Он рассказывал о своих путешествиях, про море, про город своего детства, про тенистые платановые аллеи, про вызревающие на солнце помидоры. Она о своей работе, о соленых шуточках, которые отпускали девушки в курилке.
Как-то они сидели в чайной около ее конторы, держали под столом друг друга за руки, и он рассказал о необычном пассажире на поезде в Италии. Просто, но чисто одетый, собранный, с великолепным итальянским.
Как он выглядел?
Круглая голова. Небольшого роста, чуть больше метра шестидесяти. Но, должно быть, что-то в нем было, что сразу привлекло к нему внимание, несмотря на обычную, даже незначительную внешность. Люди начали перешептываться
Может, цвет глаз? предположила Рита. Знаешь, у некоторых южан бывают такие глаза серо-зеленые. И кожа цвета высушенного табака.
Видаль внимательно посмотрел на нее, и она почему-то покраснела.
Человек в итальянском поезде слышал, конечно, шепотки, не мог не заметить, как кондуктор, проверявший билеты, посмотрел на него сначала удивленно, потом с восхищением, как отошел к напарнику и что-то прошептал ему на ухо. Это он? спросил напарник довольно громко.
Рита и сейчас помнит искорки смеха в глазах Видаля. Глаза смеялись, и ей захотелось, чтобы они так и сидели, взявшись за руки под столом, и никогда их не расцепляли. Ни когда допьют чай, ни когда он закончит рассказ никогда.
Слух распространился, как огонь по бикфордову шнуру. Неужели это он? спрашивали пассажиры друг друга и сами себе отвечали: да. Это он.
Рита вслушивалась в каждое слово.
Любому понятно конечно он, кто же еще? Кто забудет такой взгляд, эту чудовищную волю в каждом движении? перешептывались пассажиры этого итальянского поезда. И конечно, проводники из штанов выпрыгивали, чтобы ему угодить.
Когда это было?
Когда? Много раз. Не так уж часто, но все же много раз. Его тут же проводили в особое, отделанное красным деревом и бархатом купе, где уже лежал ящичек дорогих сигар. Принесли эспрессо, хотя он ничего не заказывал. Старший кондуктор несколько раз бесшумно открывал дверь и спрашивал, не нуждается ли в чем-либо уважаемый пассажир. А машинист вдруг начал снижать скорость на крутых поворотах, чтобы поезд случайно не накренился.
А этот человек? Он-то как на все это реагировал?
Спокойно. Сидел. Читал газеты и пил кофе, хотя, конечно, понимал, что слух уже пошел. Он прекрасно понимал, что узнан, но никак этого не показывал. И остальные понимали инкогнито, без охраны, и тоже подыгрывали: ему надо убедиться, что в его Италии поезда ходят по расписанию.
Его Италии?
Разумеется. Никто из пассажиров не сомневался человек, осчастлививший поезд своим присутствием, не кто иной, как иль дуче, сам Бенито Муссолини.
Но
А на самом деле это был скупщик бриара, изготовитель курительных трубок, испанский еврей без гражданства, с корнями в Османской империи. На самом деле это был я.
Смеялись долго и никак не могли остановиться.
Прошло два месяца, и у Риты начала набухать грудь и прекратились месячные. Выйти замуж единственный выход. Ей хотелось иметь мужа, детей, свой дом. Разве не в этом смысл любви? спрашивала она Мейбл. Разумеется. Именно в этом.
Сестры фантазировали об ожидающем Риту будущем. С лиц не сходила улыбка надо же! Жизнь непредсказуема. Чудеса время от времени случаются даже с такими незначительными женщинами, как они. Вместе выросли, вместе голодали, вместе работали, делили горе и радость. А теперь, когда время переломилось, когда новое будущее выплыло, как королевский замок из рассеявшегося тумана, появился еще один объект для дележа надежда. Они сидели и обсуждали подвенечное платье, как организовать свадьбу, выбирали: немецкая кирха или обычная англиканская церковь. Перебирали знакомых детей, обсуждали, кто бы подошел на роль цветочных девочек[13]. И надо попросить Эрни поиграть на свадебном ужине.
Риту время от времени охватывал страх. Досадная тяжесть, обременяющая ее тело, скоро станет ребенком. Она и этот мужчина поменялись выдохами, поменялись буквами в имени, соединились, вернули свои имена но значит ли это, что он обрадуется новости?
Его волнение. Ее недоумение. Рита и Видаль пили чай в кафе, которое уже привыкли называть наше. Рита никак не могла истолковать выражение его лица. Она пришла с потрясающей новостью, вручила ему свое будущее и не получила ответа. Видаль отвернулся и долго смотрел в запотевшее окно. Рита опустила голову. Руки сами по себе, помимо ее воли, сцепились в замок, словно ей необходимо было помолиться и увериться, что молитва найдет отклик. Она ожидала услышать все что угодно, только не молчание.
Я тебя не оставлю, выдавил Видаль.
И все. Преодолеть молчание невозможно, оно заполнило все кафе. Рита никогда и подумать не могла, что тишина может быть оглушительной как взрыв. Остались одни осколки. Смех за соседним столиком прозвучал так, будто кто-то швырнул камень в окно.
Он внезапно поднялся, взял шляпу и ушел. Рита осталась сидеть. Услышала, как сработала пружина и дверь захлопнулась.
Вот и все.
Мужчины
Она запомнила эти минуты на всю жизнь. Стены сдвигались все теснее. Она чувствовала себя как в колодце, будто ее собираются похоронить заживо. Вскочила, выбежала из нашего кафе и никогда больше там не появлялась. Обходила эту улицу стороной.
Рита осталась одна. Мейбл не могла разделить с ней катастрофу. Сестра была добра, внимательна, преданно помогала во всем, но пожизненный позор рос в животе у Риты, а не у Мейбл. Это не Мейбл, а Рите предстояло жить с незаконнорожденным. Это не Мейбл, а Рита попадала в разряд женщин, о которых говорят ну эти. Никто не сдаст ей квартиру, а о работе можно даже не мечтать.
И что остается? тускло спросила она сестру.
Та промолчала. Работный дом[14] понятие постыдное, да и слово настолько ужасающее, что сестры не решались произнести его вслух. Есть еще приюты для бедных но это такое унижение, что лучше умереть. Туда попадали те, кто потерял все. Бездомные и больные, отработавшие проститутки, брошенные невесты и изнасилованные. Пережидали беременность и рожали. Там, по крайней мере, их тайна терялась среди многих похожих тайн, стыд растворялся в стыде других. Оттуда ребенка возьмут на усыновление, или он будет расти в обществе других бастардов, детишек без прав на наследство и без надежды не только на будущее, но и на признание их существования. Там ее жизнь и кончится, она это знала. И Мейбл знала, и они плакали в два голоса на своем раскладном диване, в дешевой, но с возможностью приготовления пищи комнатке на Хайбери-Хилл, 26. Плакали ночами, и ночи эти были долгими, как десятилетия. Плакали, пока под самое утро не выбивались из сил и не засыпали на пару часов.
Oh, I do like to be beside the seaside, I do like to be beside the sea[15].
Почему-то не выходит отвязаться от идиотского разухабистого мотивчика. Вращается в голове, как испорченная пластинка, и не хочет заканчиваться.
Вот так и бывает, пробормотала Рита себе под нос, шаря в кухонном шкафчике в поисках сигарет. Где-то точно была еще пачка вот так и бывает. Тащишь за собой свою беду, как кандалы, как проклятие, но движешься дальше и не можешь остановиться. Или не хочешь. А какие еще есть возможности? Из чего выбирать? Незамужняя двадцатидевятилетняя корова с раздутым животом и набухшей грудью что ей делать со своим телом, с собой, со своим стыдом?
For theres lots of girls beside, I should like to be beside, beside the seaside, beside the sea[16]
Лишняя девушка Нет, теперь уже лишняя женщина, одна из двух миллионов незамужних. Но моя-то в чем вина? Разве я отправляла парней на фронт? Разве я хотела, чтобы их поубивали на войне? Разве я хотела видеть блуждающие взгляды и трясущиеся руки вернувшихся? Почему за их странное бормотание, за их костыли и протезы надо спрашивать с меня? Почему я должна быть наказана? Я могла бы выйти замуж и за одноногого, никаких предрассудков. Я не капризна.
Но вместо инвалида нашла себе тридцатидевятилетнего мужчину, прекрасно пахнущего, с оливковой кожей и зеленоватыми глазами. Почему же она ни разу не спросила как так получилось? Почему он, при таком дефиците мужчин, до сих пор не женат? Как так вышло? Почему у нее даже подозрения не закрались? Подошел как ни в чем не бывало на двух исправных ногах, с твердым взглядом, без всякой тряски, не заикаясь, и так легко добился своего. Как она, разумная и практичная Рита Гертруда, могла это допустить?
Она повесила за окном мешочек с птичьим кормом, и теперь там мелькали стайки синиц и лазоревок, попадались даже снегири. Вспархивают, нервно поклевывают, косятся на окно блестящими глазками, похожими на прячущиеся в перьях черные жемчужины. А на тротуаре с притворным безразличием прогуливается кот. В любую секунду готовый к прыжку.
Видаль? Наверняка посоветовался с братом. Легко представить, как они сидят в облаке табачного дыма, раздраженные и озабоченные. Рита слышит слова Мориса: Она все это спланировала, нарочно забеременела, завлекла тебя в ловушку. Husband hunter. Во всем, конечно, только ее вина.
Господи, ну никак не отвязаться от этой дурацкой песенки.
Как же ты опростоволосился, сказал брат, и Видаль, конечно, согласился да. Опростоволосился. Она же немка, мало того христианка. Эта женщина никогда не будет членом нашей семьи, продолжил Морис. Да Видаль и сам это знал.
Ну нет. Эту женщину зовут Рита, возразил Видаль. Ее зовут не эта женщина, а Рита, и я ее люблю. А Морис, конечно же, так и продолжал называть ее этой женщиной. Видаль, возможно, даже заплакал, но Морис его утешил Остается вопрос: почему он заплакал? Слезы стыда? Или вдруг осознал, что все кончено? Воссоединение с Ритой невозможно Плакал о разбитой любви. А может, от стыда.
Рита представила мужчину, с которым она живет, и внезапно накатила волна нежности, открылось тайное убежище понимания. Нет, плакал он вот о чем: отныне он должен жить со своей тайной. Он совершил преступление против своей семьи, против сообщества, против неписаных законов. Законов взаимоподдержки отторженных. Накатила волна и тут же отхлынула. Горько усмехнулась она же прекрасно понимает, как проходил разговор братьев. Не просто понимает слышит, как взволнованно они тараторят на своем ладино[17]. Она знает, как важна для них семья. Семья, что бы ни происходило, на первом месте, спайка не может быть нарушена, граница не может быть перейдена. Они не оставляют свой круг и не допускают чужих. Они никогда не примут ее как свою, уж это-то Рита понимала с самого начала. Никогда не согласятся, что она good enough[18].
Морис, без сомнения, согласился поддержать брата, сохранить его тайну, скрыть стыд под маской благородства. Они держались заодно, братья Морис и Видаль. Они всегда держались заодно. Главное, о чем они беспокоились, честь семьи. Как отнесется община, а самое главное именем Господа Бога на небесах не проговориться матери, потому что та не простит никогда. Видаль рисковал изгнанием, а может, и проклятием, он остался бы в полном одиночестве человек, которого следует избегать, плохая компания, изгой, при виде которого переходят на другую сторону улицы. Пострадают дела, дающие им средства к существованию, пострадает репутация.
Но Морис все же на стороне брата. Поклялся молчать. Братья держатся вместе, а что им еще делать? Изменилось настоящее, изменится будущее, но, как бы оно ни менялось, братья всегда плечом к плечу. Aboltar cazal, aboltar mazal, сказал Морис. Меняются декорации, меняется будущее. Меняются правила игры. Перевод примерно такой, объяснил Видаль.
Когда они встретились в следующий раз, их было четверо: Рита и бездна, Видаль и глухое, тягостное молчание.
Рита была главной хранительницей тайны тайна скрывалась у нее в животе. Она сказала ему все, что могла. Теперь очередь за ним. Он должен обдумать свое решение и сказать ей, до чего додумался.
Get married, have children, settle down эта идиотская формула звучала в ушах непрерывным рефреном, время от времени прерываясь голосом покойной матери. Глупая девчонка После всего, что я для тебя сделала, после всех моих предупреждений, после всех молитв, после такой борьбы. Я знаю, знаю хотела ответить Рита, но в бездонной пропасти, куда она свалилась, слова отсутствовали. Не было слов, не было взглядов, глаза и рот забиты непроглядным мраком. Мрак стекает в гортань, трудно дышать, она превратилась в постоянно растущий бурдюк стыда и тошноты. Барахталась в придонном иле и понимала, что выбраться не по силам.
Она даже не услышала, а увидела губы Видаля шевелятся.
Дом, сказал он. Я снял дом. В зеленой зоне, за городом. Ради ребенка. Ради тебя.
Дом, вяло, с трудом повторила Рита.
Если хочешь, конечно.
Мы там будем жить?
Я приеду.
Мы поженимся?
Он не ответил.
В Kearly & Tongues она отвечала за бухгалтерские книги и администрацию. Рита знала, что ее тщательность и спокойную добросовестность очень ценят, но такого не ждала. Все и девушки, и шоферы, и парни со склада, и шеф, и его секретарша собрали деньги и купили ей в подарок роскошный свадебный сервиз. Ты же теперь миссис, повторяли подруги. Она плакала, они растроганно улыбались. Спрашивали про свадебный ужин, о планах на медовый месяц Рита отвечала односложно, громоздила вранье на вранье и прятала лицо в носовой платок: вроде как приступ неслыханного счастья лишал ее дара речи. Либо пыталась перевести разговор на другую тему. Тайна тяготила ее, а ложь была попросту невыносима казалось, все видят ее насквозь. Шеф произнес прочувствованную речь. Конечно, будет непросто найти тебе замену, сказал он, ты замечательный администратор. Для нас большая потеря, но теперь ты нашла мистера Коэнку, а что может быть почетнее для женщины, чем быть администратором собственной семьи? Желаю счастья в новой жизни, желаю поскорее услышать топот маленьких ножек. Дорогая Рита или теперь надо говорить миссис Коэнка? Он сделал паузу в ожидании одобрительного смеха, дождался и продолжил: Дорогая миссис Коэнка, от всей души поздравляем и желаем счастья. Cheers![19]
И так она стояла, окруженная подругами по работе. Обычный монотонный рабочий день, но они они же искренне за нее рады! А может, и не за нее просто от сознания, что мечты иногда сбываются, что в серую ткань жизни тайно вплетены золотые нити исполняющихся желаний, надо их только заметить.
Начали распаковывать картонные коробки, Рита даже не успела сосчитать, сколько их. Много. Бокалы по шесть тюльпанов для портвейна и конических для хереса, три сложенных одно в другое блюда для салата, шесть тарелок, шесть чашек, шесть блюдец, маленький молочник для сливок, большой для молока и, конечно, сахарница всё из прозрачного стекла, особым образом отшлифованного и преломляющего свет, как призма. В их семье никогда не было столько стекла. Подарок оказался куда роскошнее, чем Рита ожидала. Она могла бы радоваться и гордиться, если бы не одно но. Всё, и бутылка недорогого, но мало чем отличающегося от шампанского игристого вина, и поздравительные речи, и подарок, и улыбки, всё основано на лжи.
Примечания
1
В связи с экономическим бумом и наплывом рабочей силы в 1950-е годы в Швеции была принята так называемая миллионная программа строительства жилья; строили типовые, но очень качественные дома (похожая программа была принята в СССР Хрущевым). Здесь и далее примеч. перев.
2
Традиционный немецкий сладкий пирог из дрожжевого теста.
3
Господь Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться (нем., Пс. 22:1).
4
Скатертью дорога (англ.).
5
Famous Grouse дорогой шотландский виски.