глубокий вдох и противный липкий ком катится вниз.
Первым делом я пошла на кухню, посмотреть, не оставляла ли она мне записки. Ничего не найдя, заглянула в ее спальню. И только в этот момент меня охватило какое-то смутное беспокойство. Тут я заметила, что из-под двери ванной горит свет, и снова позвала ее по имени. Но, в ответ мне в уши настойчиво лезла звенящая тишина, снова пауза. Меня начитает тошнить. Давлю в себе рвотные позывы. Глушу рыдания очередной порцией виски, и стакан танцует в дрожащих руках. Холодок страха пробежался тогда по спине в предчувствии беды. До сих пор помню это чувство в позвоночнике. На ватных ногах добравшись до двери, резким движением распахнула ее. И вот там я и увидела Киру. Мою девочку. Мою драгоценную малышку. Мое сокровище вновь всхлипываю и замолкаю.
Молодой человек достает из тумбочки платок и протягивает мне, затем опускается на колени и усаживается возле моих ног, прямо на ковер, сворачиваясь вокруг подобно огромному коту.
Она лежала в ванной. Практически полностью погруженная в воду. В это темное багровое озеро посередине белой керамической пустыни. Вода была такой темно-красной, что в глубине с трудом просматривались очертания ее тела. Только бледное, как фарфоровая маска личико в обрамлении каштановых волос, покоилось на самом краешке фаянсового бортика. Кира казалась такой безмятежной, такой умиротворенной, будто просто спала, слезы текут по подбородку. Собственный надтреснутый голос заставляет вздрогнуть. И если бы не ее иссиня-белая кожа, не этот бордовый цвет воды и щедрые мазки крови на краях, я бы так и подумала.
Нервно сжимаю зажатый между пальцев платок и терзаю его, не зная, куда деть руки вдруг ставшие чужими, совсем не находя им места.
Все остальное выглядело таким обычным, обыденным, будто ничего и не случилось. Бутылочки с шампунями и гелями все так же стояли на полке. Ее домашние вещи, как обычно, висели на вешалке рядом с полотенцем. Но все это выглядело таким неестественным сюром. Кажется, я пыталась кричать. Знаешь, такое бывает, что, вот ты хочешь крикнуть, а ни одного звука не можешь произнести, кроме слабого писка. На этом немом звуке я потеряла сознание. Очнулась, когда вернулся муж. Бывший. Он нашел нас обеих в ванной. Дочь, лежащую в остывшей багровой воде и меня, рядом. На полу. Без сознания. Как он признался позже, сначала он подумал, что, найдя ее, я умерла на месте. Иногда так жалею, что этого не случилось на самом деле. Ведь это я виновата в ее смерти! Понимаешь, я! Если бы в тот вечер я не задержалась на этой чертовой работе, она сейчас была бы жива. Жива, блядь! Как же я ненавижу себя за это! завывания окончательно прерывают словесный поток.
Карл сидит тихо и просто гладит мои колени, не говоря ни слова. Мысленно благодарю его за молчание и возможность выговориться.
Никогда бы не подумала, что моя девочка может покончить с собой из-за несчастной любви вот так, разрезав себе вены. Не поперек, как это делают многие неумелые подростки. Раны были нанесены так, словно Кира точно знала, чего хочет. Разрезы тянулись вдоль предплечий от запястий, почти до самых локтей, и были такими глубокими, что когда ее вытаскивали из воды, между сморщенными краями распоротой кожи были видны обескровленные мышцы. Не знаю, зачем я настояла присутствовать при этом моменте, но тогда я плохо соображала, и это казалось мне таким правильным.
Сил держаться больше нет, и рыдания вырываются наружу. Не знаю, сколько сижу вот так, размазывая влагу по горящим от соли щекам. Когда слез больше не остается, и я чувствую себя практически опустошенной, пользуюсь платком по назначению и продолжаю бесцветным голосом:
На дне ванной, возле бедра Киры мы нашли опасную бритву. Старую такую, раздвижную с перламутровой ручкой, которой муж брился чуть ли не каждое утро. Я так сильно ненавидела эту штуку и много раз просила выбросить эту гадость из дома, от греха подальше! Даже имя ей придумала: тихая машина для убийства. Словно чувствовала, что однажды эта заточенная сталь все-таки напьется крови. Эта бритва, из-за которой я потом долго обвиняла в случившемся бывшего, всегда пугала меня. Черт, мне было страшно даже смотреть на нее и казалось можно порезаться, лишь взглянув на ее серебристое лезвие.
Снова истязаю промокший хлопок платка, тянусь за стаканом, стоящим рядом на кровати, и допиваю виски, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.
Рядом, на стиральной машине мы нашли записку. На небольшом, аккуратно обрезанном белом листе бумаги ее рукой было написано: «Прости, мамулечка, если причиню тебе много боли, но я больше не могу выносить все это». Больше ничего. Сначала мы с мужем думали, что ей кто-то помог, но вскрытие показало, что она умерла от нанесенных себе ран и потери крови. Наркотиков и других лекарств обнаружено не было. Она сделала это сама! Сама, понимаешь?
Молодой человек смотрит на меня щенячьим взглядом, кивает и трется гладковыбритой щекой о мои колени.
Как? Как это возможно, чтобы такие молодые и прекрасные уходили из жизни так рано и тем более, добровольно? Почему бог допускает такое? Почему я не смогла предвидеть этот поступок?
Клара, ты ни в чем не виновата и не могла предугадать подобные события, ведь ты не экстрасенс, тихий голос тонет где-то внизу.
Я должна была почувствовать хоть что-то! Я ужасная, чудовищная мать, которая не смогла понять, что ее ребенку плохо! глаза вновь на мокром месте.
Чтобы успокоить меня, Карл вновь наполняет стакан, дает его мне и возвращается на то же место, где сидел раньше.
Вообще, как оказалось, я мало знала о ней. Но поняла это многим позже после похорон, когда, разбирая вещи дочери, случайно нашла дневник, который Кира вела последний год. В нем упоминался некий парень, по имени Марк, который очень нравился ей. Сильно нравился. Парень был старше на целых пять лет, и это представляло для нее особую гордость и делало более авторитетной не только перед подружками, но и в глазах всей школы. Жаль, там не оказалось никаких описаний его внешности, кроме одного упоминания, что у него короткие черные волосы. И нигде не упоминалась фамилия или отчество. Только имя.
Собираюсь мыслями, пока прочищаю забитый нос. Платок еще больше распухает в моих руках, как влажный белый цветок.
Ближе к концу шел перерыв в повествовании. Между записями прошло несколько дней. До того момента она писала каждый день, а тут резкий перерыв на целых шесть дней. Возможно, она вырвала нескольких страниц, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний, я не знаю. И признаться, я долго пыталась найти эти листы, в надежде, что там будут ответы на все мои вопросы. К сожалению, я так ничего и не нашла. А может, и не было никаких страниц и мне всего лишь хотелось, чтобы они были.
Делаю небольшую паузу для очередного глотка виски и продолжаю тусклым голосом:
В последующих описаниях Кира рассказывала, что этот парень преследует ее, буквально не давая прохода. Не знаю, что там у них случилось, но, как я поняла, они расстались, из-за одного его поступка. Это сильно обидело и серьезно травмировало мою девочку. Она перестала спать по ночам, а попытки назойливого ухажера снова сблизиться не только изматывали, но и пугали ее. В самом конце она написала, что знает, как прекратить все эти мучения. Несколько самых последних строчек были зачеркнуты ручкой и густо замазаны сверху корректором. И все, а дальше находилось лишь несколько пустых страниц и только.
Карл сидит тихо, будто боясь пошевелиться и, положив мне на колени голову, слушает с искренним вниманием.
Вот ответь: почему она не рассказала обо всем мне? Почему не поделилась этим? Почему старалась решить все свои проблемы сама? Я ужасная мать и мне так больно понимать это. Никогда, слышишь, никогда не прощу себя за то, что осталась тогда на работе очередная порция слез.
Жидкий янтарь вновь обжигает небо, но я почти не чувствую этого огня, растекающегося волной тепла по телу.
Послушай, мягко начинает Карл. Подростки не всегда, на самом деле, рассказывают о своих проблемах. Тем более родителям. Они все предпочитают решать сами, и уж я то точно понимаю, о чем говорю, поверь. И даже могу представить, как тебе сейчас больно. Недавно я тоже потерял близкого человека и знаю, какова эта душевная боль на вкус. Когда внутри ноет, но ты не может понять что конкретно и где. Просто тебя разрывает от тоски и всё. Она скребется где-то там, в глубине. Царапает душу, оставляет рваные раны. Пульсирует в ритме биения сердца, то, затихает, словно сжимаясь, то нарастает, становясь невыносимо прекрасной и яркой, растягиваясь по спирали, превращаясь в божественный свет.
Упираясь взглядом в пустоту, слушаю его размеренный успокаивающий голос.
Или в огонь. Я знаю, сейчас внутри тебя горит тот самый свет, тот самый огонь. Он такой огромный, что, кажется, заполоняет все внутренности, каждую клетку. Пляшет сейчас на органах. На сердце. Распускаясь в нем пунцовыми пионами, осыпаясь пеплом лепестков и раскрываясь вновь, чтобы очередной раз рассыпаться в прах. Пульсирует в легких, заставляя их съеживаться в комок, не давая возможности сделать полноценный вдох. И нет ему конца и края. Он становится только сильнее и ярче. Выжигает все изнутри, ломает кости, крошит их в пыль, расщепляет на атомы и собирает заново.
Карл берет мои ладони и крепко сжимает их в своих руках. Это будто возвращает к реальности и дает сосредоточиться на его глазах. Они красны и полны печали.
Но боль пройдет. Однажды она обязательно начнет затухать. Со временем. Когда окончательно выжжет все нутро. Когда-нибудь пламя потухнет, оставив только пустоту. Голую, выжженную пустоту и ничего более. Но это даже хорошо. Потому что потом, когда внутри воцарится покой, там будет место для чего-то нового, светлого, хорошего. Для теплых воспоминаний. Без горечи, боли и разочарований. Только добрые грезы, которые греют душу и радуют сердце.
Он целует мои пальцы, прижимает их к своему лицу и смотрит с такой нежностью, что у меня ухает сердце и скатывается куда-то вниз.
Вот только трудно сказать, сколько времени уйдет на это. Кому-то может понадобиться три дня, кому-то год или целых три. А кому-то и тридцать лет. Все зависит от силы огня, который зажег в тебе человек. При этом совершенно не важно кто это. Это может быть мать, отец, брат или сестра. Или возможно сын, дочь, муж, жена, и даже любовник с любовницей. Любовь ведь бывает не только между мужчиной и женщиной.
Молодой человек протягивает руку и бережно убирает мне за ухо прядь волос, прилипших к мокрой щеке.
Знаешь, каждый, кто нам нравится, или даже больше, когда мы влюбляемся в кого-то, разжигает в душе пожар. И, если этот человек находится рядом, то мы можем разделить с ним этот огонь, и тогда он не причиняет боли, а дарит только наслаждение. А если, по каким то причинам мы уже не можем делиться им, то он становится невыносим, начинает пожирать нас изнутри, сжигая все на своем пути. И чем сильнее зажег этот огонь в нас человек, тем сильнее и дольше он горит, причиняя максимум возможной боли. А уж если такого человека отнимает смерть, и ты понимаешь, что больше никогда, и ни при каких обстоятельствах у тебя не будет возможности, хоть мельком, увидеть его, прикоснуться к нему. Это самое страшное, что можно представить Остается только набраться терпения и ждать.
Смотрю на него с недоумением. Откуда этот юнец может столько знать? Он слишком умен для своего возраста!
Черт возьми! восклицаю я. Кто ты такой, и откуда столько всего знаешь?
Я очень много читаю, говорит он, и прижимается к моим коленям еще крепче.
Прости, что вываливаю на тебя все это. Сама не знаю, почему мне хочется говорить об этом, но с тобой мне почему-то так легко, так просто пытаюсь слабо улыбнуться. Знаешь, порой я все еще не могу поверить в то, что ее больше нет и, кажется, Кира вот-вот войдет в дверь и скажет: «Мам, прости, что меня так долго не было». А после этих слов бросится мне на шею, и мы будет рыдать от радости, со всей силы обнимаю себя за плечи, представляя, что это моя девочка и говорю, а я так крепко прижму ее к себе, что услышу хруст костей и учащенное сердцебиение. И мое сердце будет точно так же выскакивать из груди, вот как сейчас.