Если мы хотим готовить человека к трудовой деятельности с ранних пор, то базовым направлением работы с ребенком с ментальной инвалидностью должна стать деятельность, направленная именно на становление процессов телесно-аффективной регуляции, что позволит ему со временем овладеть необходимым уровнем социальной компетентности и сформирует мотивацию к развитию в контексте определенного коллектива. Сказанное важно понимать в контексте часто встречающейся ситуации, когда уже взрослый человек с ментальной инвалидностью, пройдя школу и даже профессиональный колледж, остается на более низком уровне телесно-аффективной регуляции, чем это необходимо для трудовой деятельности.
Принятие культурных ограничений как своих является своего рода базой для получения социального опыта. Через последовательное освоение форм культуры ребенок в процессе развития накапливает опыт социального взаимодействия, который, в свою очередь, позволяет ему освоить следующую ступень собственной телесно-аффективной регуляции. На каждом уровне телесно-аффективной регуляции человек может выстраивать продуктивные социальные связи, если другие члены социума также общаются на языке, принятом в качестве нормативного на данном уровне развития. Проще говоря, трехлетнему ребенку будет хорошо в детском саду, но плохо в первом классе, а первокласснику нечего делать среди девятиклассников.
Любой ребенок независимо от особенностей развития должен себя чувствовать равноправным участником детского коллектива, в котором он обучается и развивается, у него должны быть значимые для него партнеры в детской среде друзья. С этими друзьями он должен «съесть пуд соли», чтобы они действительно приобрели общий опыт и стали друзьями. Для этого должна существовать субкультура людей со схожим восприятием мира. Чтобы быть развивающей для всех, детская среда должна состоять из тех, кто обладает схожим уровнем социальной компетентности. Дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже. Это вопрос педагогики каким образом воспитывать тех или иных детей так, чтобы помочь им стать теми, кем они могут и хотят быть, а не теми, кем бы мы хотели, чтобы они стали.
Как правило, при отношениях человека с особенностями развития и окружающих приходится балансировать между двумя крайностями. Человек либо проявляет себя в социуме так, как может, не учитывая интересы других и не слушая их, либо социум не слушает человека, который не умеет говорить на языке, принятом в данном социуме.
И в первом, и во втором случае человек с особенностями не имеет возможности стать членом сообщества. С одной стороны, ему нужно помочь научиться слушать других, а с другой стороны научить его рассказывать о себе.
Сами по себе образовательные институты прежде всего это институты социализации, но для ребенка с особенностями развития, не прошедшего первичную социализацию в семье[11], эти институты не приносят искомого результата. Особенно трагично это в системе инклюзивного образования, где человек с глубокой умственной отсталостью просто бесполезно проводит время, переживая ничем не оправданное для него насилие (о чем он не может сказать, так как даже не понимает этого, но мы видим отзвуки пережитого насилия в его агрессии по отношению к родителям), а если у него умеренная или, что еще хуже, легкая степень умственной отсталости, то он переживает свою неуспешность в среде сверстников, его проблемы множатся, а «вторичная патология» растет. Здесь мы видим как раз искривленное представление о воспитании и образовании они максимально расходятся. Мы как бы думаем: вот ребенок получает, как и все, некие абстрактные знания, так как он имеет право их получать, но при этом он не способен быть участником детского коллектива, в который помещен, то есть он не имеет достаточного уровня социальной компетентности. Нам же не приходит в голову посадить в один класс китайца, немца и русского просто потому, что они все имеют право на образование. Если уж посадили, то нужно говорить сразу на трех языках.
Образование часто понимают и используют в контексте получения знаний. Отчасти именно в обществе потребления знания становятся продуктом, одним из многих, которые можно и нужно «потреблять». Нам кажется, что нужно говорить об овладении знаниями. Речь о том, чтобы не только воспринимать, потреблять знания, но и о том, чтобы выбирать, какие знания и зачем нужны, уметь ими пользоваться и отсеивать не нужную индивидууму информацию. Между знаниями и информацией есть различие: я владею знаниями, а информация управляет мной. В век информационных технологий и ускоряющегося темпа жизни необходимо очень точно знать свои потребности и иметь собственные критерии отбора необходимых знаний и информации. Соответственно, этому нужно учить и человека с особенностями развития. Особенно если мы хотим говорить о рабочем процессе, в котором человек должен ориентироваться.
В последнее время в педагогике происходит некоторый перекос: знания преобладают над умениями и навыками. Эти знания часто не укоренены в практике реальной жизни, поэтому ими часто невозможно пользоваться. Особенно это ярко видно в практике работы с людьми с ментальной инвалидностью.
К тому же стоит отметить, что широко обсуждаемая в последнее время тема онлайн-образования как основного является следствием этого перекоса. На наш взгляд, принятие такого направления как магистрального может создать негативный эффект: появится огромное число детей, не обладающих необходимым для их успешной жизни уровнем социальной компетенции, не укорененных в практике жизни и не наученных продуктивной деятельности.
Яснее, чем где бы то ни было, в образовании детей с особенностями развития видно, что отсутствие единой образовательной парадигмы или даже отсутствие единого мировоззрения ведет к неструктурированным знаниям, невозможности усвоить эти знания и, как следствие, невозможности ими пользоваться. К нам приходят школьники и выпускники коррекционных школ. Их отрывочные знания не приносят им никакой радости и никакой пользы в жизни. Они умеют читать, но не читают. Они часто не умеют считать, но, даже умея считать, не могут этим пользоваться, так как родители не позволяют им ничего самостоятельно покупать. Они обладают какими-то отрывочными эстетическими представлениями в основном полученными от родителей или значимых для них специалистов. Эти эстетические представления, с одной стороны, помогают немного ориентироваться в жизни, а с другой тормозят развитие, так как со временем устаревают.
При отсутствии потребности человеку незачем развивать понятийный аппарат. И наоборот, развитие понятийного аппарата в отрыве от всего остального не всегда гарантирует развитие потребности в его использовании. Это параллельные процессы, причем очень важно, что они запускаются именно в социуме. Моделью такого социума, прежде всего, призвана быть школа. Если мы посмотрим на образование с этой точки зрения, то увидим, что воспитание должно вестись раньше образования или же образование необходимым образом должно включать в себя элементы воспитания.
Можно сказать, что это общеизвестные истины. Однако в последние 1015 лет вопросы доступности образования для всех категорий детей, в том числе инклюзия в образовании, несоизмеримо чаще обсуждаются широкими слоями заинтересованной и даже незаинтересованной общественности, чем вопросы воспитания, которые гораздо труднее объективировать, стандартизировать и монетизировать. Реабилитационные и образовательные технологии проще транслировать, чем воспитывать поколение интуитивных педагогов, терапевтов и реабилитологов.
В педагогике никогда нельзя рассчитывать на быстрый результат. Семена, которые мы посеяли сегодня, возможно, дадут всходы через месяцы или даже через годы. В том-то и проблема педагогики: не существует никаких быстрых, четких, алгоритмических решений. Есть вектор развития, есть отношения, но не может быть доказательной реабилитационной методики, которая «исправляла» бы детей с той или иной проблемой в развитии. Родитель и педагог (если он хороший педагог) работают часто интуитивно, опираясь на опыт и знания, но действуя в непосредственном контакте с ребенком.
Вся система воспитания реабилитации коррекции образования должна готовить человека к самостоятельной жизни, включая сопровождаемые трудоустройство и проживание. Однако практика показывает, что к выходу из школы или колледжа человек с ментальной инвалидностью не только не способен самостоятельно жить и работать, но даже не способен к групповому социальному взаимодействию. Чему он учился столько лет? Или чему его учили? И чему научили?
Развитием взрослого человека системно никто не занимается. Если взрослый человек без особенностей развития хочет получить дополнительное образование, он выбирает его самостоятельно и целенаправленно. А взрослый человек с ментальной инвалидностью самостоятельно не научен ничего выбирать. Более того, он и не знает, зачем ему нужно еще учиться. Окончив школу, он начинает стремительно деградировать, если не продолжает обучение или не занимается продуктивной деятельностью. Выход из этого поддерживающие и развивающие сообщества, где образование и воспитание не прекращаются никогда. Один из примеров сообщества такого рода наша организация, центром которой стал театр.
Труд и/или занятость?
О чем необходимо говорить прежде всего: о трудоустройстве людей с ментальной инвалидностью или об их занятости? Без формирования трудовых навыков, навыков дисциплины и создания формирующего и поддерживающего трудового сообщества ни о каком трудоустройстве и речи быть не может. Трудоустройство возможно только на фоне большого опыта трудовой занятости, которая может стать для человека подготовительным этапом для сопровождающего трудоустройства. Собственно, трудовая занятость это освоение социальной и трудовой компетентности. А сопровождаемое трудоустройство это уже самостоятельная деятельность человека с особенностями развития в поддерживающей среде[12]. Но зачем оно вообще нужно, трудоустройство?
Человек с инвалидностью, как правило, получает пенсию по инвалидности. Более того, если он начинает именно трудовую деятельность, то перестает получать определенные надбавки к пенсии по инвалидности, что свидетельствует о том, что закрепленное за ним право получать деньги от государства противоречит идее его трудовой занятости. Так, может, тогда не нужно работать? В чем смысл труда? Почему он необходим человеку? Смысл трудовой деятельности в зарабатывании денег?
Труд в нашей европоцентрированной культуре является базовой ценностью. Труд дает возможность человеку быть и жить самостоятельно и открывает ему дверь в сообщество людей, живущих в данной культуре по определенным культурным правилам и нормам. Одним из стигматизирующих и инвалидизирующих факторов является как раз невозможность человека быть самостоятельным и в этой самостоятельности быть продуктивным. Неслучайно инвалидность характеризуется как ограничение именно в трудовой деятельности. Труд это форма социальной активности и ответственности человека. То есть если мы предоставим человеку возможность трудовой деятельности, то избавим его от большой части стигматизации по признаку инвалидности. Труд открывает перед человеком возможность не быть инвалидом, иждивенцем[13].
Мы придерживаемся мнения, что трудовая деятельность для человека с ментальной инвалидностью и психофизическими нарушениями должна быть ведущей социальной и культурной деятельностью, приносящей ему возможность развиваться и жить в референтном сообществе, наделяющей жизнь смыслом и поднимающей ее качество (по крайней мере в социокультурном контексте).
Одной из весьма сложных проблем трудоустройства людей с ментальной инвалидностью является нежелание их родителей. От них часто приходилось слышать: «у меня ребенок-инвалид», «он не сможет работать», «я его одного никогда не отпускаю» и т. п. В Москве, где необходимо каждый день возить самостоятельно не передвигающегося в общественном транспорте человека на работу, а потом забирать его оттуда, это для родителей энергетически затратно. Кроме того, они привыкли, что их жизнь и жизнь их ребенка слиты воедино, и очень трудно разделить их из-за созависимости: родителю нужно найти для себя новые жизненные ориентиры и смыслы, если их ребенок большую часть жизни будет проводить не с ними. И здесь в основном значимы даже не объективные способности людей с ментальной инвалидностью к трудовой деятельности, а именно степень зависимости от родителей. Кроме того, родители зачастую не верят в возможности своего ребенка и не готовы даже попытаться что-то изменить в привычном течении жизни, боясь снова попасть в ситуацию неоправдавшихся ожиданий. Некоторые же, напротив, громко говорят о трудоустройстве, но, когда дело доходит до конкретики, оказывается, что их дети настолько несамостоятельны, что ни о каком трудоустройстве в ближайшее время и речи быть не может.
Существует и еще один аспект проблемы. В Москве родители привыкли к большому количеству досуговых развлекательных и развивающих занятий для детей. Они не хотят ничего менять ради того, чтобы уже выросший человек стал взрослым и трудоустроился, так как тогда придется отказаться от привычного стиля жизни, основой которой является потребление различного вида услуг. Препятствием к реальному трудоустройству является мнимое трудоустройство или попытка родителей и ряда организаций сделать вид, что молодые люди и взрослые с ментальной инвалидностью занимаются трудовой деятельностью. Отчасти эта ситуация связана с завышенными, неадекватными оценками возможностей ребенка, которые дают родители, и непониманием, что реальное трудоустройство это и реальный труд, который человек с особенностями развития должен выполнять, а не имитация этого труда.
Услуга по сопровождению в трудовой деятельности предоставляется самому человеку с особенностями развития. Родитель должен понимать, что в ситуации сопровождаемого трудоустройства он не заказчик услуг. Родитель не вправе вмешиваться в трудовой процесс или процесс взаимоотношений своего ребенка в трудовом коллективе, как с мастерами, так и с коллективом. Если родитель вмешивается в рабочий процесс, не дает ребенку научиться переживать неизбежные социальные и трудовые кризисы, то не помогает, а мешает ему стать взрослым и научиться самостоятельно принимать решения и выходить из трудных жизненных ситуаций. Если родитель не помогает своему взрослому ребенку выстроить предлагаемый в учреждении продуктивный ритм жизни, например, не следит за тем, чтобы человек вовремя выходил из дома, чтобы он высыпался и готовился к работе, не поддерживает дисциплинарные требования, принятые на рабочем месте, то у специалистов практически нет шансов включить этого человека в рабочий процесс.
Что важнее рабочий процесс или его результат? Обычно считается, что если мы говорим о трудовой занятости, то процесс может и должен быть важнее результата, а если о трудовом процессе то речь идет именно о ценности финального продукта. На наш взгляд, и в том и в другом случае выстраивать и определять процесс должен именно финальный продукт. Тогда процесс становится целесообразным, а значит, мотивированным. В противном случае, раз результат не важен, то незачем стремиться к наилучшему результату и, соответственно, процесс теряет силу.