В тот вечер, когда она пришла туда, он ещё должен был быть закрыт. Но поскольку Лот понятия не имела, как работают бары, которые обычно открываются в восемь вечера, она распахнула незапертую дверь и проскользнула внутрь. Там было три человека. Фелипе, в роли бармена, ловко протирал посуду своими аристократическими руками, а его прекрасные кошачьи глаза были устремлены вдаль. В роли хозяина Микел. Он грубовато и добродушно бормотал что-то под музыку и пытался разжечь огонь в печи. В роли клиента, у барной стойки Комета. Войдя, она увидела Его со спины, в тот момент, когда Он делал знак бармену. Тот сразу же бросил вытирать посуду и поставил, явно уже в сотый раз, пластинку с душераздирающим звуком саксофона, который, казалось, вырывал с неимоверными усилиями каждую ноту из самых недр земли. Это была (она ещё тогда этого не знала) версия «Loverman», которую Чарли Паркер мог бы и не записать, потому что просто не появлялся в студии, а когда туда всё же приехал (точнее, его заставили приехать), то был под таким кайфом, что, казалось, ни за что не сможет сыграть. Но ему, как ни удивительно, удалось записать песню до конца странными рывками, в чём можно убедиться, слушая её. Она получилась такой чудно́й, что пока её записывали, никому и в голову не приходило, что её ждёт успех. Она была не просто чудна́я, она брала за душу. И в результате не только отлично продавалась, но стала точкой отсчёта в истории бибопа.
Однако Лот о версиях «Loverman» не знала ничего. Она знала лишь, что кто-то играл в этих каменных стенах так, будто задыхался. Ей тоже не хватало воздуха, когда она открывала рот, чтобы обратиться к человеку у стойки, поэтому Лот ничего и не говорила, а только смотрела на Него это она запросто могла делать, потому что Он был погружён в музыку, сосредоточен на звучании нот. Внезапно Он посылал им страстные воздушные поцелуи, а затем вновь меланхолично брал свой бокал и сигарету. И когда мелодия прекращала звучать, опять просил поставить пластинку. И бармен снова ставил её.
Он даже не повернулся, когда она вошла. Однако тот, кто был за бармена, дал Ему знать о присутствии девушки. Тогда Он учтиво поприветствовал её (настолько учтиво, что Лот это показалось отточенным механизмом, позволявшим сдерживать Его вызывающую дерзость, которую иногда она в Нём замечала) и вновь погрузился в музыку. Она подошла поближе и села у стойки на почтительном расстоянии, чтобы не нарушить одиночества, которого Ему, возможно, хотелось. Ведь они не договаривались о встрече. Виделись иногда на работе, где Он в то время появлялся редко. Однако она всё же могла бы влюбиться в Него и там. Но перед этой стойкой, на фоне мелодии «Loverman», в этом мире, где всё виделось через призму кино, на котором были воспитаны девушки её поколения, Он стал для неё самым настоящим персонажем. Героем для будущего романа. То есть намного более живым, а лучше сказать, более реальным, учитывая, насколько сильнее влияют на нас персонажи в сравнении с людьми. Комета часто укрывался здесь, в недрах этого безлюдного бара. Он сидел если не у стойки, то на каменном выступе в тёмном углу, и оттуда, в одиночестве, окутанный клубами дыма, что-то созерцал в тишине. Когда Он устал от «Loverman», зазвучала «A love supreme», но почти сразу музыка прервалась. Тогда Он попросил того, кто был за бармена: «Поставь песню для этой женщины». Нет, «женщина» Он, наверное, не сказал, быть такого не могло, в подобной фразе Он бы никогда не использовал этого слова. Он бы сказал «дама» или «сеньора», и должно быть, так и сделал. Его друг поставил «Sophisticated lady». Наверное, он подумал, что эта песня точно «сработает», что бы там ни должно было «сработать» и какими бы ни были отношения его друга и клиента со вновь прибывшей. Это была известная песня, безупречная в исполнении Билли Холлидей, одна из тех песен, что и в тысячный раз действует на тебя с прежней силой; из тех, что только глухая тетеря может не знать.
После этой лаконичной просьбы Он вновь уставился в пространство. Она видела Его профиль. И потом, когда она будет думать о Нём, может, из-за того, что Он чаще сидел за стойкой, чем за столом, она будет представлять себе Его профиль. И под звучание фразы этой песни, которую Лот слышала в первый раз, а может, и не в первый, но в любом случае к ней впервые прилипла эта фраза «smoking, drinking, never thinking». Отказ думать, о котором шла речь в этой строчке глубоко поразил Лот. Поначалу она просто засела у неё в голове, как любая другая навязчивая фраза из песни. Но оказалось, что она прекрасно описывала отношение Кометы ко времени, к самому существованию, к отчаянию и горечи размышлений Для такого человека, как Он, побег от компромиссов, даже кратковременный, ассоциировался лишь с мгновениями, проведёнными за барной стойкой; только этот предлог и мог Ему позволить вкусить блаженства богов и на секунду забыть о больших и малых человеческих преступлениях, которые вызывали в Нём такое отвращение и которые Ему так трудно было изгнать из своей повседневной жизни.
Позже Лот поймёт, что Билли Холлидей советовала никогда не думать именно о будущем («never thinking of future»). Очень кстати, поскольку это был один из самых интересных уроков, которые Лот усвоит от Него: игнорировать будущее с олимпийским спокойствием, концентрироваться на настоящем, всегда более насыщенном, достигать тем самым, как ни парадоксально примирения с будущим, поскольку Он не ограничивал его ни предположениями, ни проектами, ни попытками предугадать. Жить с Ним означало постоянно стоять на страже настоящего.
За примерами далеко ходить не нужно, эта сцена в баре прекрасное тому подтверждение. Часы идут, а ситуация никак не движется вперёд, в будущее. «Поставь песню для этой дамы», сказал Он. И всё. И так несколько часов. Но, вообще говоря, Он ей подарил песню. Было ли в этом что-нибудь, кроме учтивости, которой требовал момент? Наверное, нет. Ей оставалось лишь читать Его, как книгу. Будучи писательницей, Лот умела читать мысли. Это то, что объединяет писателей с параноиками. Вот только параноики уверены, что правильно читают мысли, а сочинители романов знают, что могут ошибаться, и действуют на свой страх и риск. Лот попыталась Его прочитать. Правда, сделать это было непросто, особенно в профиль. Да это и в целом было сложно. Сложно, когда Он думал, так как Комета по самой своей природе был мыслитель, и его мысли оказывались слишком отточенными и глубокими для неё, никогда не изучавшей метафизику. Сложно, когда казалось, что Он ни о чём не думает, как в те излюбленные моменты, когда Ему нравилось, как они это называли, «полировать стекло» (стекло бокала, разумеется) тогда все дневные демоны растворялись в музыке и все страхи человечества притуплялись под уютным покровом ночи. От попыток прочитать его мысли у Лот начинала болеть голова, и в конце концов она решила прекратить это и обратить внимание только на Его поведение, а оно, как светящаяся вывеска, удручающе предупреждало: «Оставьте меня в покое».
Что же делать? Может, светящаяся вывеска совпадала и с Его мыслями тоже. А может, способа добраться до Его мыслей не существовало. Пребывая во власти музыки, Он был неподвластен воздействию каких-либо других раздражителей, и Лот стало ясно она должна продумать какую-нибудь стратегию, потому что Он точно не стал бы сходить с экрана, чтобы отправиться на её поиски, как искатель приключений Бакстер[11] на поиски своей официантки. Лот, конечно, была не против много раз пересматривать один и тот же фильм, но ей (вечно увлечённой будущим) уже захотелось увидеть следующую сцену. Для начала она принялась оценивать желание, которое ненароком могла пробудить в Нём. Она опиралась на некоторые признаки, замеченные при их случайных встречах. Признаков было три, и, по правде говоря, все они выглядели не очень убедительными.
Первый взгляд. Годом ранее они встретились на работе в обеденный перерыв. Тогда она почти никого не знала, лишь трёх или четырёх коллег, которые позже стали её хорошими подругами. В той части стола, где она сидела, завязался разговор о словах песен. Ей вздумалось отпустить неосторожный комментарий о мачистском содержании и порой жалостливом тоне мексиканских песен, которых вообще-то она слышала довольно мало. Некоторые, лукаво улыбаясь, предупредили её, что она высказала очень рискованное мнение и советовали поостеречься, чтобы оно не дошло до ушей Кометы, если ей не хочется стать жертвой Его острого языка. Тем не менее, именно те, кто её предостерегал от публичного осмеяния, коварно передали её слова на противоположный конец стола, где сидел Он. Услышав их, Он поднялся, готовый к битве с обидчиком, бесчувственным, не знакомым с глубокой поэтичностью мексиканских корридос[12], уапангос[13], стихов Эспарса Отео, Чава Флореса, Чучо Монхе, Мануэля Отона, и рискнувшим высказать подобную мысль. Но оказалось, что этот невежда женщина. Комета, готовый защитить честь народных поэтов, заметил это, уже подняв было своё благородное и острое копьё. «Ах, так это дама», сказал Он в высшей степени уважительным тоном, разочарованный из-за невозможности дать бой и обезоруженный подобным недоразумением. Однако Он превозмог смущение, внимательно посмотрел прямо в глаза Лот своим тёмным взглядом, который никогда не отводил, поднял бокал и запел роскошным баритоном.
Чтобы доказать, что мексиканцы не грубые мужланы и конечно же не делают из себя жертв, Он пропел строфу из «La chancla[14]». Исполнил ещё несколько стихов, чтобы продемонстрировать ей скрытый в них юмор. И наконец, чтобы показать, что за кажущимся мачизмом прячется бесконечная нежность, он спел «La casita[15]» («tiene en el frente unas parras / donde cantan las cigarras / y se hace polvito el sol[16]»). Он не допел её, закончив на словах: «Pues con todo y que es bonita / que es muy chula mi casita / siento al verla un no sé qué / Me he metido en la cabeza / que hay allí mucha tristeza /creo que porque falta usté[17]».
После чего, продемонстрировав ей всё, что Он хотел продемонстрировать, Комета отвёл глаза и опустился на стул. Лот всё ещё сидела с раскрытым от удивления ртом, когда Он вернулся к оживлённой беседе с соседями по столу и явно забыл про неё. В последнем она была настолько уверена, что, если подумать, то этот признак можно было расценивать как не значивший ничего.
Второй признак: учтивость. На работе Он говорил с ней очень учтиво. Но так Он говорил со всеми. С другой стороны, она давала Ему мало поводов для общения. Избегала Его. Он её пугал. Она была уверена, что с ним можно было говорить только о метафизике, кантатах Баха, фрактальной теории или о чём-то таком ещё. Или о кухне и футболе, темах, в которых она была полным профаном. Изо всех возможных тем самой доступной ей показалась первая, и она втайне начала читать «Критику чистого разума» в надежде на то, что однажды сможет заговорить с Ним. Но как-то утром, на работе она стала свидетелем одной сцены, которая заставила её раскрыть рот от удивления. Одна коллега, сидя рядом с Кометой, рассказывала Ему (с кучей никому не интересных деталей) о том, как потеряла серёжку. Рассказ сопровождался подробнейшим описанием самого украшения. Девушка объясняла, где потеряла её (дома). Как потом попросила своего парня, чтобы он помог найти серёжку. Она также не поскупилась на прямую речь, которую женщины обычно используют, чтобы рассказать о чём-то: «Пере, помоги мне найти серёжку», сказала я ему. «Ну конечно! Заняться мне больше нечем!» ответил он мне. Она сообщила, что ответила ему: «Я говорю, что она, наверно, где-то здесь, дома». Она рассказала Ему также, как описывала своему парню эту серёжку (снова со всеми подробностями). Рассказала о каждом уголке, в котором они её искали. И о том, как наконец она нашла пропажу. После этой истории, рассказанной так занудно, коллега ещё и вынула серёжку из уха, чтобы Комета смог её детально рассмотреть. Лот, которая не представляла себе, что могло бы ещё менее заинтересовать Комету, чем серёжки, не верила своим глазам. В довершение ко всему, девушка окончила свой рассказ совершенно банальными рассуждениями на тему случайностей (она осмелилась рассуждать с Ним о случайностях!). Но её рассуждения оказались кстати, поскольку сила случайностей была так велика, что через неделю она потеряла другую серёжку! И снова принялась рассказывать, так же подробно и с тем же занудством. А Он внимательно смотрел на неё, открыто и дружелюбно, безо всякой угрозы, и тщательно скрывал намерение её задушить. Но может, у Него вовсе и не было такого намерения! Терпение, которое Он проявил, превзошло все ожидания Лот от темперамента этого мужчины. Таким образом, она открыла для себя, что не стоило читать Канта, чтобы заговорить с Кометой, что с ним можно побеседовать и о тривиальных вещах, не вызывая при этом желания сбежать. Тот случай Лот расценила как благое предзнаменование, как добрый знак. Как минимум, Он будет с ней вежливым (почти наверняка).
Третий признак: чашка чая. Эта сцена случилась намного позже двух предыдущих. Как-то весной, после обеда с коллегами, она чувствовала себя неважно и, прежде чем пойти домой, захотела выпить с Ним кофе. Первый бар, в который они направились, оказался закрыт, во втором было слишком много народу, так что в конце концов они поднялись к Нему домой, и Он заварил чай. Кофе у Него не было. Лот чай не любила, но ей понравилось, что чай любил Он. Ей нравились люди, которые пили чай, всегда более спокойные и созерцательные, чем любители кофе. В тот день чай ей даже понравился. Так происходило потом и со многими другими вещами, вкус которых она никогда не смогла бы оценить, не будь Его. Она была очень уставшей и решила рассказать Ему, почему её сердце было разбито. «Это из-за свадьбы», сказала она. (Теперь она знала, что с ним можно было говорить о серёжках, а «серёжки» и «свадьба» были для неё вещами одного порядка). Он вначале не понял. Конечно, на работе Он слышал, что она вот-вот выйдет замуж, но наверняка забыл об этом. Разумеется, разговоры про «свадьбы и серёжки» влетали Ему в одно ухо и вылетали из другого. Тогда она объяснила, что у неё стали появляться сомнения, ужасные и губительные. Она сказала, что ни в чём уже не уверена. Что каждый день говорит своему будущему мужу: «Я убеждена, что ни черта у нас не получится». Она подробно пересказала Ему все их разговоры и добавила, что готовится к свадьбе без особого желания. И что из этого ничего хорошего выйти не могло. (Единственное, что ей точно удалось, это окончательно расстроить её будущего мужа, убедившегося, что она права, и отказавшегося от матримониальных планов). «Не знаю, зачем я говорю ему все эти вещи и рисую всё в чёрном цвете», сказала она Комете, который долго хранил молчание и наконец спросил с обезоруживающей простотой:
Так ты любишь его или нет?
Всё не так просто ответила она. Вначале он мне так понравился, что я решила влюбить его в себя, чтобы влюбиться потом самой (чем раньше, тем лучше), и он и правда влюбился. А потом, когда настала моя очередь, что-то пошло не так У меня не получалось влюбиться, как я задумала, не получалось любить его, как я себе это представляла, но я упорствовала. Кроме того, он обладал всеми качествами мужчины, достойного любви, но чем больше я старалась, тем хуже у меня выходило Я хочу полюбить его, больше всего на свете, но не могу. Он говорит, что если я не могу, то лучше нам расстаться. Но я и этого не могу.
Комета снова налил себе чаю и сказал: