Смотри, она подошла к самому краю. Видишь, как их много. Некоторые из них давно погасли, но мы всё равно видим их свет. Разве не удивительно?
Почему так?
Потому что их свет очень долго идёт до земли.
Значит когда-нибудь этот свет всё равно исчезнет.
Не исчезнет, а превратится во что-то другое. Может, даже в новую звезду.
Долго ещё мы стояли и смотрели на небо. До тех пор пока Таня не заметила далеко внизу маленькие фигурки людей.
Тебя ищут, испуганно сказала она. Ох и достанется же мне! Слушай, давай ты спустишься один, а я потом прибегу домой. Тебе ничего не сделают, а меня отругают.
Меня не могут искать, возразил я. У нас же полная свобода. Хочешь иди домой, хочешь не иди!
Да нет, точно ищут! Они думают, что я в библиотеке сижу, а ты совсем один, неизвестно где ну, точно! Видишь шарик на ножках?
Я пригляделся. Да это же тётя Марта! С ней ещё двое. Я испугался. Неужели, что-то случилось.
Давай быстрей! поторопила сестра.
Я послушно кивнул и что есть силы побежал вниз. На лестнице было темно, глаз выколи. Сбоку у стены мне привиделось лицо старухи. Я споткнулся и едва не покатился кубарем. Продираясь сквозь липкую паутину, едва отыскал дверь и вывалился, наконец, на улицу.
Тётя подбежала, размахивая старомодным фонарём в виде керосиновой лампы. Позади, негромко переговариваясь, вышагивали дядя и высокий старик с пышной шевелюрой. Казалось, они вовсе не переживали из-за моей пропажи.
Нашёлся! Нашёлся! заверещала тётя, раскрывая объятья. Спустя секунду я уже был прижат к её необъятной груди. От неё пахло потом, нафталином и детским питанием.
Ты только посмотри, кто приехал! продолжила она, отталкивая меня от себя. Дедушка! Родной! Настоящий!
Я с опаской взглянул на стоящего поодаль старика. В свете луны его волосы светились над головой словно нимб, а сам он был самым высоким человеком, которого я когда-либо встречал в своей жизни. Тогда я ещё не знал, что ростом пошёл в деда и что лет через десять в анкете в графе «рост» стану уверенно писать два метра и один сантиметр.
Но тогда я был самым обыкновенным маленьким щуплым мальчишкой. Одна из соседок тёти Марты тётя Клара, бросив однажды свой зоркий взгляд на мою личность, горестным голосом произнесла:
И что, позвольте спросить, у вас такой крохотный мальчик? Разве дашь этому ребёнку шесть лет? Да мой Сенечка уже в четыре года перегнал вашего Геночку!
После положила руку на мою макушку, вздохнула и вынесла окончательный вердикт:
Ах, Марточка, скажу вам откровенно этот мальчик без всякой надежды на подрости. Хорошо, если дотянет до полтора метра.
Иногда мне кажется, что и вымахал я таким только для того, чтобы доказать соседке, что во мне есть хоть какая-то надежда.
Итак гигант смотрел на меня сверху вниз. Я, задрав голову, смотрел на гиганта. Он пытался рассмотреть моё лицо, я старался не грохнуться в обморок. Стояли мы так минут пять под восторженным взглядом тёти Марты. И стояли бы до скончания века, если бы дядя Артур не откашлялся и не сообщил, что минут пятнадцать назад влез в темноте в какую-то зловредную лужу, образовавшуюся на тропинке и чувствует себя крайне неуютно. Почему бы поэтому не продолжить наше нежное знакомство дома с чашечкой чая и мясным пирогом, в тепле и уюте.
Дома к огромному разочарованию тёти я не смог продолжать знакомство от страха, усталости и ещё бог знает от чего. Полусонный стоял я в кухне, привалившись к буфету и сквозь прикрытые веки следил за изучающим взглядом деда. Тот тщательнейшим образом осматривал меня с головы до ног, разве что зубы не проверил.
Хиловат он что-то, мелковат, наконец изрёк дед. Не наша порода.
Ровно на этих словах из-под буфета высунулась крохотная ручка и больно, а самое главное неожиданно, ущипнула меня за ногу. Не помня себя от страха, я дёрнулся, споткнулся о брошенный кем-то игрушечный меч и рухнул на пол.
Анечка! закричала тётя и, отыскав под буфетом детские конечности, принялась тянуть изо всех сил. Девочка завопила. Я, поднявшись, потирал лоб умудрился-таки встретится во время падения со столом, дядя пил чай с пирогом, а дед, возвышаясь, над этим дурдомом всё качал и качал головой:
Нет, не наша порода приблудный
Глава 10
Позднее я лежал в постели и дулся. У меня болели лоб и коленки, а ещё меня назвали приблудившимся хиляком. Будто я пёс шелудивый! Или раб на продажу! Ужасно хотелось отыскать сестру, но из прошлых попыток я знал, что дело это пропащее. Таня всегда умудрялась забиться в такой угол, в каком её ни за что на свете не отыщешь. Просто чемпион по игре в прятки! Наверняка сидит где-то, закутавшись в плед, и читает при свете фонарика. А может, спит, свернувшись в клубок. Обидно.
И только я подумал, что это очень жестоко и несправедливо оставлять меня в одиночестве в такую трудную минуту, как Таня неслышно просочилась в комнату.
Ну, как он тебе? первым делом спросила она, забравшись под одеяло.
Кто? я сделал вид, что совсем ей не рад. Ну, ни капельки.
Не притворяйся! Дед, конечно!
Страшный.
Потому что высокий? сестра засмеялась. Ну, это ерунда!
Ещё он обзывается.
Это плохо, Таня вздохнула. У него, вообще, скверный характер. Слушай, исполни одно моё желание.
Какое? мне стало интересно, чего хочет моя сестра. Раньше она ни о чём подобном не просила.
Сначала скажи исполнишь или нет?
Ладно, так уж и быть, исполню.
Слушай, зашептала Таня. Дед приехал, чтобы забрать тебя к себе. Ты не сопротивляйся и езжай. Только, пожалуйста, никогда не говори с ним обо мне. Хорошо?
Я разочаровано вздохнул какое странное желание! И только потом меня пронзила страшная мысль:
А ты что, со мной не поедешь?
Таня покачала головой:
Нет, он меня ненавидит.
Почему?
Думает, что из-за меня родители поженились, а потом мама погибла.
Ерунда, я был маленьким, но не настолько глупым, чтобы поверить в её россказни. Я скажу, что без тебя никуда не поеду, и он сдастся. Делов-то!
Ты же обещал! зашипела Таня. А обещания нарушать нехорошо!
А бросать меня одного хорошо? Укатишь в Америку, а мне живи с этим противным стариком!
Во-первых, он не противный, начала объяснять Таня. А во-вторых, быть в разных местах вовсе не значит не быть вместе. Главное друг о друге помнить.
Помнить! Тоже мне! фыркнул я. Тут хоть обспоминайся и никакого толку!
И тогда Таня рассказала мне ещё одну историю.
История о мальчике и далёкой планете
Жил-был мальчик. Больше всего на свете он любил слушать звёзды. Нужно только, чтобы ночь была ясной. Забираешься на подоконник, прижимаешься щекой к прохладному стеклу и слушаешь. Словно из старого дедушкиного радиоприёмника, треща и прерываясь, льются к нему звуки: то стрекочущие, как у насекомых, то протяжно-растянутые, как вопли загулявших котов. Мальчик не мог понять их смысла. Он просто слушал, наслаждаясь звучанием этой необычной небесной музыки.
Но однажды ему ответили.
Привет! произнёс кто-то.
Привет! ответил мальчик.
Ты кто?
Петя.
Что такое петя?
Имя.
Имя голос задумался.
Это то слово, которым тебя называют другие люди, объяснил мальчик.
Люди
Ну, да люди.
Я понял! радостно сообщил голос. Так называются жители твоей планеты!
А разве ты не человек?
Я бри.
Бри?
Да. Я -бри, мои родители бри и все мои братья и сёстры тоже бри.
У тебя много братьев и сестёр? спросил мальчик.
Очень.
А я совсем один.
Почему один? удивился Бри. У тебя же теперь есть я!
Расскажи мне про свою планету, попросил Бри. Она большая?
Ну, да, мальчик задумался. Оказалось, что о Земле ему почти ничего не известно.
А наша планета совсем крохотная, рассказывал Бри. И зелёная, потому что вся покрыта болотами. Но кое-где есть небольшие возвышенности, на которых мы и строим свои дома. Скоро у нас большой праздник: зацветут гигантские цветы Ао. Они ярко-розовые и видны даже с соседней планеты. Мы всегда очень радуемся их цветению и танцуем дни напролёт, взявшись за руки.
Его голос становился всё тише и прерывестей.
Куда ты? огорчился мальчик. Я почти не слышу тебя.
Все планеты вертятся, объяснил Бри, и Солнечная система вертится, и галактика и даже вселенная. Наши планеты удаляются друг от друга. Боюсь, мы никогда больше не услышимся.
Мальчик заплакал.
Не грусти, сказал Бри. Я не забуду тебя. И каждый вечер, сидя у своего домика, я буду о тебе думать.
Дедушка отворил дверь в комнату.
Ты почему не спишь? он сдвинул мохнатые брови, пытаясь изобразить строгость. Но мальчик-то знал, что его дедушка самый добрый.
Быстро в постель!
Петя рыбкой нырнул в кровать.
Колобродит ночами, ворчал дедушка, поправляя одеяло.
А мальчик лежал и думал, как же это всё-таки здорово, когда где-то далеко, может быть даже на другом конце вселенной, кто-то о тебе думает.
Аня шутит, что с моей зацикленностью на звёздах и далёких планетах, мне нужно было заниматься астрономией, а не медициной. Ещё она утверждает, что всё, написанное мной, в корне неверно.
Ну, не умеет шестилетний ребёнок так размышлять да и запомнить все эти истории так подробно он тоже не мог, говорит она. И уж совсем невозможно, чтобы твоя сестра умела придумывать такие истории. Просто ты описываешь себя вчерашнего с точки зрения себя сегодняшнего, взрослого и логичного. Дети же мыслят по-другому.
Во-первых, Таня вундеркинд, возражаю я, она читать научилась в три года и столько всего перечитала, что нам с тобой и не снилось. Вселенная манит своей непознанной бесконечностью. А память устроена так, что почти невозможно объективно описать случай, произошедший с тобой лично всего пять минут назад. Каждый из очевидцев воспринимает его по-своему.
Вот и тогда я был абсолютно уверен, что Тигран меня ненавидит. Но, прощаясь со мной у поезда, который через несколько минут унесёт меня за тысячи километров от дома, он проявил несвойственную ему чувственность обнял меня и, прижав к себе, сказал, что станет очень скучать. Разве что слезу не пустил. Близнецы рыдали, тётя плакала, Анечка ревела не своим голосом, а невозмутимый дядя, покачиваясь, повторял, что всё непременно наладится.
Жалко, что ты так мало пожил, сказал один из братьев, имён которых я так и не сумел запомнить. С тобой весело.
У меня возникло чувство, что отправляюсь не в Подмосковье, где жил дед, а прямиком на фронт какой-нибудь ужасной войны, на котором меня непременно убьют. Мы заняли свои места в купе, тётя что-то быстро говорила по ту сторону окна, но из-за вокзального шума было непонятно, что она хочет сообщить. Состав никак не трогался, было душно и вязко, кружилась голова. И всё это длилось и длилось
Таня не пришла. Наверное, боялась показаться на глаза деду. Или ей просто наплевать на меня? Эгоистка! Только, когда поезд дал гудок, и устремившись в даль, потащил за собой вагоны, на перроне я увидел Таню. Она стояла в стороне и махала обеими руками как сумасшедшая.
Глава 11
Город оказался тусклым, словно полинявшая половая тряпка, грустным и холодным. Конец августа, а уже подули холодные ветра, листва потемнела и приготовилась опадать, а в воздухе постоянно стояла мутная влажная завеса.
Дед жил там, где заканчивалась цивилизация, где прерывался длинный ряд фонарей, а дороги никогда и не существовало. Длинный деревянный дом, построенный еще при царской власти и чудом переживших все войны и революции двадцатого столетия, уже лет тридцать стоял в очереди на расселение, потому к нему и не прокладывали дороги. Но поле у бывшей окраины уже пятнадцать лет как было застроено. Надменные новостройки, повернувшись задом к ветхому соседу, гордо высились неподалеку. За ними новая жизнь огни, дороги, магазины. А «царский» барак темной кляксой чернел посередине этого блестящего великолепия.
Учительский дом, объяснил дед, переступая порог. Временное жильё для молодых специалистов. Тридцать лет как временное.
В полутёмной прихожей привалился к стене неказистый мужичок в кепке.
Так вот он какой, наш армянский внучок! мужичок наклонился, дохнув мне в лицо кислым перегаром, ничего, только мелковат чуток.
Дед смерил соседа презрительным взглядом с головы до ног, отчего тот словно съёжился под своей клетчатой кепкой.
Не наш, а мой, резким тоном возразил дед, толкая меня в сторону второй по счёту двери.
Система коридорная. На тридцать восемь комнаток всего одна уборная понеслось нам вслед.
Заголосил! раздался пронзительный женский голос. Артист погорелого театра! Ни слуха, ни голоса!
Зато масса обаяния! подытожил мужичок.
Добро пожаловать! произнёс дед, открывая дверь своей комнаты. Я вопросительно заглянул в его лицо, но он так и не понял, всерьёз он это сказал или с издёвкой.
Деда звали Константин Георгиевич Мурашов, и работал он учителем немецкого в местной школе. Он оказался человеком полностью лишённым чувств и эмоций, холодным как айсберг. Таня наверняка придумала бы свою аналогию и назвала бы его ожившим манекеном из витрины модного магазина.
Именно дед виноват в том, что я вырос необщительным, молчаливым человеком с вечно хмурым лицом. Он постоянно твердил, что никому доверять нельзя, что никаких дружбы и любви быть не может, что стоит только потерять бдительность, как тебя предадут, толкнут в спину и начнут равнодушно втаптывать в грязь. Он цедил эти слова сквозь плотно сжатые губы, сверля взглядом скудный пейзаж за окном.
Ты должен понять, говорил он, что в этой жизни можешь рассчитывать только на себя. Никто другой не решит твоих проблем, не подставит плеча, ни друзья, ни дети
При упоминании детей его голос всегда срывался, и дед заходился долгим лающим кашлем. Но меня было не обмануть за кашлем пряталась боль, которую он не желал никому показывать, боль по единственной дочери, моей маме,.
Познавать науку ненависти и презрения ко всем живущим я не хотел. Меня всегда тянуло к людям, я жаждал любви и поддержки. Душу грели вычитанные из книг истории о верных друзьях и героических подвигах во имя любимых. В одиночестве я страдал, чахнул и впадал в подобие анабиоза, когда ходишь, ешь, читаешь, делаешь уроки, но все эти действия совершенно бесполезны. Какой смысл в интересной передаче по телевизору или увлекательном рассказе, если о них не с кем поговорить? Для чего мастерить на уроках труда поделки, если нет никого, перед кем можно похвастаться своим мастерством?
Дед до минимума ограничил мою свободу, составив жёсткий график, по которому мне следовало строить свою жизнь. Свободное время в графике практически отсутствовало. Мне удавалось выкроить несколько часов, когда я возвращался после школы домой, а у деда ещё были уроки.
В классе седьмом я даже решился написать несколько писем в ответ на объявления в журнале. Мне не ответили. И только несколько месяцев спустя я нашёл улетевший под кровать клочок конверта с кусочком марки и частью адреса. Кто-то всё-таки захотел переписываться, не подозревая, что меня лишат и этого удовольствия.
Но в первый день я ещё ни о чём подобном не подозревал. С удивлением рассматривал спартанскую обстановку комнаты, состоявшую из письменного стола, стула, двух диванов с потрёпанными подлокотниками, сгорбившегося в углу узкого шкафа и длинных полок с книгами на неизвестном мне пока языке.
И пусть внутри меня жили боль от потери родителей и тоска по оставленной сестре, я ждал начала новой удивительной, полной радости жизни.
Глава 12
Мы едем в город, где прошло моё детство. Все вместе: я, Аня и дети.
Потянуло к корням? шутит жена.
Я качаю головой. Корни не здесь. Они там, за тысячи километров к югу в чужой стране, в городе, которого больше нет. Даже имя его зачёркнуто, исправлено на новый, не имеющий ничего общего с советским прошлым, вариант.