Такое разнообразие очертаний и расположения островов обусловлено главным образом различиями в структуре и составе образующих их пород, а также неравномерной ледниковой денудацией*, которой подвергались разные участки побережья. По всей видимости, самое значительное влияние на ландшафт было оказано в конце ледникового периода, когда основной ледниковый щит* начал распадаться на отдельные ледники. К тому же горы больших островов питали местные ледники, некоторые из которых имели весьма внушительные размеры и сформировали горные вершины и склоны, порой образуя широкие ледниковые цирки*, от которых вниз к каналам и заливам ведут каньоны и долины. Эти причины породили бóльшую часть ошеломляющего разнообразия, которое так любит природа, что, однако, не мешает внимательному наблюдателю увидеть лежащую в их основе гармонию острова в основном расположены в направлении сползания главной ледяной мантии с Берегового хребта* и нижестоящих гор и предгорий. Кроме того, все острова, большие и малые, а также мысы и отроги материковой части имеют округлую форму и отполированы движением ледника из-за прохождения над ними потоков льда в период значительного оледенения.
Каналы, проливы, проходы, заливы обязаны своей формой, направлением и протяженностью тем же ледниковым процессам, которые определили очертания и расположение объектов на суше. Их русла, будучи частью доледниковой границы континента, под действием эрозии достигли различной глубины ниже уровня моря и, разумеется, стали заполняться океанской водой по мере таяния льда. Если бы ледниковая денудация была не столь масштабной, водные пути, по которым мы сейчас плывем, были бы долинами, каньонами и озерами, острова округлыми холмами и хребтами, а ландшафт имел бы волнообразный характер, как и скалы, находящихся выше уровня моря и сформированные при схожих ледниковых условиях. В целом каналы между островами, когда смотришь на них с палубы корабля, похожи на реки, причем не только на отдельных участках, а на протяжении сотен миль в случае с самыми длинными из них. Приливные течения, вынесенные на берег коряги, впадающие в каналы ручьи и густая листва подступающих к воде деревьев еще более усиливают это сходство.
Самые большие острова с корабля выглядят как часть материка, но здесь гораздо больше маленьких островков, длиной не более мили. Их легко охватить взглядом и насладиться уникальной красотой каждого. Острова одной группы явно прежде являлись частью единого скального массива, при этом они никогда не выглядят расколотыми или усеченными, какими бы отвесными ни были их берега. Когда вы рассматриваете один прекрасный остров за другим, они напоминают отрывки стихотворения, но в то же время их очертания и композиции деревьев так совершенны, что каждый из них сам по себе является полноценной строфой. Растущие на этих маленьких островах деревья настолько идеально сочетаются друг с другом по размеру, словно их специально отобрали и составили гармоничный «букет». На некоторых совсем крошечных островках одна группа конических елей расположена посередине, а на противоположных концах острова примерно на одинаковом расстоянии от центра растут еще две группы поменьше, которые явно соотносятся друг с другом; или же группа может быть одна, но она окружена четкой каймой из идеально сочетающихся деревьев, склоняющихся, как цветы за край вазы. Столь гармоничное сочетание и расположение деревьев встречается повсеместно и свидетельствует о том, что это не случайность, а природный замысел, как и расположение птичьих перьев и рыбьей чешуи.
Эти благословенные вечнозеленые острова бесподобны, они пышут юной красотой, и хотя сочность зелени обусловлена влажностью, которую приносят теплые океанические течения, само существование островов, их особенности, внешний вид и своеобразное расположение позволяют нам проследить движение льда во время последнего ледникового периода, который только сейчас подходит к концу.
Лоу-Инлет, Британская Колумбия
Мы прибыли на остров Врангеля* четырнадцатого июля, пробыли там несколько часов, затем отправились к острову Ситка, а двадцатого числа вновь вернулись на остров Врангеля, самое негостеприимное на первый взгляд место, которое мне доводилось видеть. Маленький пароходик, который стал моим домом на время путешествия, забрал почту и отчалил обратно в Портленд*. Я провожал его взглядом, стоя под унылым проливным дождем, и ощущал странное одиночество. Друг, который сопровождал меня до сих пор, уехал домой в Сан-Франциско вместе с двумя другими интересными путешественниками, которые отправились в эту поездку, чтобы поправить здоровье и полюбоваться природой, тогда как мои попутчики-миссионеры направились прямиком в дом для пресвитериан в старом форте. В деревне не было ничего похожего на таверну или гостиницу, и мне никак не удавалось найти на каменистом и заболоченном грунте сухое местечко, чтобы разбить временный лагерь, пока я не найду дорогу в дикую местность, чтобы приступить к своим исследованиям. В радиусе двух миль от деревни укрыться было абсолютно негде, поскольку все деревья уже давно были срублены и пошли на строительство или дрова. Я надеялся, что в крайнем случае смогу развести костер из коры на холме в дальнем конце поселения, где за завесой облаков виднелся лес.
С парохода я видел вдали высокие увенчанные ледниками горы, и мне очень хотелось как можно скорее до них добраться. Я разговорился с несколькими белыми жителями Форта Врангеля, и они предупредили меня, что индейцы подлецы, и доверять им нельзя, что леса здесь практически непроходимые, а без каноэ я и вовсе никуда не смогу добраться. Впрочем, естественные трудности лишь добавляли привлекательности этой великой непокорной земле, и я решил во что бы то ни стало попасть в самое ее сердце, имея за плечами лишь мешок галет и, как обычно, полагаясь на удачу. Но для начала нужно было разбить первый базовый лагерь, и холм был моей единственной надеждой. Проходя мимо старого форта, я случайно встретил одного из миссионеров, который любезно поинтересовался, где я собирался поселиться.
«Не знаю, ответил я. Мне не удалось найти жилье. Вершина того небольшого холма кажется единственным подходящим местом для лагеря».
Тогда он сказал, что все комнаты в доме миссионеров заняты, но ему кажется, что мне могут разрешить переночевать в столярной мастерской, принадлежащей миссии. Поблагодарив его, я сбегал на мокрую пристань за небольшим мешком с вещами, положил его на пол мастерской и наконец почувствовал себя счастливым, наслаждаясь уютом, сухостью и сладким ароматом стружки.
Плотник занимался изготовлением строительных материалов для нового миссионерского дома, и когда он вошел, я объяснил ему, что доктор Джексон[5] предположил, что мне могут разрешить спать на полу. Когда я заверил плотника, что не стану прикасаться к его инструментам или каким-либо образом ему мешать, он благодушно разрешил мне остаться в мастерской и даже воспользоваться своей личной маленькой боковой комнатой, где был умывальник.
Я провел в мастерской всего одну ночь, когда мистер Вандербильт, купец, который вместе со своей семьей занимал лучший дом в форте, услышав, что один из прибывших поздно вечером с неизвестной целью гостей был вынужден спать в плотничьей мастерской, навестил меня как добрый самаритянин. Я рассказал ему, что собираюсь изучать ледники и лес, а он гостеприимно предложил мне комнату и место за столом. Здесь я и обрел настоящий дом, откуда мог свободно отправляться в любые путешествия. Ани Вандербильт, ангел во плоти, которой едва исполнилось два года, заправляла всем домом, наполняя его любовью и теплом.
Мистер Вандербильт познакомил меня со старателями и торговцами, а также с несколькими влиятельными индейцами. Я посетил миссионерскую школу, дом для индейских девочек, который держала миссис Макфарланд, и совершил несколько коротких походов к ближайшим лесам и ручьям, где изучил темпы роста различных видов деревьев и их возраст, сосчитав годовые кольца на пнях на больших полянах, которые военные расчистили, когда заняли форт. Моя деятельность, как сообщил мне мистер Вандербильт, вызвала немало пересудов среди населения острова Врангель.
«Чем этот парень занят? удивлялись они. Он вечно копается среди пней и сорняков. На днях я видел, как он встал на колени и уставился на пень так, будто ожидал найти в нем золото. Похоже, он занимается какой-то ерундой».
Однажды ночью, когда шел сильнейший ливень, я невольно переполошил как белых, так и суеверных индейцев. Стремясь увидеть, как ведут себя аляскинские деревья во время шторма, и услышать их пение, я тихонько вышел из дома и, сражаясь с промозглым ветром, отправился к холму в дальнем конце деревни, оставшись незамеченным. Когда я вышел, начинало смеркаться, а когда добрался до вершины холма, совсем стемнело. По лесу разносился величественный и ликующий глас бури, и возможность услышать его компенсировала любой физический дискомфорт. Но я захотел развести костер, причем большой, чтобы не только слышать, но и видеть шторм и стонущие под его натиском деревья. Я долго и терпеливо блуждал во тьме, пока не нащупал немного сухого трута* в полом стволе и аккуратно спрятал его во внутренний карман, где уже лежал спичечный коробок и огарок свечи длиной пару дюймов, которые пока не успели намокнуть; затем я протер от воды несколько опавших веток, тонко настрогал их и тоже положил в карман. После этого я соорудил небольшой конус из коры высотой около фута, бережно склонился над ним, стараясь укрыть от проливного дождя, вытер насухо и положил рядом хворост, зажег свечу, поставил ее внутрь конуса и стал потихоньку подбрасывать туда трут и стружки. Через некоторое время разгорелся небольшой огонек, в который я постепенно добавлял все более крупную стружку, а потом и веточки, втыкая их торцом в землю под углом над внутренним пламенем и делая конус все шире и выше.
Когда стало достаточно светло, я смог выбирать самые подходящие ветки и большие куски коры, которые я тоже упирал торцом в землю, постепенно увеличивая высоту конструкции. Вскоре освещенным оказалось довольно большое пространство, где я собрал много хвороста и продолжал подбрасывать его в костер до тех пор, пока его сильное пламенное сердце не стало посылать в небо столб огня высотой тридцать или сорок футов. Костер очертил вокруг себя огромный круг света, несмотря на дождь, и окрасил своим заревом облака. Ни один костер из тысяч, которые мне доводилось разводить где-либо еще, не мог сравниться с этим ликующим победным танцем пламени в самом сердце бури. Зрелище буквально завораживало подсвеченные облака и дождь смешались, деревья светились на фоне непроницаемой тьмы, из мрака выступили покрытые ярким мхом и лишайниками стволы, по бороздам на их коре бежали сверкающие струи дождя, а древние седобородые патриархи леса клонились к земле, исполняя языческие песнопения!
К полуночи мой костер разгорелся в полную силу. Сделав навес из коры, чтобы укрыться от дождя и немного просушить одежду, я просто сидел, слушал, смотрел и вместе с деревьями пел молитвы и гимны.
Однако ни огромного белого сердца костра, ни танцующих языков пламени, озаряющих небо, словно северное сияние, из деревни не было видно из-за растущего перед ней леса и высоты холма, не позволявшей рассмотреть вершину. Зато свет в облаках посреди бури вызвал настоящий переполох: многие сочли это явление дурным предзнаменованием, подобного которому на острове Врангеля никогда прежде не видели. Несколько индейцев, которые в полночь еще не спали, увидели в небе всполохи, жутко перепугались, разбудили начальника таможни, стали упрашивать его пойти к миссионерам и заставить их помолиться, чтобы спасти всех от беды. Они очень волновались и спрашивали, приходилось ли белым прежде видеть небесный огонь, который, вместо того чтобы затухнуть под дождем, наоборот, все сильнее разгорался. Начальник таможни сказал, что слышал о чем-то подобном, он решил, что причиной этого феномена могло быть извержение вулкана или блуждающие огни*. Когда мистера Янга* посреди ночи вытащили из постели и призвали к молитве, он тоже был абсолютно сбит с толку и, не сумев найти разумного объяснения происходящему, признал, что никогда не видел ничего подобного в небе или где-либо еще в такую холодную и сырую погоду, и предположил, что это, вероятно, было какое-то самовозгорание, «которое белый человек называет огнями святого Эльма* или блуждающими огнями». Эти объяснения, хотя и не были убедительными, возможно, помогали им скрыть собственное удивление и немного успокоить суеверных индейцев. Впрочем, я слышал, что те немногие белые, которые случайно увидели странный свет в ночном небе, были поражены и испуганы не меньше краснокожих.
За свою жизнь я разводил тысячи костров в самых разных местах и в любую погоду: милые маленькие костерки с низким пламенем, дружелюбно сияющие во тьме на открытых участках Сьерра-Невады среди маргариток и лилий, которые, словно дети, завороженно смотрят на мерцающий свет; большие костры в серебристых хвойных лесах, их огненные шпили тянутся ввысь под стать деревьям-исполинам вокруг, отправляя в небо россыпь звездных искр; еще более грандиозными получаются костры в горах зимой, своим жаром они меняют климат в лагере на летний и делают снег похожим на ковер белых цветов, рой искр взмывает в небо, кружась в танце с падающими из пышных облаков снежинками. Но костер на острове Врангеля, мой первый на Аляске, я запомню на всю жизнь за его неподвластное буре величие и дивную красоту лесных псалмов и укутанных лишайниками деревьев, которые он озарял своим светом.
Глава III. Остров Врангеля и лето на Аляске
Длина острова Врангеля составляет около четырнадцати миль, он отделен от материка узким проливом или фьордом и простирается в направлении движения древнего ледяного щита. Как и все соседние острова, он покрыт густым, доходящим до самой воды лесом, который, видимо, никогда не страдал от жажды, огня или топора дровосека за всю свою многовековую историю. Под сенью мягких не скупящихся на дожди облаков деревья до глубокой старости пышут силой и красотой. Множество теплых дней с переменной облачностью и краткие периоды исключительно ясной погоды позволяют созреть шишкам, которые каждую осень отправляют в полет мириады семян, и они обеспечивают постоянство лесов и служат кормом животным.
Поселение на острове Врангель весьма неприветливое местечко. Мне доводилось видеть немало шахтерских поселений в ущельях Калифорнии и захолустных деревень, но они и близко не могут сравниться с живописной запущенностью этого места. Кривые ряды деревянных хижин и домиков растянулись на милю или около того вдоль болотистого берега острова в форме буквы «S» без оглядки на стороны света и какие бы то ни было строительные нормы. Две городские улицы, словно бесценные памятники, украшали уходящие корнями в болотную грязь пни и бревна, заросшие из-за влажного климата мхом, пучками травы и кустами. В целом земля здесь представляла собой илистую и мшистую топь на фундаменте из острых камней с множеством провалов. Впрочем, колоритные камни, болота и пни никому не мешали, ведь на острове не было ни повозок, ни телег, да что там, даже ни одной лошади. Из домашних животных здесь были курицы, одинокая корова, несколько овец и свиньи, разрывающие и без того труднопроходимые улицы.