На пригорке у фермы Гриша заметил не только скотовоз с новоприбывшими коровами, но и белоснежный порш, да еще и с московскими номерами. Неприятно кольнуло иголкой в душе.
Максим Ильич, белая машина с вами приехала? спросил с надеждой Гриша.
Нет, Григорий Ляксеич, я на своем Лендкруизере один сопровождал скотовоз. Не знаю чья, незнакомая какая-то.
Беспокойство нарастало и не безосновательно. Обогнув длинную фуру он с ужасом узнал знакомую фигуру с копной рыжих кудряшек, вылезающую из порша. На лице сияла белоснежная улыбка, сползающая по мере того, как огромные шпильки ее туфель проваливались в грунт.
Здравствуй, муженек! раскрывая руки для объятий проговорила Анжела Заметайкина, ну и вонища тут у тебя!
Мдааа, вздохнул Гриша, вот так денек выдался! думал, что с одной красно-пестрой коровой придется разбираться, а выходит, что с двумя.
Что же ты не рад меня видеть, Гришуня? Я такой длинный путь проделала! Все- таки не чужие друг другу люди. Иди сюда, обними меня скорее!
Как ты меня нашла? не двигаясь с места произнес Гриша.
Это было не сложно, ты же знаешь, если я чего-то очень хочу, то всегда этого добиваюсь, подмигнула Анжела, ну перестань дуться, иди сюда.
Спустись по дороге вниз и подожди меня в доме, я закончу дела и поговорим. и Гриша торопливо скрылся в дверях фермы.
Фу, какой бука! хмыкнула Анжела и неуклюже поковыляла к избушке на своих высоченных каблуках. Не пройдя и трех шагов, ее правая нога резко подкосилась и она, не удержав равновесия, полетела на землю. Острый каблучок провалился в одну из кротовых нор, которыми была изрыта дорога к дому. Анжела в бешенстве скинула туфли и поспешила занять вертикальное положение, в надежде, что никто не заметил ее досадного падения. Отряхнув коленки, босяком зашлепала к крыльцу и скрылась внутри дома.
Глава 3 Что случилось с Потаповым?
Избушка была старая, доставшаяся Грише от родителей. Мать, Аграфена Николаевна, школьная учительница, скончалась через пару лет, после того, как Гриша уехал покорять Москву. Очень уж любила единственного сына, отговаривала его как могла, но разве молодой, горячий Гриша послушал ее? Ему казалось, что достоин он гораздо большего, чем тратить в пустую свои лучшие годы в деревне. Отец, Алексей Григорьевич местный агроном, страстно любил землю, широту русских полей, богатство лесов. Но, как потом оказалось, болел не только природой, а еще и горькой. Так увлекся настойками самогона на разных ягодках, да травках, что додегустрировался до белой горячки. Когда Гриша вернулся в родную деревню Скорынево, что в Тверской области, на крыльце родного дома его никто не встречал, ставни были заколочены старыми гнилыми досками, а на двери висел ржавый амбарный замок.
Ох как горько было сорокалетнему Грише осознавать, что никого у него не осталось, ни родителей, к которым он все обещал заскочить, да навестить, а получилось, что заскочил только на похороны. Ни семьи, ни детей, одна радость, что денег хоть успел нахватать, пока продвигался по карьерной лестнице, да и то еле вывел их с общих с Анжелкой счетов, когда она с Потаповым на Мальдивах грелась. Так ферму и отгрохал, а в дом жалко было вкладывать, одному и в родительском покосившемся гнезде хорошо жилось.
В сенях было темно, пахло сгнившими досками и сырым подполом, Анжела съежилась и поспешила дальше. Тугая дверь с пружиной, никак не хотела поддаваться, словно вросла в поплывший от старости каркас. Потом со скрипом отворилась и как только Анжела вошла внутрь с грохотом захлопнулась за ней. Пестрые ковровые дорожки устилали деревянные полы с облупившейся краской. Анжела провела рукой по шершавой штукатурке русской печи, холодной как лед, да и чего можно было ожидать в июле-то? На широких подоконниках буйным цветом пылала герань, Анжела потерла в руке бархатный листок и поднеся к носу жадно вдохнула с детства знакомый аромат. Господи, как будто у бабушки Дуни очутилась в деревне, подумала она. И все было такое чистенькое, уютное, хоть и старое, чувствовалась женская рука в Гришином доме. Анжела неприятно поморщилась.
Ну так чем обязан? строгий Гришин голос прозвучал как гром среди ясного неба. Он проследовал к круглому дубовому столу и усевшись на стул с вышитой крестиком подушкой, стал внимательно разглядывать Анжелу. Он не видел ее три года и ни разу не разговаривал с ней с того самого злополучного предновогоднего дня. Похорошела, стерва, отметил он про себя.
А у тебя тут уютно, улыбнулась Анжела, поглаживая рукой кружевную скатерть и присаживаясь напротив Гриши.
Ты без Потапова? решил съязвить Заметайкин.
Анжела удивленно взглянула на Гришу, как? Ты разве ничего не знаешь?
А что я должен знать?
Лев Палыч погиб полгода назад, грустно произнесла Анжела, в лифте.
Соболезную.
Через год как ты уехал, Потапов ушел из компании и подался в чиновники. Накануне несчастного случая сон ему какой-то странный приснился, сам не свой был, как будто чувствовал, что случиться что-то должно.
А было это вот как:
«Тебе славу воссылаем: Отцу и Сыну, и Святому Духу! И ныне и присно и во веки веков! Ааааамиииииинь!»
Где я? в ужасе оглядывался Лев Палыч, неужели у врат твоих, Господи!
Но в ответ ему лишь дивное церковное пение отскакивало от стен храма и возносилось к куполу.
Глаза Христа пронизывали насквозь. Потапов смотрел, не отрываясь, боясь опустить голову вниз, он парил в воздухе. Беспокойные руки шарили по телу, пытаясь нащупать хоть что-то человеческое, но тело превратилось в какой-то непослушный, тягучий кисель.
Господи, прости! Прости меня, грешного! крикнул отчаянно Лев Палыч.
Грешного, грешного, решного, .шного ! разносило эхо.
Озаренный солнцем лик Христа, медленно погружался во тьму, надвигалась гроза.
Покаюсь во всем, Господи! Только не оставляй меня! Я ведь и не пожил-то совсем, еще можно все исправить! На храмы жертвовать буду, в детские дома, для людей жить стану, не для себя! Все, что надо сделаю, только подай мне знак, Господи! тараторил Потапов, обливаясь слезами, так сильно не хотелось ему покидать этот бренный мир.
Небеса разверзлись огненной молнией, на миг лик Христа озарился снова и Потапову показалось, что Христос грозит ему пальцем, а потом все поглотила тьма.
Лев Палыч, что с вами? Лев Палыч, вам плохо? суетилась вокруг лежащего на полу Потапова, секретарша Лидочка.
Лев Палыч начинал приходить в себя, в затылок отдавала нестерпимая боль, перед глазами все плыло, он пытался что-то сказать, но словно свежевыловленный карп, лишь открывал и закрывал рот, не издавая ни звука.
Лидочка помогла ему подняться с пола и усадила на диван.
Я сейчас воды принесу крикнула секретарша и выбежала из кабинета.
За окном бушевала метель, ветер носил с неистовой силой по городу снежную пыль. Потапов вздрогнул. Память потихоньку начинала возвращаться. Вчера компания Иннокентия Липковского, его старого друга, выиграла тендер на крупный госзаказ, не без участия Потапова и они с Кешей это славно отметили. Потапов провел пальцем по стеклу журнального столика, так и есть белый порошок.
Завязывать надо! подумал про себя Лев Палыч, а то не бог весть что начинает мерещиться.
Выпейте водички! забегая в кабинет, протараторила секретарша, может, скорую вызвать?
Все в порядке, Лидочка, заработался вчера, вот организм и дал сбой, проговорил, улыбаясь чиновник, ну, что у нас там сегодня по плану?
в 12:30 у вас встреча с главой округа, в 14:00 обед с иностранной делегацией в «La Mariee», в 17:20 пресс конференция. Тут еще такой вопрос, замялась Лидочка, звонила директор детского дома в Воскресенске, просила о личной встрече с вами, говорит, что помощь очень нужна, детский дом в аварийном состоянии, а местные власти никак не реагируют, куда она только не обращалась, говорит, что на вас последняя надежда.
Да, конечно, назначьте ей, ну скажем на 18:30, после конференции я ее приму. Спасибо, Лидочка, вы свободны.
Отобедав вкусно в «La Mariee» дальневосточными устрицами, шампанским и черной икрой, проведя блестяще пресс-конференцию, Лев Палыч, усталый, но довольный вернулся в свой кабинет. Голова уже не болела, а ночное видение казалось не чем иным, как просто приснившемся кошмаром.
Левик, дорогой! раздался знакомый голос в трубке, весь день не могу тебя поймать, ты что прячешься от меня что ли?
Дела, Кеш, дела, чиновником быть это тебе не двор метлой мести!
Ну ну, не прибедняйся! Слушай, я ж тебя вчера так и не отблагодарил, подъезжай к 18:30, мы сегодня празднуем в «Сахалине», там и порешаем все.
В голове у Потапова пронеслось ночное видение, он вздрогнул, помотал головой и отогнал его прочь.
Лидочка, перенесите-ка встречу с директрисой детского дома на завтра.
Лев Палыч, дело в том, что она уже в приемной, вас дожидается прошептала в трубку секретарша.
Чиновник посмотрел на часы, 18:10. Можно было б принять ее на десять минут и спровадить восвояси, размышлял про себя Потапов, а потом подумал, что тогда опоздает к началу празднования в «Сахалин».
Лидия Петровна, выполняйте мои распоряжения, меня ни для кого сегодня больше нет! сказал чиновник и повесил трубку.
Лев Палыч зашел в лифт, нажал на кнопку и поехал вниз в предвкушении очередного веселого вечера. Надо Анжелке позвонить, пусть тоже подъезжает, выгуляет свое новое платье, подумал с улыбкой он и потянулся в карман за телефоном. Неожиданно лифт остановился между этажами и свет в кабинке погас, по спине у Потапова пробежал холодок. Одно мгновение и в полной темноте кабина лифта полетела вниз, ускоряясь на ходу. Только слабый луч света как вспышка молнии просачивался снизу, когда лифт пролетал мимо очередного этажа. А последнее, что запомнил в своей жизни Лев Палыч был лик Христа, грозящий ему пальцем.
Сочувствую, проговорил Гриша, но я так и не понял, от меня-то тебе что нужно?
Глава 4. «Пусть никто не спит»
Гришенька, возвращайся обратно, ты погорячился, я погорячилась с кем не бывает? осторожно начала Анжела, все- таки мы восемь лет прожили вместе, вспомни, как нам хорошо было. Я тебя как увидела там у фермы, так сразу поняла, что все эти годы любила только тебя. и мадам Заметайкина пустила скупую слезу в подтверждение своих слов.
Гриша поперхнулся, потом начал кашлять, а затем и вовсе разразился безудержным смехом.
Ты думаешь, что я совсем идиот что ли? прохрипел он, ох, Анжелка, плохая из тебя актриса, правильно тебя в ГИТИС не приняли, ни с первого, ни с пятого раза, даже деньги твоего отца не помогли.
Грубо, Гришенька, скорчив гримасу прошипела Анжела, я к тебе со всей душой, с распростертыми объятиями, буквально. Готова забыть, все твои темные делишки.
Это какие еще темные делишки? Ты на что намекаешь?
А на то, что у тебя самого рыльце в пуху! Ты думаешь я не знаю, что ты с секретаршей путался и не просто от случая к случаю, а постоянно. Про то, что деньги фирмы прикарманивал, а уж как ты вывел наши сбережения с общего счета, я вообще молчу.
Секретаршу не трожь, она тут ни при чем!
Да уж, конечно ни при чем! Еще как при чем! Милочка Милуша, тьфу, вспоминать противно! А ты думаешь она с тобой спала за красивые глаза? Или за твой высокий IQ? За бабки, которые вы с ней вместе и тырили!
Ну вот, что, звезда, свирепея бросил Гриша, поднимаясь со стула, дуй- ка ты отсюда по добру, по здорову, пока я еще держу себя в руках и сделаем вид, что этой встречи не было.
Ты мне угрожаешь?
Прошу вежливо, заметь, покинуть помещение!
В комнате повисла гнетущая пауза, Анжела спешно прокручивала разные ходы, выбранная тактика не работала. И тут в голове блеснула новая идея. Зачем попрекать былым, когда можно надавить на счастливые воспоминания!
Давай начнем сначала, с чистого листа, вот как будто ничего и не было. Я готова все забыть. Ну, оступилась, с кем не бывает, Потапов мне голову заморочил, закидал дорогими подарками, я и растаяла.
Тебе моих подарков мало что ли было?
Приелось как-то все, остыло, а тут конфетно-букетный период, романтика, а ты на работе пропадал с утра до ночи, тихо проговорила Анжела, злость откуда-то появилась, вроде и не делали друг другу ничего плохого, а раздражало так, что сдержаться не было сил. Ругались из-за любой мелочи, слово за слово и не остановить, да так что казалось все, красная черта, нет возврата уже, одно непонимание. Вспомни, ведь последнее время уже даже не разговаривали друг с другом, каждый жил своей жизнью, так для общества играли роль счастливой семьи.
Анжела продолжала свою исповедь, а Гриша вдруг подумал, что вот сейчас она наконец-то искренне говорит, пропала та наигранная фальшь из ее слов.
Помнишь, как мы путешествовали по Америке, когда только поженились? затараторила она, пришли в Метраполитен оперу в трениках?
Помню с улыбкой проговорил Гриша. Он закрыл глаза и картинки заснеженного Нью-Йорка полетели одна за другой в его памяти.
Январский вечер утопал в морозной дымке, наперебой гудели нетерпеливые такси. Огромная очередь из желтых, пузатых фордов, словно анаконда, только проглотившая свою добычу, заполонила Central Park South, обвила мертвой петлей 59 Street Columbus Circle и поползла медленно по Broadway. Внутри этой гигантской анаконды переваривались Анжела с Гришей, разглядывая в запотевшее окно то мелькающие фигурки людей на катке в Центральном парке, то гудящий муравейник большого города. Время тянулось ужасно медленно. Счастливые, но разбитые этим бесконечным днем, восьмичасовой разницей во времени, ночным перелетом и посещением всех возможных магазинов центральной части Нью-Йорка, Гриша с Анжелой безмолвно сидели на заднем сидении такси. Голова у Анжелы раскалывалась, ноги гудели, а до начала «Турандот» в Метрополитен-опера оставалось сорок минут.
Гриш, мы не успеем, пойдем пешком, тут осталось буквально пару километров. предложила Анжела.
Я не могу встать, у меня нет сил, ну зачем ты взяла билеты на первый же вечер? Неужели нельзя было оставить это «важное» событие на конец поездки? умирающим голосом проговорил Заметайкин, и вообще, мне твои оперы уже поперек горла стоят! Сколько можно? Мало того, что в Большой меня таскаешь два раза в месяц, так я еще и на отдыхе должен мучиться? Ну не люблю я их, можешь ты понять или нет?
Мы обсуждали это уже тысячу раз, все остальные дни идет балет, а я не люблю балет, ты же знаешь.
А я не люблю ни то, ни другое и ты это тоже прекрасно знаешь. И вообще, мне надо в аптеку, голова трещит.
Аптеку найдем на обратном пути, надо поторопиться, еще успеем в буфет, от бокала шампанского вся твоя головная боль вмиг улетучится, подмигнула Анжела. Расплатившись с водителем, они вылезли из такси.
Линкольн центр, с подсвечивающимся фонтаном, пятиарочным зданием Метрополитен-Опера, таким модерновым и не похожим на Большой театр, встретил их толпой элегантно одетых людей. Изысканные женщины в вечерних платьях, шубках, боа, с переливающимися клатчами, грациозно цокали каблучками своих модных туфель из последних коллекций Маноло Бланник, Джимми Чу и еще одному богу известно каких именитых дизайнеров. Кавалеры щеголяли, кто смокингом с бабочкой, кто просто элегантным костюмом, неизменным атрибутом и тех, и других была белоснежная рубашка. Конечно, среди них проскакивала и публика попроще, но это были единицы, скорее всего с галерки.
Анжела с Гришей в замешательстве переглянулись. Мысль о вечернем дресскоде почему-то не пришла в голову ни одному, ни другому. Анжела куталась в фиолетовый пуховик, переминаясь с одной стертой в кровь ноги на другую. Марш бросок до Линкольн центра в новых уггах на босу ногу сделал свое коварное дело. Оба были в джинсах, но если Гриша нацепил хотя бы простой черный свитер, то во всю грудь Анжелиной кофты, большими розовыми буквами, красовалась надпись «LOVE».