Думается, наличествовали еще какие-то оперативные данные, неосторожные разговоры, вроде тайно записанных на пленку бесед о жестокости Сталина и недостаточной политической смелости Жукова, стоивших жизни расстрелянным в 1950-м генералам Василию Гордову, Филиппу Рыбальченко и маршалу Григорию Кулику.
Отметим и еще один сюжет, на который впервые указал Кирилл Балдовский в монографии «Падение блокадных секретарей»: Алексей Кузнецов настаивал на «расширении полномочий партийных органов, их общем, стратегическом руководстве всей хозяйственной деятельностью как на региональном, так и на общесоюзном уровне». Такое доминирование одной силы потенциально лишало Сталина роли верховного арбитра, модерирующего конфликты между партийной, советской, чекистской и военной элитами.
Алексей Герман-старший в разговорах со мной высказывал предположение, что Сталин, как в 19361938 годах, когда судили вначале «левых» (троцкистов), а потом «правых» (бухаринцев), задумывал сложную политическую комбинацию. «Великий нормировщик», как называл Сталина Троцкий, видимо, задумывал двухходовку сначала «Русское дело» ленинградского руководства, потом еврейское «Дело врачей».
Но, по-видимому, открытое обличение великорусского шовинизма сочли делом щекотливым и опасным, а врачей освободили смерть Сталина и Лаврентий Берия.
С началом «Ленинградского дела» в Смольном появились новые люди, никак не связанные с городом, не пережившие здесь блокаду, Василий Андрианов из Свердловска и Фрол Козлов из Куйбышева. Они «чистили» номенклатуру и интеллигенцию и вместе со следователями МГБ нагнали такого ужаса, что десятилетиями руководители Ленинграда продолжали испытывать почти животный страх перед Кремлем. Руководителей Смольного отличали полная сознательно культивируемая бесцветность, боязнь совершить или допустить у подданных идеологическую ошибку, опасение излишне «выпячивать» память о блокаде и просить у центра какие-то дополнительные средства.