Выходя на следующей станции, старик все-таки не удержался от того, чтобы последнее слово осталось за ним, и тихо, но так, чтобы все в купе услышали, пробурчал:
Приспосабливается церковь; уже и верующий человек или нет, не имеет для нее значения; всех пытается затянуть в свои сети. Так ведь оно и понятно: за счет людишек и кормитесь, а кто повыше в сане, то и жируют, на мерседесах разъезжают, квартиры двухэтажные себе отстраивают.
Отец Алексей поднял взгляд на старика, и перед ним на мгновение, только на мгновение, мелькнула змеиная морда. Алеша опять увидел эти улыбающиеся глаза, наполненные страшной и бесконечной злобой. Морда облизнулась и подмигнула. Батюшка вздрогнул, встряхнул головой, и видение исчезло. «Здесь он, здесь, всегда рядом и ждет своего часа, когда слаб человек будет и не устоит перед грехом». До самого Пскова ехали молча. В город приехали рано утром, еще и восьми часов не было. Душевно распрощались, и разошлись их дороги навсегда, а может, когда и пересекутся, кто ж знает: на все воля Божья.
Алексей сверился с адресом. Сомнений не было: дом именно тот. Подойдя ближе, около одного из подъездов он встретил Катю с щетками, ведрами, тряпками: убиралась в подъезде. Увидев брата, она сначала остолбенела на несколько секунд, а затем бросилась ему на грудь, крепко обняв его шею руками. Слезы потекли ручьем, и несколько минут она не могла выговорить ни слова. Когда она успокоилась, то рассказала брату, что живет с ребенком и с бывшим мужем-алкоголиком в одной квартире. Уборщица это не основная ее работа, а подработка, поскольку бывший муж нигде не работает и денег постоянно не хватает. Снова от слез у нее стал срываться голос.
Молчи, я все понял. Плохо тебе здесь, и ребенок как сирота живет. Где он сейчас?
В квартире, в игрушки играет в углу моей комнаты, ответила Катя.
Возвращайся в наш поселок, и я скоро навсегда возвращусь туда: хватит, насмотрелся больших городов и людей наслушался, не хочу больше, не по мне их жизнь, другие мы.
Я и сама об этом не раз думала.
Вот и правильно, возвращайся! поддержал ее брат и, помолчав немного, неожиданно задумчиво сказал: А ведь в нашей поселковой школе свободно место учителя истории, да и учительница русского языка и литературы перегружена
Катя удивленно посмотрела на брата, но промолчала.
Неделю прожил Алеша в Пскове: играл и гулял с племянником. Посетил Мирожский монастырь, помолился фрескам двенадцатого века, сходил помолиться и в Псковский кремль. Съездил в Свято-Успенский Псково-Печорский монастырь и посетил пещеры, где поселились первые монахи. Очень понравился ему Псков своей святостью и чистотой в душах людей. И нищих ни одного не встретил. Через неделю он уехал к Варе в Вологду.
Варю Алеша застал дома: был выходной день. Жила она тоже с маленьким ребенком. Муж ушел от нее вскоре после рождения сына, объяснять ничего не стал, только и сказал, уже стоя в дверях со своими вещами: «Деревенщина!»
Он разрешил Варе с сыном жить в его квартире, но предупредил, что если надумает продавать квартиру, то ей придется искать жилье. Алименты платил аккуратно, но не навещал их, иногда звонил. Уговаривать ее вернуться в родную деревню не пришлось: накануне сестры созвонились и уже приняли такое решение.
Вологду Алексею так и не удалось внимательно и подробно осмотреть: те четыре дня, что он гостил у Вари, в городе была сильная метель и холодный пронизывающий ветер; побывал только в Вологодском Кремле и был очень доволен этим. Как-то спросил прохожего о том, почему у них в городе мало нищих и бездомных, и услышал в ответ: «Они все в Москву подались, что им тут делать: зарплаты в городе маленькие, и народ живет бедно! У кого милостыню-то просить?»
Прощаясь на вокзале с Варей, он еще раз спросил:
Ну, так увижу вскоре вас обеих с мальчишками в родном доме? Твердо решили?
Твердо, Алеша, твердо! Чужой этот мир для нас, ой чужой, ответила Варя.
Она еще долго стояла на вокзале, вспоминая родные места.
В первых числах января молодой человек добрался до поселка Озерское и сразу же пошел в церковь к Михаилу. Церковь стояла закрытая, и Алексей застал Михаила у него дома. Друзья сразу же стали обниматься, не в силах выказать свою радость от встречи, только глаза блестели у обоих от накативших слез.
Как там моя избушка? наконец-то выговорил Алеша.
Стоит, тебя ждет, радостно проговорил Михаил. Я ночевал в ней недавно пришлось по надобности побывать в деревне тепло хорошо держит, вполне можешь в ней пожить. Ты надолго?
Недели на три. После крещенских морозов святые места хочу посетить, а затем и обратно поеду, родные ждать будут.
Я теперь уж совсем свободен, сказал Михаил, будто не замечая удивленного взгляда друга, и сейчас давай-ка я тебя провожу в деревню, мне ведь тоже надо свежим воздухом подышать: не вышел из меня еще запах ладана и свечей.
Да ведь холодно, а тебе еще и возвращаться сегодня надо!
Да можно сегодня вернуться, а то и завтра! В твоей избушке могу заночевать. А мороз? Так это для тебя мороз, а мы здесь привычные, для нас это не мороз. Пустишь на ночь-то к себе? и оба рассмеялись.
Они шли по лесной тропе, и Михаил вновь начал прерванный разговор:
Так ты о своих родных начал говорить. Как там дед?
Плохо, Миш, плохо: болеет сильно, ноги еле-еле передвигает. Заменял его в церкви, пока гостил дома, и только в конце ноября поехал сестер и тебя навестить.
Алексей заметил, как удивленно посмотрел на него друг, и пояснил:
Извини, не сказал главного. Я по возвращении от тебя к месту службы прошение наверх подавал о выходе за штат; так что теперь я за штатом, но с правом служения. Старец тогда сказал, что жизнь я плохо знаю; вот и езжу по стране, смотрю, как люди живут, и слушаю, что они про сегодняшнюю жизнь выговаривают. Много уже повидал и наслушался много: вроде, и чуть умнее стал, розовые очки с моих глаз уж точно слетели. Ты-то как, Миш?
Плохо, Алеша, очень плохо! Только это отдельный разговор и, извини, не на ходу. Успеем еще поговорить. Вон твоя избушка; дров там запас большой, будем хозяйствовать, а потом и поговорим: мне есть что тебе рассказать.
Друзья затопили печь и до позднего вечера наводили порядок в избе. К ночи, когда зимнее солнце приблизилось к горизонту и уже наполовину село за тучу, запад небосклона разгорелся огнем. «Значит, метель начнется этой ночью», подумал Алексей, прихлебывая чай.
Тем не менее быстро темнело. В сумерках уже видна была только кромка леса на багровом фоне. Дрова в печке приятно потрескивали, тянуло дымком. «Должно быть, сильно похолодало», подумал Алексей, расстегнул еще одну пуговицу на вороте рубахи, и только когда совсем стемнело, сказал:
Ну, рассказывай, Миша.
Наливай еще чай и варенье ставь на стол, сказал Михаил.
Алексей молча и удивленно показал другу на пустую банку.
Ставь чайник, уверенным тоном сказал тот. Хорошую ты, Алеша, о себе память оставил. Стоило мне сказать в деревне, что ты собираешься опять погостить здесь, как народ столько нанес и варенья из облепихи, и солений разных, что даже пришлось от чего-то отказываться. Запас в избушке большой, до весны хватит: весь чулан забит банками, а варенье оно под кроватью у тебя, доставай.
Видя, что друг не решается начать серьезный разговор, Алексей опять спросил:
Что же все-таки с тобой произошло?
Лицо отца Михаила стало серьезным, и он, немного помолчав, ответил:
У меня дома вот как недели две лежит бумага об увольнении из священников, а именно за штат и без права служения! Так что я теперь не батюшка и в церковь, как говорится, ни ногой.
За что же, Миш?
А вспомни, когда мы с тобой шли исповедоваться к старцу в монастырь, ты рассказал о своих сомнениях, а я тебе сказал о своих. Я, как и ты, все рассказал старцу, просил у него совета, но тот недолго думая решительно сказал, что я уже не мальчик и жизнь повидал, а сомнения мои в вере столь глубоки, что не выправишь их, и что не тот я путь по жизни выбрал. Уходить, мол, мне из церкви надо. А недавно пришла та бумага, о которой я тебе сказал. Вот и служба моя закончилась, а я без служения Богу не мыслю себя. И спиться думал, и руки наложить на себя хотел, но не смог: истинно христианин я. Люди мне доверяют и любят меня! Не завидую я тому, кто на смену мне приедет.
Как же так? Ты даже мне ничего толком не рассказал тогда. Никто не мог на тебя донос написать!
А старец, к которому на исповедь ходили? Только я и старец знали мысли мои! ответил отец Михаил.
На то и свята тайна исповеди, что никому ее рассказывать нельзя! возразил отец Алексей.
И я так думал, но больше некому донести на меня: никто ничего не знал.
Нет! Не мог старец донос на тебя написать! Зачем ему это? в сердцах вскрикнул Алексей и, помолчав, добавил: А с другой стороны, наездился я по стране, насмотрелся, и уж коли там все испоганилось в головах людей, то с чего у нас-то свято будет? Но чтобы старец доносы строчил, такого я и подумать не мог. А все его почти как святого почитают. Может, кто из монахов подслушал твою исповедь?
Может, Алеша, все может быть. Только я тебе так скажу, что ничего святого не осталось, ни-че-го, в сердцах прошептал Михаил. Как жить-то дальше не знаю.
На следующий день они шли по тропинке в поселок Озерское, и каждый из них о чем-то напряженно думал. Прервал молчание Алексей:
Я, Михаил, стал все больше задумываться о том, что я не тот путь по жизни выбрал, и за то время, что я за штатом, желания вернуться в церковь становится у меня все меньше и меньше. Может, Церковь никакого отношения к Богу не имеет и может, и не надо за нее держаться? Но окончательного решения еще не принял, произнес Алексей и подумал: Исповедь? Мы допускаем, что старец может доносы писать! Все-таки уходить надо из церкви, чтобы веру в себе сохранить!
И снова поезда, плацкартные купе, случайные попутки, гостиницы и кельи, монахи и миряне разные, но каждый со своим пониманием жизни: Алеша ездил по святым местам. Снова случайные попутчики и встречи, разговоры, разговоры снова жизнь во всей ее сермяжной правде. Много навидался он и много передумал. Пришло понимание своей жизни, как до семинарии и после, до поездки по стране и после. Но что будет после, он еще не знал «На все воля Божия», говорил он себе и смирялся.
Часто вспоминалась Анна. Стоя перед иконой Богоматери, всплывал в его сознании образ девушки Думал он и о Михаиле: «Как он там? Как сложится его жизнь без церкви?»
Через полгода Алексей получит письмо, в котором его друг сообщит, что нашел свое место по душе:
«Живу в тайге, как отшельник, в зимовье, которое построил года три тому назад на случай, если потянет отдохнуть от всего церковного и мирского. Вот и наступил такой момент в моей жизни. А там как Бог решит! Покойно моей душе здесь, молюсь, Священное Писание читаю, брожу по тайге. Иногда в поселок захаживаю: продуктами и патронами запастись. Здесь мое место, здесь! Где ты-то теперь, друг мой? Нашел свое место в жизни? Пиши, а надумаешь приехать милости прошу в гости ко мне. Здесь как ни скрывайся, а люди знают, как меня найти, но попусту не беспокоят понимают».
И наконец Алексей сидел в купе поезда, идущего в его родные места. Под покачивание вагона и перестук колес он задремал.
Паломник опять попытался встать, но не смог даже поднять голову. Он стремился к храму Господня; ему надо было посоветоваться с Христом и постичь истину. Много дней и ночей продолжалось его странствие. Износились все сандалии, которые он брал с собой в дорогу, хитон давно превратился в лохмотья. Он шел так долго, что родные уже не надеялись на его возвращение, и в его памяти начали стираться лики родных. Когда силы его иссякли, он попытался ползти, и скоро каменистая пустыня истерзало его тело.
Вдруг он почувствовал присутствие кого-то рядом, и открыв глаза увидел сандалии простолюдина. Он не смог поднять голову и разглядеть стоящего рядом. Попытался произнести приветствие, но раздался голос:
Лежи и молчи, тебе еще предстоит добраться до цели твоего странствия. Говорить буду я. В прошлый раз мы не договорили, поскольку ты был не в себе и не смог бы понять смысл моих слов. Ваше учение утверждает, что зло пытается захватить весь мир, желая искоренить саму веру в Господа. Это, конечно, так! Но все намного сложнее! Ведь тот, кто не верит в Бога, не верит и в Сатану. И если безбожие охватит весь мир, то наступит тьма. Вот только сказать: «Да будет тьма!» окажется некому, ведь я тоже исчезну. Останется один Бог, как он был и до своих слов: «Да будет свет!» Сейчас зло побеждает и безбожие охватывает мир, но мир может существовать бесконечно только в равновесии только если будет бесконечная борьба Добра и Зла. Победить никто не должен. И за это равновесие надо бороться, странник, надо бороться!
Незнакомец исчез. Паломник собрал все свои силы и сквозь слезы, преодолевая неимоверную боль, дополз до верхушки небольшого холма. Перед его взором предстал Иерусалим
Подъезжаем к станции сквозь сон услышал Алеша голос проводницы и очнулся.
Он долго сидел молча, затем неожиданно громко сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
Надо в епархию ехать!
На рассвете, ранней весной, когда поселок Таежный только просыпался, со стороны областного центра в него вошел молодой человек в джинсах и кроссовках, неся в руках маленький чемоданчик, куда поместилось все его имущество: несколько книг, смена белья и четыре иконы (Божией Матери, Николая-угодника, Иисуса Христа и Святого Пантелеймона целителя). Глядя на эти иконы, он молился за мать, отца, деда и сестер с племянниками.
Привет, дед Мишаня! Все также самосад куришь? крикнул он на ходу старожилу этих мест, сидевшему на завалинке бани у крайней избы и дымившему самокруткой.
Ну! произнес тот, что по-сибирски могло быть ответом на любой вопрос и означать все что угодно в зависимости от интонации. Постой-ка, постой-ка, а ты, случаем, не Лексей ли, что в попы подался, внучок нашего попа?
Я, Михаил Евстафьевич, я.
На побывку вернулся или как?
Совсем, дед, совсем, ответил молодой человек и присел рядом с дедом на завалинку.
Что так? Или тяжела оказалась служба-то поповская?
Кому легка, а кому не то что нести ее, а и взвалить на свои плечи не под силу.
Ну да, ну да задумчиво сказал дед и спросил:
Как тебя в том миру звали-то?
Отец Алексей или батюшка.
Чем заняться-то думаешь, Лексей Лукич? спросил дед Мишаня.
Направлен священником в нашу поселковую церковь.
Дед Мишаня удивленно посмотрел на него и несколько раз зажмурил глаза.
Да, дед, попом в местном приходе буду, попом!
Дед не спеша скрутил еще одну козью ножку, прикурил, глубоко затянулся и наконец сказал:
Во жизнь кренделя крутит!..
Алексей улыбнулся и, подумав вдруг об Анне: «Чем ни матушка?» встал с завалинки, вдохнул полную грудь таежного воздуха и, оглянувшись вокруг, крикнул:
Я вернулся!.. Прими меня, жизнь!» Да так крикнул, что птицы, сидевшие на соседнем дереве, все разом вспорхнули. А затем подумал:
«Этот мир прекрасен, этот здесь, на земле».
«Надо жить верить и жить!»
Иногда они выходили за околицу и молча смотрели на закат. Их лица светились. Они вернулись в простой и понятный им мир мир их детства. Надолго ли?
Неисповедимы пути Господни!
Старик и мышь
Старик оторвал взгляд от листа бумаги и взглянул в окно. Поздняя осень. Ветер срывал с деревьев последние листья, отяжелевшие от моросящего дождя; они не перекатывались по земле, а тяжело ложились на те, что упали ранее, слой за слоем, становясь прошлым и памятью того, кто в этот миг, случайно оказался рядом с ними в этом забытом уголке и обратил на них свой взгляд.
В его жизни тоже была осень не поздняя, но уже и не золотая. И так же, как листья, уходили в прошлое годы, оставляя лишь память о себе. «Сколько же раз я видел осень?» подумал он и вспомнил, сколько ему лет и что осень его любимое время года. Он старался не думать о возрасте; день, когда он родился, старик уже давно перестал выделять из повседневности.
Он снова склонился над листом бумаги и продолжил писать письмо.