Маша с бабушкой дважды ходила к обедне и причастию. Эти посещения оказывали на неё странное действие: всё время, с той минуты, когда она, осенив себя крестом, входила под своды, и до самого конца службы из глаз её текли и текли тихие слёзы не было ни спазмов, ни рыданий, а только эта вот солёная вода, которую она, не имея платка, смущённо отирала руками, пока однажды к ней не подошла светлого и кроткого вида старушка и, протягивая аккуратно сложенный клетчатый кусочек полотна, не сказала:
Ты плачь, дочка, плачь! Это хорошо. Грех со слезами выходит
Грех Склоняясь у исповеди, она честно спрашивала себя, нету ли на её совести этого самого греха, искала и не находила. Она всех любила, и мужа прежде всех других, честно старалась быть ему хорошей женой, не гневалась, не злословила, не ленилась Ну вот разве что чревоугодие вкусно покушать Маша любила всегда, но ведь не за это же, в самом деле, обрушивались на неё мужнины кулаки?
Между тем надо было что-то решать. Дома об этом не говорили, было понятно и так, что родители на её стороне, а молчат только оттого, что не ходят брать на себя бремя этого выбора, его она должна сделать сама, но ответа всё не было. Однажды, набравшись смелости, Маша обратилась к священнику: как ей быть, если муж бьёт? Батюшка, которого она перехватила в церковном дворе, посмотрел в её заплаканное лицо, отвёл в сторону.
Венчаны?
Нет. Атеист он
Угу, кивнул отец Георгий, а за что бьёт?
Маша пожала плечами.
За разное С пустяков начинается. То рубашка не так поглажена, то суп перекипел
Суп перекипел? отец Георгий поднял бровь, было видно, что он с трудом сдерживает улыбку.
Ну да, суп, повторила Маша рассеянно и добавила словами Алексея: надо разогревать, а не кипятить, эту бурду потом есть невозможно, и она, набрав побольше воздуха, выпалила на одном дыхании всю печальную историю побоев и прощений.
Отец Георгий задумался. Не сосчитать, сколько он слышал уже таких жалоб. Бивали обычно из ревности или по пьяни, или, в крайнем случае, за отказ в близости, но так чтобы за суп
Маша вздохнула:
Я сейчас у родителей, вот думаю: надо ли возвращаться
Отец Георгий вгляделся в это ясное лицо. В другом случае он бы, наверное, сказал то, что ему полагалось по сану: живёте во грехе, надо венчаться. Но в глубине души он не верил, чтобы венчание что-то изменило в жизни этой юной женщины. И когда он наконец прервал молчание, то заговорил не по уставу.
Я бы мог сказать, что он бесноватый. Церковь о таких говорит: одержим дьяволом, но, строго говоря, все мы им одержимы. У каждого в сердце есть от Бога и от Диавола, только один отдаёт себе в этом отчёт, а другой нет. А из тех, кто понимает, есть такие, кто это старается преодолеть, и такие, кто идёт на поводу у своих пороков. Но это его беда и измениться может он только сам. А ты спрашиваешь, что делать тебе Что ж, выбор у тебя, как я вижу, такой: остаться и помочь ему обрести в себе Бога или предоставить его самому себе и хотя бы оградить от него детей. Решай.
Маша издали заметила у ворот голубую «Ладу» свёкра словно наткнулась на невидимое препятствие, качнулась вперёд и назад. (Возвращалась она одна, бабушка не стала дожидаться окончания её разговора с отцом Георгием). Постояла, чтобы унять сердце и собраться с мыслями, но вышло не очень: мысли метались как муравьи, когда в кучу втыкают палку, и если бы не Петька, которого уже пора было кормить, то Маша бы развернулась и ушла бродить, дожидаясь, пока Рангуловы (кто бы там ни был) уедут восвояси. Она не была готова видеть ни одного из них.
Маша присела на лавочку у чьих-то ворот в беспомощной надежде, что вот сейчас откроется калитка и непрошенные гости уедут несолоно хлебавши. Но прошло несколько минут, потом четверть часа, а ничего не происходило; зато под грудью она ощутила холодок и, поднеся ладонь, обнаружила на кофточке влажное пятно: молоко! Петька, небось, уже заходится от крика. Маша поднялась и решительно направилась к дому.
Так и есть, ещё за воротами был слышен истошный Петькин ор. Маша поднялась на крыльцо и отворила дверь. Комната, которая служила гостиной и кухней, была полна народу: за столом сидели отец и свёкор, а мама со свекровью хлопотали вокруг Петьки, которого держал на руках Алексей. Когда она вошла, все разом замолчали кроме Петьки, разумеется. Маша коротко поздоровалась и направилась к сыну. Стараясь не смотреть на мужа, она взяла ребёнка и удалилась с ним в спальню, плотно прикрыв за собой дверь.
Петька взял грудь и затих. Было тихо и за дверью. Потом дверь скрипнула и в спальню проскользнула Вера.
Верочка, что? Иди сюда, Маша похлопала по покрывалу рядом с собой. Верка взобралась на кровать и просунула голову под материну свободную руку. Маша, обессиленная, обняла дочку. Если бы можно было вот так сидеть со своими детьми в этой тихой и тёплой комнате долго-долго, и ничего не решать, и чтобы все оставили её в покое
За дверью послышались негромкие голоса словно покойник в доме, подумала Маша. Потом хлопнула печная заслонка, зазвенела посуда: мама накрывает на стол. Свекровь сказала: «Давайте я». Отворилась и закрылась входная дверь, голоса отца и свёкра переместились во двор папа вышел покурить. Алексея слышно не было.
Петька забеспокоился, закряхтел, Маша переложила его на другую сторону, подняла глаза и увидела Алексея. Оставив тапки у двери, он тихо ступал в носках по дощатому полу и был уже на середине комнаты, когда, наткнувшись на Машин взгляд, остановился. Спросил:
Можно?
Маша усмехнулась: как будто это она его поколачивает, а не наоборот! Алексей подошёл, погладил кончиками пальцев хохолок на Петькиной макушке.
Он поправился. И подрос.
Маша отвернулась и уставилась в окно. По тому, как прогнулась кроватная сетка, поняла: муж сел рядом, по другую сторону от Веры. Петька уже насытился и засопел, но она не спешила отнимать его от груди. Верка сползла на пол, вытащила из-под кровати эмалированный, Машин ещё, горшок, спустила штанишки и уселась, переводя взгляд с матери на отца и обратно. Потом, повернувшись к ним голой попкой, накрыла горшок крышкой и, натягивая колготки, сказала:
Я кушать хочу!
Ступай к бабушке, скажи, я сейчас приду, ответила Маша.
Когда она вышла, Алексей сказал:
Мне плохо без вас, Маша! Очень плохо.
Колотить некого?
Я он сглотнул. Я сволочь. Мерзавец. Наверное, я не заслуживаю прощения. И я тебя не стою. Но
Глава 11. Порода
Маша обещала подумать.
За столом сидели порознь. Мать не ударила лицом в грязь, и на столе было всё, чем богата обычная работящая семья в это скудное время: разнообразные соленья, варёная молодая картошка со свежей зеленью, салат из своей, прямо с грядки, редиски в сметане, розовое сало. Ради такого дела Игорь Семёныч отлучился к машине и вернулся с двумя бутылками водки, но пили мало: сам он за рулём, Маша кормит, а отец её вообще не любитель. Наталья Леонидовна, мать и Алексей пригубили по стопке, тем дело и кончилось. За столом, как это бывает в таких случаях, разговор шёл натужно оживлённый, все как сговорились не дать тишине ни единого шанса, словно в паузу может проникнуть что-то непоправимое. Говорили старшие о садово-огородных делах, о Перестройке и растущих ценах, о видах на будущее тщательно обходя только то, что было целью этого внезапного приезда. Алексей, уставясь в свою тарелку, энергично жевал и только изредка бросал робкие взгляды на жену. Однако день начал клониться к вечеру и, чтобы не ехать в ночь, гостям надо было трогаться в обратный путь. Мать, глянув на отца, робко предложила им остаться переночевать, но он промолчал, да и гости идею не поддержали засобирались. Наталья Леонидовна, помогая хозяйке убирать со стола, выразительно глянула на мужа, и тот поставил вопрос ребром:
Ну что, Маша, собирай детей, да поехали домой!
Все сразу затихли, и в этой тишине прозвучал ровный Машин ответ.
А я дома
После минутного замешательства свёкры заговорили одновременно: что это такое, Маша, это никуда не годится, ты же нам уже как дочь, и потом, это наши внуки тоже, и мы не дадим тебя в обиду, ты же знаешь, мы всегда на твоей стороне
Маша молча слушала эту сбивчивую тираду. Когда она иссякла, а Маша так и осталась сидеть за столом и, судя по всему, трогаться никуда не собиралась, то оба набросились на сына, который по-прежнему молчал свёкор строго: «Алексей!», свекровь: «Лёша, ну же!» Алексей покраснел пятнами и набрал воздуха, чтобы ответить, но заговорил Машин отец.
Ну, вот что Его голос, неожиданно сильный, прозвучал поверх всех голосов. Когда все стихли и оборотились на него, Пётр Иваныч смущённо прокашлялся и, уже тише, но тоном, не сулящим ничего хорошего, продолжил: Дочь моя взрослая и знает, что делает. Мы с матерью на неё не давим, и вам не следует. Дайте ей время
Как же так, Петя Пётр Иваныч, уже месяц! вскинулась было Наталья Леонидовна. Супруг взял её за руку: «Наташа», она резко дёрнулась: «Ну что?», но продолжать не стала.
Маша не смотрела на отца, но знала, что этот разговор даётся ему непросто.
А вы, Наташа, поставьте себя на её место и, может быть, этот срок не покажется вам таким уж долгим.
Это была самая суровая отповедь, которую она когда-нибудь слышала от отца свекровь, как норовистая лошадь, шумно втянула воздух и отвела глаза. На Алексея жалко было смотреть, он выглядел, как напроказивший школьник, и если бы мог, то, наверное, растворился бы в воздухе.
В общем, моё мнение такое. Давайте не будем пороть горячку и успокоимся. Там будет видно.
Спустя долгую, звенящую от напряжения паузу Игорь Семёныч хлопнул себя по колену и поднялся.
Что ж. Будь по-вашему Тогда нам пора!
Когда Рангуловы, расцеловав внучку, уехали и шум их машины растворился в глубине улицы, мать, энергично вытирая тарелку, заговорила (Маша, обессиленная, оставалась сидеть за столом):
Ишь Видали вы таких?! она не проронила почти ни слова за всё время, пока сваты были в доме, обходясь короткими вежливыми репликами. Порода у них, видите ли! Дед, говорят, такой был руки не распускал, но бабку тиранил, она от него, бедная, натерпелась. Порода! Видали?! А мы, значит, дворняжки, нам тявкать не полагается Права была мама, ой как права!
И она яростно швырнула полотенце на стул.
Глава 12. На чемоданах
Начиналось лето.
Дороги высохли, вдоль них и по заборам стояла высокая трава, вокруг посёлка зацвели поля. Сделав поутру домашние дела, Маша брала детей и уходила в зелёную балку, где девочкой бегала сама: стелила на траву ветхое покрывало, устраивалась на нём с Петькой Вера тут же убегала к ручью и отпускала мысли на волю, глядя на высоко плывущие облака. Всплывали и сменяли одна другую картины детства: казаки-разбойники, строительство шалашей, костры и вкус печёной картошки в обугленной кожуре. Дневные сеансы в кино. Школьные товарищи где они теперь! Иные разъехались, иные обзавелись семьями, кое-кого она встречала в Муратово, совсем другие люди, с печатью забот на лицах и невесёлыми рассказами о том, кто как «крутится» в наступившие непредсказуемые времена
Совершив привычный круг, мысли сворачивали к дому. Маша спрашивала себя: любит ли она Алексея как раньше? Вздыхала. Иногда нападала сосущая тоска по нему, по их недолгому безоблачному счастью, казалось встала бы и пошла к нему пешком, через поля, на зов чего там? Сердца? Плоти? Не всё ли едино. Ведь было же, было у них настоящее, незамутнённое, вымечтанное в девичьих снах! Она бережно доставала из ларца своей памяти эти сокровища и перебирала каждый камушек, каждую жемчужину: от иных бросало в жар, заходилось сердце, принималось неистово колотиться в ушах. Она видела отуманенное страстью лицо Алексея, и невольный стон вырывался из груди Но в следующую минуту другое лицо вставало перед глазами, лицо, искажённое яростью разрушения. Маша инстинктивно съёживалась на своём покрывале, закрывалась руками куда угодно, только не по лицу, как она выйдет из дому, как покажется людям на глаза! И жемчуга рассыпались в её руках, скатывались в траву горючими слезами Однажды Саша, её подруга, писавшая диплом по древнерусской символике, поведала, что жемчуг на Руси был прочно связан со слезами, что-то там про князя, что изронил жемчужну душу из тела. Вот и она теперь чувствовала, как по капле покидает её любовь, а ведь казалось, что не вычерпать до дна
Ад и рай её воспоминаний стояли насмерть, и ни один не уступал другому. Но потом прибегала Вера с каким-нибудь из бесконечных вопросов, с цветком или с красивым мокрым камушком, а там и Петька принимался кряхтеть и требовать молока спасительная рутина брала своё.
Однажды, перестирав детские вещи, она обнаружила, что Веру одеть решительно не во что. Та, как проснулась в трусишках и в майке, так и стояла перед ней теперь, просясь гулять, а все её вещи, включая единственное платье, висели на верёвке в саду. Маша подумала о платьицах, старых и новых, на вырост, поджидающих в шкафу в их с Алексеем комнате, и взялась за телефон
Алексей приехал в ближайшие выходные, привёз вещи и остался ночевать. В воскресенье вечером они вернулись в город.
.
На исходе лета старшие Рангуловы засобирались в Питер не в отпуск, насовсем. Разговоры об этом велись в семье и раньше, но Игорь Семёныч не хотел оставлять мать, а та упёрлась: не брошу Сенину могилку, и всё тут. Но летом бабушка слегла, и вскоре её не стало. Бабушкина болезнь, пусть и недолгая, прибавила Маше хлопот: они с Алексеем жили в служебной бабушкиной квартире при общежитии, занимая одну из двух просторных, с высокими потолками комнат этого старого, дореволюционного ещё дома. Теперь, когда бабушки не стало, квартиру следовало вернуть администрации. Тут и подоспело решение переезжать: свёкру предложили работу в одном из институтов северной столицы.
Переезжать решили всей семьёй: Кавказ полыхал да что там Кавказ! Занялись все окраины. Десятки лет люди жили рядом, ходили друг к другу в гости, помогали чем могли, вместе женили детей и оплакивали покойников. И вот в одночасье стали врагами, взялись за оружие, город, в котором теперь и своим недоставало работы один за другим закрывались оборонные заводы наводнили беженцы, пополз гнилой, зловонный шепоток: русским здесь делать нечего, они пришлые! Пусть убираются Мало кто говорил это вслух и всерьёз, но, похоже, каждый был теперь только за себя. Люди осторожные и предусмотрительные засобирались, снялись с насиженных мест, подались, от греха подальше, «в Россию», как в последний бастион, а кто и дальше.
Первым протоптал тропиночку вездесущий Петька. Неведомо каким ветром занесло его в Питер, но этот неунывающий авантюрист однажды позвонил по межгороду и сообщил родителям, что не вернётся. Учитывая ситуацию, отговаривать его не стали, а его рассказы о тамошнем житье-бытье по капле точили каменное сердце недоверчивого отца. Неожиданно для всех, этот вертопрах на новом месте преуспел. Мать, после очередного его звонка, пересказывала домашним новости, Игорь Семёныч вначале отмахивался:
Наташа, ну честное слово, ты как маленькая, Петьку что ли не знаешь? Дели всё на восемь. Лучше скажи, сколько денег опять попросил!
Да не просил он денег, Игорь!
Ой, да ладно, не сдавался свёкор, как будто я не знаю, что ты натихую шлёшь ему переводы.
Игорь, клянусь: с марта ничего не просил!
Это уже было серьёзно: до сих пор Петька с его эскападами и способностью влипать в неприятности был едва ли не главной статьёй семейных расходов. Но Игорь Семёныч не верил, что это надолго, ухмылялся: ну-ну. Вот погодите, заявится с поджатым хвостом и ещё большими, чем прежде, долгами!