Зверь шагнул к Эсфирь. Но ветра одурения качнули его в сторонку. Уронили на останки булыжника.
Чары больше не утекали из тела. Олеандр рванул к Эсфирь. Коснулся её плеча и потащил в лес. Она недолго поддавалась.
Вы что натворили?! выскользнула из хватки, стоило хину осесть наземь.
Отпрянула и метнулась к зверю столь резко, что Олеандр опешил.
Вот ведь дуреха! Он кинулся Эсфирь наперерез. Голова кружилась дико, шатало. И всё же он ухитрился её обогнать и встал перед упавшим хином неподвижно, словно вырезанный из дерева.
Совсем дурная? слетело с языка первое, что пришло на ум. Ты на кой к нему в пасть лезешь?
Эсфирь не удостоила Олеандра и взглядом. Немыслимо! Тревога в её глазах за хина!
Олеандр моргнул. Оглянулся, и кровь загромыхала в ушах, вторя гулким ударам сердца. Непозволительно быстро зверь отошёл от отравления. Постукивая копытом о копыто, он врезался когтями в землю, разогнул спину. Воззрился на них сверху-вниз и выдохнул дымное облако.
Улетай! выдали губы Олеандра, пока рассудок перебирал всевозможные пути отхода.
Он пятился, отталкивая Эсфирь.
Но заикнулась она.
Без «но»!
Клыкастый череп заклацал, выдувая смог. Вспыхнули и затанцевали на когтях хина чёрные витки колдовства.
Сюда! Олеандр утянул Эсфирь за булыжник, и в тот же миг над ними просвистел сгусток тьмы.
Раздумья отнимали время, которое и без того не любило, когда его растягивают. Поэтому Олеандр воззвал к чарам, и тепло расползлось по жилам, ощерило листву на предплечьях. Он выбежал к зверю. В повороте ускользнул от сгустка мрака. Напружинился, готовый обороняться.
Хин вдруг понесся на него, дымясь, как выпавшая из костра головешка.
Завитки чар стекли с пальцев Олеандра и впитались в траву, оживили сорняки. Он хотел опутать копыта зверя. Но раньше, чем до этого дошло, отвлёкся на выпрыгнувшую из-за булыжника Эсфирь. Растерялся, не ведая, то ли ему девчонку защищать, то ли с хином бодаться.
Растерялся и поплатился за промедление когтистая лапа мелькнула перед взором, полоснула по шее. Боль разрядом прошила тело. Кровь хлынула за шиворот, алыми пятнами вспухла на рукаве туники.
Прекращай! прозвенел девичий голос в мире, расплывшемся кляксами. Хватит драться!
Сейчас! Олеандр воззвал к сорнякам. Вняв немому приказу, они удлинились и опутали копыта зверя. Хин глухо зарычал. Дернулся вперёд. Но путы держали крепко. И он рухнул мордой на траву и потерял возможность шевелиться, повязанный от рогов до копыт молниеносно выросшими растениями. Сейчас он напоминал сплетенный из стеблей и листьев холмик, сквозь узкие просветы из которого сочился дым.
Всё, Олеандр выпустил воздух из легких и посмотрел на Эсфирь. Ты жива там?
Вы вы Неуместная бравада, похоже, аукнулась ей одеревенением. Вы что наделали?!
Совсем ополоумела?! рявкнул Олеандр в угоду гневу. Он мог тебя убить!
Крылатое Недоразумение иначе и не скажешь с тоской поглядело на зверя и спросило:
Он плохой?
Мир не делится на плохих и хороших. Олеандр тронул порезы на шее. На ладони отпечатались кровавые пятна. Хины паразиты. Попросту говоря, травят и поглощают чужое колдовство.
Эсфирь не нашлась с ответом. Её глаза сновали туда-сюда, точно стремясь обогнать мысли.
Я запуталась, выдала она хрипло, с ноткой беспокойства. И запустила пальцы в кудри. Не вы меня спасли. Вы юноша. А меня спас не юноша. Цвет очей у вас с ней тоже разнится.
С кем с ней?
С женщиной. У неё золотые, у вас зелёные. Но Кажется, с ней еще кто-то был, не вы ведь?
Не я, Олеандр понятия не имел, о чём Эсфирь толкует, но никаких женщин он никуда не сопровождал. В самом деле! Ты что, не помнишь, с кем встречалась? Ты с головой вообще дружишь?
Так я её потеряла!
Голову? Заметно.
Женщину!
Беседа заходила в тупик. Да и вряд ли получила бы развитие, ведь куда сильнее Олеандра занимала жгучая боль в шее. И от скал веяло жаром. Их дымные испарения вытравливали жизнь.
Так, выдавил он, угрюмо глядя на Эсфирь. Сущность мне назови. Откуда ты прилетела?
Я
Она открыла рот и закрыла. Поежилась и растерла предплечья, о чем-то крепко задумавшись.
Кто ты? Олеандр сорвался с места, зашагал к ней, и она попятилась, отходя к деревьям.
Я
Ты кочевница?
Не ведаю. Не помню
Как можно не помнить, кто ты такая? Кровь закипела в жилах, Олеандр дернул щекой.
Я правда не помню, Эсфирь поскользнулась на траве, но не упала. Честно-честно!
За дурака меня держишь?!
Чем больше вопросов он задавал, тем пуще она мрачнела. Он наступал, она отступала. Взгляд её метался. Колени дрожали и подгибались. Она всё чаще спотыкалась о свои же крылья. Сжималась в комок, будто пытаясь сберечь остатки стойкости и здравомыслия.
Эсфирь наткнулась на препятствие. Ударилась спиной о дерево и вжала голову в плечи.
Ты точно издеваешься! Крик Олеандра отскочил от скал и разбился на отголоски.
Я просто не знаю, что ответить! как на духу выпалила она, и белесые искры запрыгали по её коже.
Они спутывались. Обращались движущимися петлями и сливались, заключая её в непроглядный кокон. Олеандр отпрыгнул. Но тревоги сразу же улетучились. Чары девчонки ни во что не воплощались, не ранили.
Чудилось, она сдуру высвободила их от испуга, без мысленной подпитки и каких-либо приказов. Высвободила и стекла на почву. К счастью, Олеандр подхватил её прежде, чем рога-волны стукнулись о валун.
Ну что за напасть? Проследил, называется, за хином!
Чужой среди своих
Дриады всегда ладили с лесной живностью. Часто звери откликались на их зов и спешили на выручку. Многих Олеандр мог бы дозваться. Но ныне его интересовали бродячие скакуны.
Он не хотел тащить потерявшую сознание девчонку на горбу. Поэтому трижды свистнул, надеясь, что призыв на подмогу достигнет нужных ушей. Повезло. Один элафия прогуливался неподалёку. Не сразу, но он подобрался к лужайке. Сперва из-за деревьев показались рога, похожие на лиственные ветви. Затем на хлипкий свет вынырнул их хозяин, величественный, с кучерявой шерстью.
Недолго думая, Олеандр взвалил Эсфирь ему на спину. Устроился позади неё, и они углубились в чащу.
Страшась пересудов, Олеандр не рискнул напрямик скакать в поселение. Чтобы схорониться от вопросов, решил удлинить путь и проскакать по слепым пятнам, обогнуть участки, охраняемые собратьями-дриадами.
Кто-то однажды сказал, что обратная дорога проходит быстрее. Вздор! Зелен лист, умник тот никогда не мчался во мраке через лес, истощенный и раненый, с беспамятной девицей под боком.
Считая ускользавшие за спину стволы, Олеандр и сам не понял, как большая часть пути осталась позади.
В рассветном небе ещё не висело солнце. Лучи ещё не излизывали кроны деревьев, не рассыпались по листве бликами. То тут, то там на стволах уже встречались трилистники, нарисованные белой краской знаки, подсказывающие чужакам, что совсем рядом проживают дриады.
Впереди показалась сплетённая из ветвей ограда. Она окольцовывала поселение, громоздилась до древесных верхушек. Ветра и ливни кое-где погнули её, но подпорки-бревна надежно уберегали от обрушения.
Удача повернулась к Олеандру лицом. Чудом он избежал любопытных глаз и спешился у неприметной калитки. Стащил Эсфирь со спины элафия и чуть не взвыл, когда она мешком упала в его объятия.
Не то чтобы она весила прилично, просто запёкшиеся порезы на шее словно солью посыпали.
Господин Олеандр! прозвучало сверху, и он сжался, будто вор, застигнутый врасплох.
Из большого гнезда на дереве высунулось лицо. Растрепанные волосы выглядывали из-под лиственного венка.
Ш-ш-ш, Олеандр приложил палец к губам, признав в мальчонке Юкку, одного из юных воинов хранителей леса.
Что произошло? пыхтя и отдуваясь, Юкка выполз из гнезда и оторопело уставился на Эсфирь. О!.. Ого! Кто это? Гарпия?
Пожалуйста, никому о ней не говори! прошипел Олеандр и смахнул прилипшую к щеке прядь волос.
Л-ладно, Юкка растерянно моргнул, глядя на него сверху-вниз. А вы Вы ранены?
Пара царапин. Не страшно.
Архихранитель как чувствовал, что с вами дурное приключилось. Ушли вечером и будто в пропасть провалились. Он стражей за вами отправил и сам на поиски ускакал.
Аспарагус. Имя ненавистного гада осело на языке Олеандра ядом. Не рановато ли он запаниковал? Когда это его заботила сохранность моей шкурки? Зеф постарался?
С ним я не беседовал, Юкка пожал плечами. Я получил приказ от господина Аспарагуса. А как вы?.. Где так поранились? Благо до поселения добрели. Ой! Надо бы знак подать! Вы ведь вернулись!
Его рука взметнулась вверх. Вспышка зеленого света сорвалась с пальца и, прошуршав листвой, озарила небо.
Хранители леса часто переговаривались так между собой. Призывали на подмогу, например.
К Морионовым скалам, похоже, хины подступают. Олеандр крутил Эсфирь то так, то эдак, думая, как бы её поднять и не помять крылья. Я встретил одного. Оповести Аспарагуса и поселенцев, хорошо?
Конечно. Так это хин вас подрал?
Юкка!
Прошу прощения. Юкка всё еще таращился на Эсфирь с немым любопытством. Всё передам. И, клянусь честью, от меня о девушке никто не узнает. А вы Может, лекаря навестите?
Обойдусь.
Олеандр мог бы похвастаться познаниями во врачевании. Да что там, он швы с закрытыми глазами накладывал. В пять лет, услыхав вопрос «Что таится у существ на сердцах?» пустился в рассуждения о вскрытиях. Честно! Ежели Тофос и предрасполагал существ к какому-либо ремеслу, Олеандра он явно предрасположил к целительству. Отец даже предлагал ему трудиться на благо клана. Но нет. Помочь по нужде? Милости просим. Изо дня в день подтирать сопливые носы? Увольте.
Олеандр подхватил Эсфирь и миновал калитку со спокойной душой. Поплелся вдоль ограды, прячась за занавесом из лиан. От сердца отлегло. Он вернулся до того, как поселение ожило и взорвалось разговорами.
Кто наведывался сюда, часто шутил, что нужно дриад благодарить они солнце ото сна расталкивают. А у того и выбора нет поди понежься в объятиях покоя, когда лесные дети вовсю гремят и грохочут.
Хижины жались друг к другу и боками, и крышами, и потолками тесно-тесно, даже неприлично. На каждых улочке и перекрёстке, у лестничных уступов ютились по десять, а то и по двадцать обителей. Одни перекрывали древесные стволы, прикипев к ним и утекая к шапкам-кронам. Другие восседали на ветвях под навесами листвы и гроздьями плодов. Третьи парились на свету, и овившие их лианы первыми приветствовали солнце, шевеля бахромой.
Три яруса дриады отвели для жизни. Спускались и поднимались по лианам и лестницам. Мосты, вечно захламленные и заставленные бочками, тянулись от дома к дому, от ветви к ветви.
Пахло пряно-сладкими благовониями. Облака пыльцы кружили в нашептанных ветрами танцах.
Тут Олеандр родился. Пустил корни и расцвел, как выразились бы дриады. И отсюда, не уродись он сыном Антуриума, владыки клана, с радостью сбежал бы. Неважно куда, лишь бы тишина густела непробиваемая.
Серьезно! Иногда ему казалось природа что-то напутала и породила его в Барклей по ошибке. Он не терпел шумихи. Ненавидел пустословие и сплетни, которые множились здесь резвее, чем пыль. Он отстранялся от дриад тем пуще, чем старше становился. Рос очень одиноким.
И хорошо, что рос в период правления отца, а не деда Эониума, чаще нарекаемого Стальным Шипом.
Дриады до сих пор поминали Эониума с содроганием. Он вошёл в историю клана, залитый кровью, потонувший в отрубленных головах. Ярый блюститель строжайших порядков и устоев. Жестокий до умопомрачения, но честный перед собой и преданный клану. Он намертво впечатался в память своих подданных.
Дарованное ему прозвище как нельзя лучше отражало его сущность. Хранителей леса воинов, служивших ему верой и правдой нарекали либо просто Стальными, либо Стальными Шипами. А период его затяжной тирании назвали Эпохой Стальных Шипов.
Страшное тогда царило время. Суровое и беспощадное. Слишком открыто оденешься изобьют на глазах у собратьев. Ненароком к чужой супруге прикоснёшься руку отрубят или что пониже. Своеволие проявишь, без спросу мнение выскажешь лишишься языка.
Дриады лишний раз моргнуть боялись. Ведь кара за прегрешения нередко сопрягалась и с погибелью. Об одном молились провинившиеся чтобы посыльный не вручил им алый, словно пропитанный кровью, лист аурелиуса. Такие послания называли судными листами. Или приглашениями на казнь.
Нетрудно догадаться, какая участь ожидала дриад, получивших аурелиус.
К счастью, властвование Стального Шипа кануло в небытие. Перехватив бразды правления, отец Олеандра принялся выкорчевывать нелепые законы. И был прав. На свалке им самое место.
Олеандр до того глубоко увяз в размышлениях, что не сразу понял, как уткнулся носом в нужную дверь. Хин вытряс из него только силы и чуток чар. Ключ остался в кармане. И скоро провернулся в замке.
Хижина встретила тишью и застоявшимся теплом. Ложе Олеандр в свое время сюда притащил добротное. Лежал на нём не матрас, а перина, которая обволакивала, обтекала спящего. Пылинки взвились и затанцевали в воздухе, когда Олеандр повалил Эсфирь на кровать, а сам забрался в кресло напротив.
На миг в уши будто затычки вставили. Он не слышал ничего, кроме стука растревоженного сердца. Теперь время не подгоняло. Теперь он оглядывал её заострённые коготки, плетеные из серебряных нитей браслеты, украшенные белым пером и лоскутом кожи. Оглядывал, и разум наводняли вопросы.
Что за девчонка? Мастерица нести околесицу!
Дышала Эсфирь ровно. Серьезные увечья плоть не оскверняли. Но сколько бы Олеандр ни тряс её, сколько бы ни подносил к лицу тряпицы, смоченные едко-пахнущими травами, она и пером не вела.
Возможно ли, что где-то он недоглядел? Возможно ли, что хин задел Эсфирь и выхлебал чары? Не все, ясное дело, остаток она растратила на вспышку, ту самую, после которой сознание потеряла.
В таком случае обморок закономерный исход, не досадное совпадение.
Известная истина: лишенные колдовства существа засыпают до тех пор, пока оно не восполнится.
Наверняка так оно и есть, решил Олеандр. И едва уселся поудобнее, как провалился в сон.
***
Проснулся с острым желанием умереть. Сон в позе зародыша не пошёл на пользу. Спину ломило, а вдобавок скрючило казалось, ходить ему теперь всю жизнь, склоненным к земле. В восемнадцать-то лет от роду. Прелестно, что тут скажешь. Посох, что ли, пора мастерить?
Как назло, под рукой не очутилось и кувшина с водой. Хотя ничего такого здесь и быть не могло, потому что Эсфирь он притащил в необжитую хижину, куда ему только предстояло переселиться.
Согласно традиции клана, каждый двадцатилетний дриад покидал отчий дом. К заветному дню он сооружал и обустраивал логово, символизирующее его расцвет, вступление во взрослую жизнь. Дом, где он будет хозяином и положит начало семейному быту, куда приведет супругу.
Олеандр задумался о возведении хижины раньше сверстников, еще будучи подростком. Ровесники зазря трепали языками, в то время как он усердно трудился. Много воды с тех пор утекло. Тогда он стирал руки в кровь, словно с кожей сдирались из памяти гнетущие воспоминания. Потел от рассвета до заката, делал что угодно лишь бы не думать, не вспоминать о смерти матери. Ему и тринадцать не стукнуло, когда она свела счеты с жизнью.
Тогда он потерял разом двоих: мать погибла, а его названный брат, океанид, покинул Барклей. Глэндауэр так его звали очутился в их семье по настоянию своего деда, былого владыки Танглей.2 И сказать, что Олеандр нашел в его лице опору и понимание, значит не сказать ничего.