Под ледяным блоком - Редакция Eksmo Digital (RED)


Дарья Крылова

Под ледяным блоком

Дарья Крылова

* * *

Выражаю искреннюю признательность Юлии Зак, моему другу, критику и советчику, без поддержки которой эта книга не была бы написана.

Пролог

Яркими всполохами взвился в ночное небо огонь. Вокруг него собрались черные фигуры зевак. Для них он был словно яркий цветок в черноте ночи красивый, завораживающий. И совсем не несущий смерть, хотя его предназначение в ту ночь заключалось именно в этом.

Вытащенный из оков домашнего очага, где, прирученный, готовил еду и согревал дом, заботливыми руками он вырос до по истине устрашающих размеров и теперь поедал находящуюся внутри душу. Повинную лишь в том, что она немного отличалась от всех тех сотен душ, находящихся в относительной безопасности по другую сторону завесы огня. Она отличалась от них тем, что умела завивать волосы без помощи раскаленных щипцов. И завивала их своей госпоже много лет, пока однажды это не увидели другие слуги, и, дабы не навлечь на свои души беды еще большей, чем уже случилась, поспешили сообщить о случившимся в нужное место.

«Ай, хорошо горит!»  решился выкрикнуть кто-то из толпы.

Смельчаку не ответили. Зрелище полыхающей в ночи ведьмы завораживало, но желание выкрикивать лозунги или горланить песни, не вызывало.

Рядом с завороженной толпой, объединенную на время горения в единое живое существо с общим на всех сознанием, выделялся человек. Один человек стоял недалеко, всего на какой-то шаг от скопления людей. Он смотрел на огонь, как и все. Но думал не о величии оранжевого пламени в черноте ночи. Нет, во время сожжения ведьмы, он имел смелость думать о своем. Это была совсем иного свойства смелость, если сравнивать с той, что была у выкрикнувшего свое мнение по поводу того, хорошо или плохо горит ведьма.

Нет, Альваро Эрнандес, и отправивший ведьму в огонь, думал не о ведьме и не об огне. В этот страшный час он имел наглость думать исключительно о себе. И еще немного о том, что если бы у него была возможность прокрутить время назад, он сделал бы все то же самое, и ни разу не поверил бы ведьме, клявшейся и божившейся ему всеми дорогими для нее вещами, что она больше так не будет. Он знал, по себе знал, что они так не умеют. Потому что ведьма не может жить без того, что определяет её суть. Без магии. Они дорожат своим волшебством, потому что живут, чтобы колдовать. А людям, обыкновенным людям, не нужна магия. Она им непонятна и опасна, потому что они не могут объяснить себе, откуда она взялась, а главное, как именно может быть использована. Какова гарантия, что ведьма не использует магию против человека? Эта девушка завивала своими пальцами волосы госпожи, но с таким же успехом, она могла выжечь на коже своей госпожи какой-нибудь страшный знак, или же прижечь её так, что та бы погибла от ожога.

Альваро было совершенно ясно: единственный путь, которым возможно решить ведьмовской вопрос уничтожение ведьм. Никакими запретами магии, никакими законами для волшебников невозможно было решить проблему магии. А если ведьмы не согласны, то пускают уходят.

Огонь догорал. В воздухе плавал отчетливый запах жаренного мяса, приправленный криками боли и проклятий, что умирая, посылала в его адрес девушка. Нет, он ни о чем не жалел. То, что сделал, он сделал по собственной воле, в здравом уме и твердой памяти, следуя собственным соображением и идеалам.

* * *

У Армадио Кабрера было шестеро детей: старший сын Кабрера, Альфонсо, работал помощником трактирщика. Работа не Бог весть какая безопасная, с учетом того, что именно на Альфонсо лежала обязанность выставлять за дверь особо набравшихся клиентов, а также стрясти с них причитающееся за выпивку. Старшей дочери, Адоре, минуло восемнадцать, но замуж ее так и не выдали. Можно было бы подумать, что она не вышла лицом, когда бы ее пронзительные голубые глаза и душистые золотые волосы, забранные в пышную косу, не пленили сердце каждого, кому доводилось опрометчиво бросить взгляд на хорошенькую служанку. Адора, вместе с матерью, работала в одном богатом доме на одной из главных улиц Мадрида. Мать была кухаркой, а Адора была камеристкой дочери герцога.

Надо сказать, что готовила синьора Кабрера настолько непревзойденно и держала господскую кухню в таком порядке, что завистливые слуги, начали поговаривать о том, что уж не магией ли приправляет главная кухарка свои блюда. В общем, сослуживцы мать и дочь Кабрера, мягко говоря не любили, а не мягко спали и видели, как изжить этих двоих из дома.

Многие молодые люди пытались соблазнить Адору, кто со злым умыслом, а кто просто ради забавы, но серьезных намерений создать с ней семью не было ни у одного из многочисленных её кавалеров. А потому, никому из них Адора Кабрера взаимностью не отвечала, а с теми, кто не понимал отказ с первого раза, непременно что-либо случалось неприятное. Уши отрастали похлеще, чем у слона, или квакать начинал молодой человек ни за что, ни про что.

Еще четверо детей четырнадцатилетний Адольфо, двенадцатилетняя Ибби, десятилетний Андреас и восьмилетняя Марибель ходили в школу, но там у них все как-то не ладилось. Товарищи по классу наотрез отказывались дружить с кем-либо по фамилии Кабрера (отчасти потому, что шутки над носителями данной фамилии обходились на редкость дорого) и, хотели они того или нет, а приходилось им всем держаться вместе и особняком.

Сам же глава семьи Армадио Кабрера был цирюльник по профессии, круглые сутки проводил он в подвале, варя кремы для бритья и после него, делая парфюмы для дам своих клиентов, но едва ли его дело приносило столько, чтобы вся семья могла есть досыта и одеваться не в одно тряпье. Однако же, то ли был глава семьи был человеком приятным в общении и имел много друзей, то ли дельцом был неплохим, но хлеб и молоко в семье всегда были.

Однако, в момент трагического происшествия с его старшей дочерью, Кабрера старшего свалила с ног лихорадка. Он уже несколько мучительных дней лежал в кровати на попечении четверых младших детей и бредил. Он все кричал, что видит пожары. Повсюду тлели пожары. Чернели выжженные равнины.

 Нет ничего важнее выжженных равнин,  прохрипел он, борясь с кашлем, и оттолкнул руку Ибби, пытавшуюся вытереть его лоб от пота.

 Выжженные равнины? Что это такое, папа?  спросила она, вглядываясь в мокрое лицо отца.

 Выжженные равнины оставляет огонь. Огонь это наша душа. Выжженные равнины это мы.

Она не успела обдумать его слова, потому что в эту минуту в дом бегом влетела мать.

 Скорее уходим! Хватайте все ценные вещи,  воскликнула она.  Бежим. Они схватили Адору. Они видели её магию. Если не уйдем сейчас, все мы погибли.

 Что?  игравшая на полу Мирабель бросила куклу.

Андреас опустил книжку. Готовивший отцу бульон Адольфо вошел в комнату последним и застал тишину.

 Что-то случилось?  неловко спросил он.

 Адора погибла,  коротко известила мать,  я сумела бежать и у нас есть несколько мгновений, пока они допрашивают и мучают её, чтобы мы успели уйти. Я знаю свою девочку, она очень сильная.

 А как же Альфонсо?  возразил старший из оставшихся детей.  Он придет в пустой дом? К поджидающим его тюремщикам? И его убьют, как Ади?

 Конечно же нет. Я уже сообщила ему. По огненной связи. Нас ведь всех связывает огонь, Альфонсо. Адора огнем сказала мне бежать. Иначе, я бы осталась. Но она отвлекла их внимание, смогла задержать, чтобы спасти всех нас. Адольфо уже в горах, мы уходим туда.

 Огонь поведет нас,  встрял в диалог отец, садясь на кровати,  мы уйдем прямо сейчас же. Этой же ночью, пока они будут сжигать мою маленькую девочку. Мы уйдем в горы, где все эти пожары закончатся. Никто не будет сжигать ведьм и колдунов, никто не будет преследовать нас, потому что там будем только мы.

И они ушли под покровом ночи. Они оставили дом, дела, знакомых. И те, кто умели видеть и знали, подумали, что семья Кабрера поступила не так уж и глупо. Уйти от тех, кто убивает тебя едва увидев, что ты умеешь колдовать, явно лучше, чем жить в подполье и каждую минуту думать, не выдал ли чем себя. И так число ведьм в городах и селах стало убывать.

Глава 1

Алессандра Хосефина Эрнандес сидела в заляпанном лекарственной мазью платье и, запустив пальцы в жидкие тонкие волосы, думала о том, как она ненавидит праздники со всей их бессмысленной мишурой. Сегодня был не просто праздник, сегодня было её двадцатипятилетие, день рождения, и от этого она ненавидела все происходящее еще больше.

Родиться огнемагом в краю, полном смертоносного огня и пепла, было для Алессандры своеобразной насмешкой. Семья ее, сильных магов, но умудрившихся обеднеть из-за легкомысленного отношения к финансовым делам и привычки жить не по средствам, к суперспособности дочери относилась как к неизбежному недостатку, такому же, как ее непримечательная внешность или стремление всегда стоять на своем. Родители признавали, что дочь не слишком удалась, но, пока нет другой (а другой дочери или сына они так и не дождались), надо любить эту, постаравшись воспитанием улучшить то, что ещё возможно улучшить. Поскольку ни маленький рост, ни светлые, тонкие, «не испанские», как говорили в семье, волосы, ни пепельного цвета глаза исправлению не поддавались, все силы были брошены на корректировку характера.

Воспитание включало в себя советы относиться к себе как к обделенной, внешность стараться улучшить с помощью магии и отрепетированного выражения лица, которое в семье называлось «милым» и «женственным», а дурной упрямый характер спрятать подальше, иначе можно полностью забыть о приличном замужестве.

Взвесив все за и против, Алекс сделала свой выбор и предпочла забыть о замужестве, но характер оставить, какой есть.

Гуляя по острову, сначала после домашних занятий, затем во время каникул, она подолгу размышляла о свойствах огня. Огня своего и того, которые извергали вулканы, оставляя после себя лишь огромные равнины, серые, бесплодные, полные холодного равнодушия к любым формам жизни. Размышления были по большей, части неприятные и её собственный огонь недовольно ворочался где-то возле солнечного сплетения.

Огненные потоки лавы, живой и красивой, застывали бесформенными неопрятными камнями, успев за свое краткое существование вне глубин вулкана жадно и бессмысленно уничтожить все, попавшееся им на пути. От этого Алекс неизменно мерзла и куталась в серую шаль.

 Смотришь часами на этот пепел, вот и сама вся серая, что глаза, что лицо,  осуждающе говорила мать и недовольно поджимала тонкие аристократические губы,  одеваешься тоже серо, и вокруг тебя все серым становится.

Алессандра старалась отмалчиваться. Каждый спор с матерью, в котором обе заводились с пол-оборота, будил огонь. Завивка и укладка волос в выбранную матерью причёску, наряды, сплошь из кружав и оборок, долгие репетиции милых улыбок, которые все равно не получались милыми, настоятельные ежедневные старания её откормить, чтобы придать телу нужные формы,  всё становилось маленьким полем боя. Горячность дочери была непонятна матери, искренно считавший, что огненные способности достаточно просто отрицать, чтобы они не проявлялись. Алессандра же в каждой попытке отстоять свое мнение или кусочек личного пространства ничего не могла сделать с мгновенно поднимающим голову огнем. В тринадцать, поймав мать на регулярном чтении её дневника, она потеряла самообладание настолько, что огонь вырвался на свободу.

Чувство отрешенной радости, трудноописуемой полноты себя, которое овладевало ей тем больше, чем выше становилось выплеснувшееся наружу пламя, было сладким и незнакомым. Испугалась Алессандра позже, когда увидела обгорелую, покрытую потеками чёрной копоти стену зала с лопнувшем от жара стеклом высокого модного французского окна, и мать едва успевшую укрыться под письменным столом. Серый пепел покрывал подоконник, ветер, задувающий в пустую оконную раму, разносил его по полу. Алекс стояла посреди выжженой равнины и от ужаса не могла произнести ни слова. А потом она заплакала.

На следующий же день отец, уступив её настоятельным требованиям, отвёз дочь на процедуру блокировки. Со свойственной ей категоричностью, девочка пыталась переспорить куратора, требуя пожизненного блока за попытку убить мать: «Я чуть было не уничтожила собственный дом из-за рядовой ссоры. Дневник? Мой дневник, моя ответственность. Либо прячь лучше, либо вообще не пиши. В любом случае, ни один личный дневник в мире не стоит ещё одного пепелища. Собственно, мало что в этом мире стоит ещё одного пепелища».

Согласиться с блоком на год с возможностью последующего продления её заставили только многочисленные, упорно повторяемые ссылки на инструкции, запрещающие использовать долгосрочные блоки для несовершеннолетних без особых на то причин.

Сразу по окончанию школы, Алессандра, даже не заезжая домой и не давая себе никаких передышек после сдачи экзаменов, подала прошение о зачислении её стажером в Комиссию по делам огнемагии.

Конечно, мать была в ужасе. В её понимании сильная волшебница с богатой родословной никак не должна была каждый день мотаться на службу, да ещё и иметь дело со средне- и слабо потенциальными магами, полными до краёв запрещенной суперспособностью.

Отец, как и всегда, поддержал мать, но в своей привычной манере, пытаясь воззвать к дочернему чувству долга:

 Конечно, ей не легко это принять. Ты наша дочь, а собираешься вести жизнь совершенно не подобающую положению нашей семьи. Коли уж вбила себе в голову, что непременно нужно идти на службу, давай пробьем тебе должность повыше?

Алессандра кривилась, неприятно усмехаясь, и от должности повыше отказывалась наотрез. Она хотела работать в КДО, пройти весь путь от стажера до куратора, именно в той группе, в которую и подала прошение, и отказываться от своих планов только потому, что это не нравилось матери, не собиралась.

На этом месте отец обычно вздыхал и тихонько признавался:

 А может, ты и права, насчет того, чтобы дома не сидеть. Замужество тебе точно не светит, а так хоть со скуки не зачахнешь. Поперебираешь там какие-нибудь бумажки, всё лучше, чем ничего.

Перебирать бумажки в планы Алессандра точно не входило. Она, улыбаясь самой себе в зеркало, совершенно не мило и не женственно, зато искренне, надела форменную мантию с зеленой полосой стажера, затянула светлые волосы потуже в хвост и, пожалуй, первый раз в жизни осталась собой довольна.

Она давно ненавидела свой день рождения, каждый год умоляла родителей не собирать гостей и не устраивать никаких приемов вообще, самое лучшее забыть в этот день о её существовании. Но, каждый год в фамильном поместье Эрнандесов, носящем название Дом Под Водой, на Канарских Островах закатывались самые пышные вечеринки в честь любимой и единственной дочери.

Лицо больно чесалось от сухости, его давно следовало намазать лекарством, и Алекс молча сливалась со стулом, на котором сидела, и отсчитывала минуты, когда она встанет и поднимется к себе, снимет ненавистное неудобное вечернее платье, трущее под мокрыми подмышками и собирающееся в подоле, но выданное заботливой мамой и, по ее словам, очень ей идущее. Когда она снимет его, распустит мамину дурацкую сложную укладку, вымоется от тошнотворого запаха сладких духов, мерещащегося ей отовсюду, нанесет на зудящее лицо жирное пахучее лекарство болотного цвета, отчетливо отдающее гнилой землей, вот тогда она почувствует себя хорошо.

Дальше