Старуха сыпала в воду порошки, шептала какие-то слова, часть из которых я почему-то понимал. Вернее, не я, а тот, внутри меня, подсказывал. Она водила косточками вокруг миски, то закрывала глаза, то выпучивала их так, что становилась похожей на голубя. Казалось, она уже не с нами, а улетела куда-то далеко-далеко, и мне тоже захотелось на секунду улететь с ней. Но он не дал мне, приказав остаться и не идти на поводу у слабосильной ведьмы.
Когда же женщина вернулась из своего невидимого путешествия и вновь смогла говорить, вместо того, чтобы ответить на мамины безмолвные вопросы, она отшатнулась, задев ножку стола. Кот, успевший задремать, взметнулся на стол, хватаясь когтями за полотенце, и примостившаяся на нем миска с грохотом разлетелась об пол на сотни осколков, утянув за собой часть снадобий непутевой ведьмы.
Убирайся отсюда, и это, она указала на меня, с собой забери! Никогда сюда больше не приходи!
Что? Мама в непонимании хлопала глазами. Что случилось? Что не так? Вы объясните?
Ты говорила, ребенок кого-то видит и общается с ним! Ты врала! Ты знала, какая внутри него тьма? Ведь знала? Старуха в ярости схватила маму за кофту и принялась трясти. Я в ужасе стоял за ее спиной и не мог проронить ни слова.
Знала! выплюнула мама ей в лицо. И думала, что вы сможете это из него убрать!
Я на такое не способна прошипела ведьма. Я не знаю, кто вообще на такое способен! Слишком глубокая тьма, его самого-то почти нет Жаль мне тебя, голубушка, но ты молодая, родишь еще ребеночка.
Да пошла ты! закричала мама, хватая меня за руку и выбегая в коридор. Игорек, обувайся, нам здесь нечего больше делать!
Рыдая в голос, мама широким шагом прокладывала дорогу обратно через парк, волоча меня за руку. Я еле поспевал за ней и все время сбивался с шага.
Мам, мам, а что это было? Кто эта тетя? спрашивал я, задыхаясь от быстрой ходьбы. И что она такое сказала?
Ничего, Игорек, ничего. Нам не надо было ходить к ней, обреченно кинула мама через плечо.
И мы к ней больше никогда-никогда не пойдем? уточнил я.
Никогда-никогда, обещаю! Мама присела на корточки, обняла меня и тут же разрыдалась.
К этой ведьме мы действительно никогда больше не ходили, но были десятки других.
Теперь же, когда мы проехали нужную остановку, я начинал переживать, но старался гнать от себя плохие мысли в надежде, что мама меня не обманет. Она обещала школьные принадлежности, значит, за ними мы и направляемся. Но все же тревога то и дело накрывала удушливой волной, я не выдержал и спросил:
Мам, а куда мы едем?
К бабушке. Она потрепала меня по волосам.
К бабушке Удивительно, я не знал, что у меня еще и бабушка есть. Мама была сиротой, ее родители то ли погибли, то ли сбежали она почти ничего о них не знала, но всегда плакала, вспоминая. Наш дом в деревне достался от ее тети, с которой мама виделась всего пару раз. Но после выхода из детского дома сразу перебралась в деревню, счастливая, что хоть кто-то у нее есть. С тетей этой так и не увиделся она умерла до моего рождения.
Мы вышли на незнакомой станции метро, и я разинул рот от удивления Москва, хоть я и любил поездки в город, казалась мне оплотом серых панельных домов, торговых центров и гудящих машин. Каково же было мое удивление, когда перед нами открылся вид на шелестящие кроны деревьев, уютные дворы-колодцы с трехэтажными цыплячье-желтыми домиками и широкую почти пустую улицу. До бабушкиного дома пришлось добираться на автобусе еще минут пятнадцать, пока он не высадил нас возле обыкновенной пятиэтажки, каких я уже видел превеликое множество.
Мы с мамой наперегонки взлетели на третий этаж и замерли возле самой обыкновенной двери, обитой коричневым дерматином. В ответ на мамин звонок за дверью раздались шаркающие шаги, и на пороге появилась грузная женщина с пучком выцветших волос, одетая в розовый махровый халат и такого же цвета тапочки с помпонами.
Здравствуйте, Клавдия Семеновна, мама с трудом натянула улыбку, и я понял, что бабушка ее не очень-то любит.
Женщина несколько раз внимательно осмотрела нас с мамой и вместо приветствия процедила сквозь зубы:
Ничего от моего Семочки! А не связался бы с тобой, остался бы жив.
Вы же хотели увидеть внука, я привезла. Мама будто не заметила ее слов и шагнула в квартиру.
На нас пахнуло той затхлостью, какая всегда царит в квартирах старушек. Тлетворно-сладковатый запах окутывал каждый уголок этого захламленного помещения. Наш ветхий дом хоть и трещал по швам, опасно поскрипывая на сильном ветру, но он был уютным. Здесь же мне стало противно какие-то тюки и котомки, узлы и пакеты. Они были повсюду спрятанные в шкафы, закинутые на этажерку, ютящиеся среди книг.
Бабушка фыркнула, заметив мое замешательство, но не выгнала нас, а отправилась на кухню ставить чайник. К моему удивлению, ко мне она отнеслась весьма радушно напоила чаем из тонкого фарфорового сервиза, показала старые папины фотографии, рассказывая при этом истории про людей, о существовании которых я прежде и не догадывался. Увидел я и фотографию самого папы, в военной форме и с автоматом через плечо. Он, совсем не похожий на меня, широко улыбался и махал рукой.
Взглянув на него, бабушка зарыдала и отшвырнула альбом в сторону, закрыв лицо руками. Я неловко похлопал ее по пухлому покатому плечу, и сразу два недовольных голоса заставили меня одернуть руку. Мама, закатив глаза, недовольно сказала бабушке перестать каждый раз устраивать сцены. А учитель требовал, чтобы я подобрал нюни и не тратил внутренние силы на жалость ко всяким старухам.
Ладно, Клавдия Семеновна, мы пойдем. Игорю надо еще вещи для школы купить. Мама отошла от окна, куда отсутствующим взглядом смотрела все это время, не мешая нам разглядывать фотографии на выцветшем диване в единственной комнате.
Даже не надейся, Лена! бабушка подняла красные от слез глаза на маму и пригрозила ей кулаком. Ничего не получишь! Ни копейки! Если бы не ты и не этот, она махнула на меня рукой, ничего бы с ним не случилось!
Вы ни разу нам не помогли, я и сейчас не собиралась ничего просить, равнодушно ответила мама. Семен в любом случае поехал бы в эту Чечню, будь я беременной или нет. Вам ли не знать своего сына. Она перевела взгляд на меня и протянула руку. Прощайся с бабушкой и поехали в магазин.
Я неловко замер, ощутив на щеке мокрый след поцелуя, и внутренне сжался, боясь, что и мне сейчас бабушка скажет что-то плохое. Но она крепко обняла меня на прощание и шепнула на ухо:
Игорек, приезжай еще. Ты единственный, кто у меня остался!
Конечно! ответил я.
В следующий раз я увидел бабушку только перед самой ее смертью.
Глава 3.
На обратном пути к метро мама отвернулась и безучастным взглядом уставилась в окно, совсем как я, когда не хочу разговаривать, а учитель продолжает что-то нашептывать.
Пока мама плавала в своих мыслях, я разглядывал салон автобуса самый обычные люди, что на окраине Москвы, что в нашем поселке. Мужчины в джинсах и нелепых костюмах, женщины с сумками, полными продуктов с рынка все они рассаживались по местам, оплатив проезд, и выходили на своей остановке. Вдруг я ощутил нечто, чего никогда раньше не чувствовал. Внутри меня словно дернули за какую-то нить, она напряглась и потянула меня из самого конца автобуса, где мы сидели, в его начало. Я не смог не повиноваться, спрыгнул с сидения и пошел. В дверь зашла молодая смеющаяся пара обычная семья, мама и папа, с маленькой дочкой. Девочка на пару лет моложе меня, совсем маленькая и хрупкая, как будто сделана была не из плоти и крови, а из фарфора, на секунду бросила на меня внимательный взгляд зеленых глаз и тут же отвернулась. А я так и замер, ощущая, как все мое существо стремится к ней, будто весь смысл моей жизни заключен в этой девчонке в нелепом летнем платье. Анна понял я. Внутри меня бесновался учитель он требовал схватить девчонку, придушить ее на месте, но почему-то в этот момент его власть надо мной не действовала, он бился внутри, ревел и роптал, но не мог даже пошевелить моей рукой.
Игорь! Мама схватила меня за руку и закричала. Ты зачем меня так пугаешь? Я думала, ты потерялся!
Ее голос звенел настоящей паникой, а руки тряслись.
Нет, мам, я просто пошел прогуляться по автобусу. Мне стало скучно, серьезно ответил я, еще раз бросив взгляд на беззаботную семью.
Двери распахнулись мы добрались до нашей остановки.
Сколько раз тебе говорить, не отставай от меня в городе! Мама тянула меня за руку и громко отчитывала на всю улицу, а я никак не мог сообразить, что же такого страшного сделал. Ты же можешь потеряться, тебя украдут. Или он он тебя уведет.
Она резко остановилась возле самого входа в метро, присела на корточки и обняла меня, бурно расплакавшись.
Мам, никуда я не денусь, тщетно пытался я успокоить заходящуюся в рыданиях маму, положив ладонь ей на голову. И Он никуда меня не уведет, я же просто ребенок, кому я нужен.
Обещаешь, что не сбежишь и будешь слушаться? На меня поднялись распухшие от слез глаза.
Да сто раз уже обещал! надулся я.
А ты еще пообещай!
Да обещаю, обещаю! Мам, только можешь рассказать мне кое-что?
Что, дорогой? Она поднялась и взяла меня за руку.
Что случилось с папой? И откуда взялась бабушка? Ты никогда про них не говорила.
Мама тяжело вздохнула и, глядя куда-то в сторону, выпалила на одном дыхании:
Папа умер до твоего рождения, и поэтому бабушка не хочет с нами общаться. Она считает, что это я виновата в его гибели.
Почему?
Он был военным. А когда узнал, что мы ждем тебя, решил подзаработать и вызвался добровольцем на войну. Он все равно бы поехал, только позже. Кто знает, может, тогда и остался бы жив. Она всхлипнула. Он в первый же день подорвался на мине, до твоего рождения было еще полгода.
Мама, я чувствовал, что в глазах стоят слезы, ты очень по нему скучаешь?
Сначала очень скучала, серьезно ответила она, все так же не глядя на меня, но потом появился ты, и я потихоньку стала забывать. Сейчас кажется, что его и не было никогда.
А бабушка?
А что бабушка?
Почему она позвала нас сегодня?
Не знаю, сынок. Может быть, хотела так вернуть своего сына. Это у меня погиб муж, а у нее сын, ей куда тяжелее. Если с тобой что-то случится, я этого не переживу.
Не переживай, мам, улыбнулся я, со мной все будет хорошо!
Она только ухмыльнулась в ответ ведь я очень плохо вру.
Дальше день пошел куда лучше мы заглянули в несколько торговых центров, перекусили в Макдональдсе возле какого-то бульвара, где в брызгах фонтана резвились дети. Мама предлагала присоединиться, но мне куда приятнее было сидеть на высоком парапете, едва касаясь мысками земли, и наблюдать за ними со стороны. Я жевал чизбургер, запивая молочным коктейлем, и грелся в последних лучах августовского солнца.
Почему-то так получилось, что я очень редко чувствовал себя счастливым мерзкие болезненные сны, постоянные внутренние нравоучения от учителя, мамины слезы. Все это заставляло каждую секунду ощущать себя гадким и неправильным. Сейчас же мелкие капли летели в лицо, словно теплый дождик, пригревало солнце, и вокруг звучал смех, а внутри меня воцарилась тишина то ли учитель великодушно устранился, то ли был чем-то занят, но я по-настоящему наслаждался неожиданной свободой. Даже странный визит к бабушке стерся из памяти, и только рыжая девчонка в нескладном платье почему-то не хотела выходить из головы. И чем четче ее образ возникал перед внутреннем взором, тем тише вел себя учитель.
Напоследок перед отъездом домой мы еще немного прогулялись по городу забрели в Кремль, который мама почему-то не любила, прошлись по Александровскому саду и посмеялись над попами коней в фонтане. Мама все повторяла, что мне рано на такое смотреть, но сама покатывалась со смеху как маленькая.
На обратном пути в электричке я прислонился к холодному окну виском и задремал, прижимая сумки с одеждой, тетрадками и карандашами к груди. Впереди оставалась всего лишь пара дней беззаботного детства, а дальше ждала школа с уроками, одноклассниками и всем тем, чего я бы не пожелал никому.
Но пока я об этом ничего не знал и, вдыхая необычайную для меня свободу, мирно посапывал, не замечая, как странно смотрит на меня мама.
***
Боль во всем теле становилась невыносимой, и рот наполнился металлическим привкусом крови. Голова кружилась от постоянных ударов, и небо с землей вращались перед глазами, не давая понять, что же со мной происходит. Сверху раздавался хохот и улюлюканье толпа с удовольствием наблюдала не только за казнью, но и за тем, как колдуна, к которому еще недавно они обращались за помощью в их мелочных делишках, по земле волокли на костер.
Превозмогая оцепенение, в которое уставшее тело то и дело пыталось впасть, я попытался закричать. Изо рта, полного крови и осколков выбитых зубов, донесся лишь невнятный хрип. Может быть, это знак, что я не должен? Да нет же, знаю, что должен, иначе зачем все это затеял! Она приходила ко мне, я дал ей это заклинание я точно помню, такое не привидится. Мерзкий старик не получит ни одного из нас! Хватит! Надоело!
Эй, ты! просипел я.
Ты это мне, дьявольское отродье? Инквизитор ткнул меня в бок копьем, и я взвизгнул от боли под дружный гогот зевак.
Тебе, постарался я ответить ровно и, как любил это делать, свысока, но вышло жалко и шепеляво. Пока вы тут прохлаждаетесь, у вас из-под носа сбегает ведьма.
Врешь, нечисть! кинул другой мужчина в балахоне слишком много охраны для одного полумертвого колдуна.
А ты проверь!
Проверю, не сомневайся! с подозрением прошипел он. И если ты врешь, тебе несдобровать!
Какая мне уже разница.
Глава 4.
Всю мою жизнь я не знал ничего другого, кроме вечно говорящего внутри меня голоса. Диктующего свои правила, иногда поддерживающего, но чаще грубого. Он бывал разным, и со временем я научился даже выделять виды нашего сосуществования. Чаще всего он просто отдавал приказы: я мог повиноваться или поступать по-своему, тогда недовольный голос отчитывал меня, но не высовывался. Так я провел большую часть своего детства, когда практически бессильный ребенок, еще не познавший своих способностей, мог лишь идти на поводу. Когда же я начал понимать гораздо больше и осознал самого себя, учитель позволил себе управлять мной. Ту первую боль сожжения заживо, когда он не только заставлял, но и владел моим телом, я не забуду никогда. Отчаяние, ужас и нестерпимая пытка слились воедино, выплескиваясь наружу огнем. Я не мог самостоятельно даже пошевелить рукой, а делал лишь то, чего хочет он. С возрастом он все чаще брал бразды правления в свои руки. Я привык к боли, почти перестал ее ощущать и смирился со своей беспомощностью. Но самым страшным было вовсе не это, а тот третий вид нашего сосуществования, когда он стал слишком могущественным, чтобы вообще не считаться со мной. Когда впервые он полностью вытеснил меня куда-то в глубь тела, и темная сущность расползлась в каждую его клеточку, я думал, что это конец борьба проиграна, я навсегда останусь лишь жалким отголоском в его сознании. Но все же я возвращался раз за разом, чтобы довести битву до конца.
Моим любимым временем года всегда был конец августа переходный период между летом и осенью. Я подолгу сидел на качелях, слабо отталкиваясь от земли, и разглядывал хвойный лес, в котором знал каждую иголку. Уже не летний ветерок то и дело налетал со стороны других домов, где лесной массив отступал от поселка, издалека доносилось глухое постукивание колес электрички, пролетающей мимо нашей утопающей в зелени станции. Горько пахла полынь, обступившая мой уголок уединения со всех сторон, а за спиной диковинными цветами пестрел сад мамина гордость. Здесь я мог быть самим собой не бояться говорить вслух с учителем, ругаться и спорить, а иногда благодарить за что-то. Здесь я впоследствии постигал свои силы, здесь же он отдавал судьбоносные приказы.