Определенное время нельзя было абстрагироваться и от других факторов.
Хотя Украинская революция средины XVII ст. привела к большим изменениям в существе и характере украинско-польских отношений[45], она не смогла снять до конца имевшиеся ранее противоречия и придала им новое качество. Полякам было очень непросто согласиться даже с мыслью о том, что украинцы могут иметь собственную государственность. Но геополитическая ситуация складывалась явно не в их пользу. Страны католического лагеря потенциальные союзники Речи Посполитой в борьбе против Войска Запорожского и Московского царства, как известно, потерпели поражение в Тридцатилетней войне и были серьезно опустошены боевыми действиями.
Зато Б. Хмельницкий и его единомышленники получили дополнительную возможность для дипломатического маневра, международной и военной нейтрализации Польши заключением союзных соглашений с представителями протестантского лагеря победителей Швецией и Трансильванией.
Вследствие всего вышеозначенного руководству Речи Посполитой волей-неволей пришлось примириться с Гетманщиной, однако надежды вернуть в лоно Речи Посполитой украинские земли его не покидали. Особенно приободрил польскую сторону упомянутый Гадячский трактат с И. Выговским, который, казалось, даст юридические основания для возвращения Украины под эгиду Варшавы. Но если гетмана удалось склонить к соглашению, а в религиозной сфере принудить к существенным уступкам, совсем иной позиции придерживалась Москва, наращивавшая свое военное и политическое присутствие в украинском регионе.
Впрочем, российские правители также могли удовлетворять свои амбиции-аппетиты лишь соответственно своей реальной силе. Потому в 1667 г., согласно Андрусовскому перемирию, они согласились на фактический раздел украинских территорий: Левобережье на правах автономии входило в Московское царство (с. 1721 г. Российскую империю) вплоть до ликвидации Екатериной II статуса Гетманщины в 1783 г. А западные земли (это большая часть тогдашней этнической территории) оставались в составе Речи Посполитой.
Главные же проблемы, как представляется, возникали несколько в иной сфере и оформлялись совершенно иначе.
Как всегда, весьма проницательно сформулировал свой взгляд и на менталитет украинцев и возможные связанные с ним российско-украинские коллизии Петр I. В одной из своих речей в Сенате он сказал: «Сей малороссийский народ и зело умен, и зело лукав: он, яко пчела любодельна, дает российскому государству и лучший мед умственный, и лучший воск для свещи российского просвещения, но у него есть и жало. Доколе россияне будут любить и уважать его, не посягая на свободу и язык, дотоле он будет волом подъяремным и светочью российского царства: но коль скоро посягнут на его свободу и язык, то из него вырастут драконовы зубы, и российское царство останется не в авантаже»[46].
Однако, именно при Петре I, стремясь, очевидно, несколько приглушить самобытность украинцев, начались осуществляться расчетливые акции совсем в ином направлении. В частности, царским указом 1720 г. в Украине было запрещено издание любых книг, кроме богословских, «дабы никакой розни и особого наречия не было». В этом ряду и запрет о преподавании украинского языка в Киево-Могилянской академии (1753 г.), и запрет Синодом российской православной церкви печатания украинского букваря (1769 г.), и Валуевский циркуляр о запрещении на «малорусском» языке книг духовного содержания, учебных и вообще предназначенных для начального чтения (1863 г.), и Эмский указ (1876 г.) относительно запрета ввоза в империю любых книг и брошюр на «малороссийском наречии», запрет сценических представлений, пения и чтения на этом «наречии»[47].
Предоставленные в начале ХХ в. некоторые послабления украинцам в языковой сфере после потрясений 19051907 гг. были отменены. Так, правительство П. А. Столыпина не пошло на реализацию инициативы депутатов Государственной Думы о введении украинского языка в программу начального обучения в школах. Повсеместно закрывались «Просвіти», одной из целей которых являлась популяризация родного языка, всячески преследовалась национальная печать[48].
Перманентные усилия, направленные на ухудшение социально-политического статуса украинского народа, ущемление его прав, свобод (конечно же, притеснения не ограничивались только языковой сферой, которая при всей своей важности еще и наиболее наглядно, убедительно проясняет картину), имели своим прямым следствием не затухание (на что рассчитывали проводники централизаторской политики), а усиление этнического самосознания и рост национальной оппозиционности[49]. То есть, противоречия не снимались, а неуклонно усугублялись.
Означенное не позволяет солидаризироваться с точкой зрения тех российских исследователей, которые считают акции против украинского языка лишь «ситуативными» приемами, а в некоторых эпатирующих и труднообъяснимых высказываниях высоких правительственных чиновников усматривают лишь излишние эмоции[50]. Весьма противоречивым и неубедительным выглядит стремление доказать, будто бы «жесткого русификаторства в Российской империи практически не было, несмотря на известного рода указы и циркуляры». «Сами пространства связали унификаторское рвение. К тому же вошедшее в традицию головотяпство заметно смягчало политику такого рода. Все зависело от конкретного чиновника: один блюдет инструкцию слишком рьяно; другой, наоборот, взирает на мир философски. В итоге от первоначальных предписаний мало что остается»[51].
Очевидно, ближе к истине позиция тех историков, которые квалифицируют культурно-языковую ассимиляцию в контексте мер по административному и правовому объединению и упрочению централизованного государства, «направленных на обновление России, включавших и продвижение русского языка как государственного и linqua franca (языка общения. В. С.)»[52].
Более того, настойчиво и подчеркнуто именуемых «малороссами» украинцев вполне официально (в том числе и на основе достаточно распространенных, широко популяризируемых исторических концепций) считали лишь ветвью российского народа, а еще точнее русской нации. Практически единственное отличие этой «этнографической ветви единого русского племени» от цельного, «основного» национального массива усматривалось разве что в обиходном диалекте. Последний часто трактовался только ухудшенным польскими влияниями и наслоениями русским языком.
Как пытались убедить себя и украинцев (а может быть только последних) идеологи централизма, ассимиляторства, великодержавничества (последнего термина по большинству в упомянутых и иных публикациях всячески стараются избегать, концентрируя внимание лишь на проявлениях местного национализма, в очередной раз прибегая к давно разоблаченным Н. Скрыпником приемам «двойной бухгалтерии» в национальном вопросе[53]), не будь упомянутого, в общем-то, совсем несущественного различия, не было бы проблем украинско-российских взаимоотношений, тем более противоречий. А случись, что последние почему-то все же возникли бы, их можно без особого труда преодолеть настолько сильны, глубинны, фундаментальны исторические корни естественного единства непосредственных наследников Киевской Руси. Однако при этом ощущалась (отчасти интуитивно угадывалась) потребность в специальной, неусыпной заботе об обеспечении любыми средствами нерасторжимого, единокровного родства волевых методов этнонациональной интеграции. Потому-то апологеты великодержавничества и централизма стремились в тесных «братских» объятиях всячески «выдавить» любые намеки на отличия украинцев от русских, вытравить из них самобытный этнический дух.
Такая линия стала реальным воплощением процесса, наименованного историком А. Н. Сахаровым «складыванием русской самодержавной националистической идеологии», когда «верхи российского общества» обратились к «рычагам национализма как к панацее против поднимающих голову национальных движений народов страны»[54]. Причем, речь может идти не только о подобном производном от сложившихся уже ситуаций феномене, но и об его упреждающей функции, что опять-таки естественно для сложных механизмов зарождения и применения полиэтнических идеологических конструкций.
Чем дальше, тем, наверное, больше начало осознаваться, что дело совсем не в самоценности языка как такового, когда, казалось бы, можно было проявить определенную, пусть небольшую благосклонность к региональной «экзотике» (ее внешними символами стал подчеркнутый интерес к народному, особенно песенному творчеству, к произведениям Н. Гоголя и т. п.). Именно сохранение собственного языка, как естественного водораздела между близкими нациями, которые все же не были этническим монолитом, служило той неустранимой базой, которая с неизбежностью продуцировала бы «особность» (обособленность), отдельность многомиллионного народа с обширнейшей территорией, богатейшими природными ресурсами, развитыми продуктивными силами, детерминировала у него ту неотвратимую потребность самоидентификации и самореализации, на которую по праву претендует и которую рано или поздно осуществляет любая, тем более мало-мальски зрелая, потенциально предрасположенная к самосовершенствованию этническая общность. Безусловно, в своем высшем проявлении речь идет о естественном праве нации самой определять свою судьбу, при желании создавать свою собственную государственность, выбирать вектор движения в мировом пространстве со всеми вытекающими для соседей пусть самых близких и даже родных вероятными последствиями. Не стоит и говорить о перспективе прямой утраты значительной части того, что беспрекословно именовалось «исконно русским» (не в прямой ли «генетической», а может лучше сказать идейной связи с отрицанием такого природного права находятся утверждения о том, что и к 1917 г. «в России до нации объективно не мог «дозреть» ни один народ (за исключением жителей Финляндии и частично Царства Польского)»[55]?).
Непрекращающиеся, порой усиливающиеся попытки возвести на пути естественного развития, функционирования национального организма ограничения и преграды вызывали понятную, вполне объяснимую реакцию неприятия, сопротивления, порождали потребность поиска изменения ситуации[56].
Таким образом, в украинско-российских отношениях исторически вызрели противоречия, основой которых стал национальный (украинский) вопрос, неразрешимость, неуклонная усугубляемость которого была узлом напряженности, с неизбежностью порождающим очень непростые коллизии.
4. Пролог к переменам
К началу XIX в. все украинские земли оказались разделенными между двумя империями Российской и Австрийской. Преобладающая часть 12 млн человек (80 %) были сосредоточены в России. Совершившиеся три раздела Польши (1772, 1793 и 1795 гг.) привели к прекращению существования Речи Посполитой, а также к объединению Левобережной и Правобережной Украины. Правобережье было административно разделено на три губернии Киевскую, Подольскую и Волынскую.
Одновременно очень сложные процессы происходили на Левобережье и Юге. С освоением Россией территорий Северного Причерноморья была создана Новороссийская губерния с центром в Кременчуге. В нее вошли три провинции Елизаветинская (Елизаветградская), Екатеринославская и Бахмутская. После русско-турецкой войны 17681774 гг. и ликвидации Запорожской Сечи в 1775 г. из Новороссийской губернии (ее центр со временем был перенесен в Екатеринослав) была выделена Азовская губерния с центром в г. Азов. На землях бывшего Крымского ханства была образована Таврическая область с центром в Симферополе.
Административная реформа продолжилась и в начале ХIX в. Существовавшую до того Малороссийскую губернию преобразовали в одноименное генерал-губернаторство с двумя губерниями Полтавской и Черниговской, а Новороссийскую губернию разделили на три новых: Екатеринославскую, Таврическую и Николаевскую (вскоре Херсонскую). Между тем, первичное название Новороссия оказалось устойчивым, которым по традиции и неофициально пользовались вплоть до Октябрьской революции. После вхождения в состав России Бессарабии (1812 г.) было образовано Новороссийско-Бессарабское генерал-губернаторство, куда, кроме Бессарабии, были включены Екатеринославская, Херсонская и Таврическая губернии.
После польского восстания 18301831 гг. царское правительство в 1832 г. создало на Правобережной Украине Киевское генерал-губернаторство, куда вошли Волынская, Подольская и Киевская губернии с центром в Киеве. В 1835 г. Слободско-Украинская губерния была переименована в Харьковскую.
Происходившие перемены не были простыми терминологическими или бюрократическими играми. Они были в значительной мере обусловлены масштабными миграционными подвижками, динамично влиявшими на этническую картину всей Украины, но в кардинальном измерении больше всего коснувшихся Левобережья и Юга Украины. Тут количество выходцев преимущественно из центральных (т. е. великороссийских) губерний, а также и из других регионов, резко возросло, а земли на левом берегу Днепра вообще именовали Малороссией. Правобережные губернии, которых гораздо меньше коснулись этнические изменения, именовали Юго-Западным краем.
В целом же Украина (если иметь в виду ее в осязаемых для современников границах на начало ХХI в.) превратилась в громадное поле довольно интенсивных ассимиляционных процессов. Так, Причерноморье и Приазовье заселяли колонисты неславянского происхождения молдаване, греки, армяне, гагаузы и др.; в южные и западные регионы на постоянное жительство направлялись южные и западные славяне сербы, болгары, чехи, словаки. Немало было выходцев и из западноевропейских стран немцы, швейцарцы, французы, голландцы и др. Однако основную роль в заселении и хозяйственном освоении районов, на которые расширилась Российская империя, играли украинцы и русские. В сельской местности большое преобладание оставалось за украинцами, в то время как в городах довольно уверенно первенство получали русские, значительным был и удельный вес евреев.
Именно к данному времени то есть к началу XIX в. многие ученые относят завершение в основном (естественно, за исключением западных земель Восточной Галиции, Северной Буковины и Закарпатья) формирования украинской этнической территории.
Уже с начала XIX в. Русскую (Российскую, ее именовали еще Подроссийской, Великой, Материнской, Надднепрянской) Украину характеризует формирование новых производственных отношений, сущностных структурных изменений, быстрый рост экономики, довольно интенсивно интегрируемой в общероссийский хозяйственный комплекс. Параллельно значительными достижениями ознаменовалось развитие украинской национальной культуры. Новые явления привели к активизации идеологических усилий с обеих сторон и российской, и украинской, призванных по-своему, в собственную пользу объяснить новые реалии и обозначить перспективу дальнейших отношений. Развитие Украины, ее общества чем дальше, тем больше характеризовались повышением уровня духовно-культурной жизни, ростом национального сознания.