Я следовала своему звонить Рори каждый вечер и рассказывать о том, что съела за день, уже пару недель. Я больше не плакала, повесив трубку, и потребление яблок свелось к скромным пяти штукам за вечер. Настало время для нового предписания.
Можно мне что-нибудь от бессонницы? У меня мысли путаются.
Шел второй курс юридической школы, и я, когда не сидела на сеансе, бегала по собеседованиям в самых крупных юридических фирмах Чикаго на предмет летней стажировки, которая, как я надеялась, приведет к предложению постоянного трудоустройства. В результате многонедельных нарушений сна переутомление давило на череп, и трудно было не клевать носом на занятиях и собеседованиях. В фирме «Винстон и Строн» я щипала себя за внутреннюю поверхность предплечья, чтобы не уснуть, пока седовласый управляющий партнер описывал случай выступления в Верховном суде.
Я уже созналась, что мое питание как раскаленный котел со всякой всячиной; теперь призналась, что не могу спать. Я была новорожденным младенцем, застрявшим в двадцатисемилетнем теле.
Доктор Розен выпрямился и потер ладошки друг о друга, прямо как безумный ученый.
Позвоните сегодня перед сном Марти и попросите у него аффирмацию.
До или после того, как я позвоню Рори и расскажу, что я ела?
Не имеет значения.
Я сегодня иду в оперу, так что звони до семи, предупредил Марти.
Тем вечером в 18:50 я стояла на железнодорожной платформе в Белмонте, изнуренная долгим днем занятий и пятичасовым собеседованием в фирме «Джонс и Дэй», где опять щипала себя за руку, чтобы не уснуть посреди разговора со старшими партнерами. Пока я набирала номер Марти, ветер швырял мне в лицо мои же волосы.
Я звоню за аффирмацией, сказала я в трубку, глядя, как фонари поезда, направлявшегося на север, подплывали к платформе.
У тебя отличные ножки, милашка.
Марти не был гнусным, как Полковник Сандерс. В группе он рыдал каждый раз, когда раскрывал рот, и, казалось, был искренне ошеломлен, когда мы просили подробнее рассказать, что его так печалит. Он всегда говорил: «Я просто не могу поверить, что кто-то меня слушает».
Я рассмеялась, утопив смех в реве подъезжавшего поезда, и мысленно помолилась о том, чтобы его слова сработали как сверхмощное снотворное.
На следующее утро я помедлила, прежде чем открыть глаза, боясь увидеть, что на часах всего час ночи. Услышала утренние звуки. Хлопок соседской двери. Птичью трель. Рык заводящейся машины. Открыла глаза и посмотрела на будильник: 05:15. Я проспала беспрецедентные семь часов. И вскинула в воздух кулак, как чемпионка.
Может быть, доктор Розен гений.
7
Пока на Чикаго наваливалась зима, я тренировалась приносить в группу обыденные проблемы. Иголочки стыда скатывались по позвоночнику, когда я просила группу поразмыслить над вопросами, с которыми мне следовало бы уметь справляться самой, как разумной интеллигентной двадцатисемилетней женщине. Например, следует ли мне потратить часть денег от финансовой помощи на поездку на горнолыжный курорт, организованную Кэт, с которой мы жили в одной комнате в общаге колледжа. Группа единодушно проголосовала за поездку. Доктор Розен принялся добиваться от меня веской причины не ехать.
Едут сплошь парочки. Я буду одиннадцатым колесом в телеге.
Будьте открыты, ответствовал на это доктор Розен.
Не могу поверить! Ты же никогда никуда не ездишь! написала мне Кэт, когда я приняла приглашение.
Утром во вторник между Рождеством и Новым годом я набрала номер сотового Рори из хижины в Крестед-Бьют. Это был первый раз, когда я пропустила сеанс.
Привет, золотко, погоди, сейчас переключу тебя на громкую связь, я услышала шорох, а потом чуть приглушенный голос Рори: Эй, все, поздоровайтесь с Кристи!
Хоровое «привет» на заднем плане.
Чем занимаетесь? спросила я, представляя их на обычных местах, а за окном серое чикагское небо.
Без тебя скучно, пожаловался Карлос.
Прям все-все скучаете?
Неужели они не рады возможности отдохнуть от меня и моих жалостных историй о слишком большом количестве яблок и слишком большом количестве глистов?
Все кивают, сообщила Рори. Даже доктор Розен.
Сердце взлетело выше Скалистых гор и понеслось через равнины к комнатке 4 на 4 метра, где сидели все они, где было сейчас пустое кресло, на котором обычно помещалось мое тело и где я произносила приветствие.
В детстве мы с братом и сестрой по очереди ездили гостить к нашей бабушке по отцу, которая жила в большом желтом фермерском доме в Форрестоне, в штате Техас. Я обожала эти недели можно было шастать по ее участку, выискивая сокровища у ручья и перебирая кости на коровьем кладбище. Однажды я в середине недели позвонила домой. Уже не помню зачем. Наверное, проверяла, получится ли звонить по межгороду. Телефон в доме номер 6644 по Теккерей-авеню звонил и звонил. Может, они у общественного бассейна или на заднем дворе. Вечером я предприняла еще одну попытку. По-прежнему нет ответа. Где они могут быть?
Когда в субботу на той же неделе позвонил папа, чтобы сказать, когда он меня заберет, я выхватила трубку у бабушки.
Где вы все были? Я пыталась вам дозвониться два дня назад!
На пару дней ездили в Оклахому.
Они ездили в отпуск без меня?! Все передо мной расплылось от подступивших слез. Я никогда не была в Оклахоме, и вдруг мне отчаянно захотелось туда поехать увидеть то, что видели они. Всякие крутые штуки вроде настоящих типи, в которых хозяйничали женщины с длинными черными косами, и работающие нефтяные вышки, торчащие вдоль прямого пыльного шоссе. Как могли они уехать путешествовать пересечь границу штата! без меня? Это явно указывало, что я не являюсь неотъемлемой частью собственной семьи, и когда до меня это дошло, захотелось сжаться в комок и заскулить.
На другом конце линии папа объяснял, что они ездили забрать старинный шкаф-гардероб у друга нашей семьи в Понка-сити.
У Говарда Джонсона сломалась машина, а твоя мать до сих пор злится на меня за то, что я заставил ее обедать в «Кентукки Фрайд Чикен», где все мы наблюдали, как пес жрет крысу на парковке.
Он рассказывал так, словно поездка была сплошной катастрофой, но единственное, что я слышала, все эти волшебные, чудесные события случились в той неведомой земле под названием Оклахома. И еще слышала вот что: «Ты не имеешь значения. Мы ездим развлекаться без тебя, потому что ты не имеешь значения».
Много лет мать передергивало, когда кто-нибудь вспоминал ту поездку в Оклахому. После нее не осталось ни одной фотографии, и никто из членов семьи не сохранил счастливых воспоминаний об уикенде в Оклахоме. Тем не менее я тоже содрогалась при упоминании этого штата к северу от Техаса, потому что он был доказательством: меня можно бросить.
* * *
Еще зима принесла с собой первое свидание, с тех пор как я вступила в группу. Карлос свел меня со своим другом Сэмом, поверенным, только что разбежавшимся с девушкой. Во время первого телефонного разговора мы легко установили контакт. Он признался, что ни разу не видел ни одной серии «Остаться в живых», а я призналась, что бросила читать «Гарри Поттера» после первой главы. Когда мы попрощались, потому что вот-вот должно было начаться заседание моего книжного клуба, он явно был впечатлен тем, что занятая студентка юридической школы еще и находит время, чтобы читать для удовольствия.
У меня были все причины полагать, что у нас с Сэмом что-то выйдет. Мы оба обожали Карлоса и испытывали смешанные чувства к профессии юриста. Я видела из окна, как он ровно в восемь припарковал машину перед моим домом. У меня в животе все бурлило от возбуждения. Я метнулась в ванную и нанесла еще один слой помады, которую Карлос выбрал для меня в Barneys.
Открывая дверь, я думала, что мы обнимемся, но Сэм сунул мне руку лопатой и улыбнулся стерильной улыбкой, которая так и не добралась до глаз. Затем быстро развернулся и стал спускаться по лестнице, поспешно, как водитель, который припарковался вторым рядом у пожарного гидранта. Однако я не отчаивалась. У нас впереди был весь вечер, полный возможностей и (возможно, попозже) физического контакта.
Сэм не заказал столик в ресторане и не внес никаких предложений на тему, куда пойти. Неловкое молчание висело меж нами, пока я не предложила кубинский ресторан в Ирвинг-Парке неподалеку от квартиры. Пока мы ехали, единственным звуком в машине был мой голос, дававший ему указания. Может, я придумала ту «химию», которая почудилась мне в телефонном разговоре?
В «Кафе 28» Сэм не стал снимать с шеи шерстяной шарф от Burberry и был резок с официантами. К тому времени как принесли еду, было ясно: между нами ничему не бывать. От разочарования хотелось впечатать кулак в дурацкую картошку и швырнуть кусок лососины через весь зал. И вот ради этого я купила помаду и новый свитер, ходила в группу, звонила Рори, звонила Марти и «давала доступ группе», как советовал доктор Розен?! И где результаты? Почему Сэм такой отстраненный и незаинтересованный?
Мы ехали домой в молчании тотальном, как ядерная война. Он не вышел проводить меня до двери; не заглушил мотор. Может, и протягивал руку для заключительного рукопожатия, не знаю я повернулась спиной, как только поблагодарила за ужин. И когда вошла в квартиру, на часах было без десяти девять.
Мое свидание не продлилось и часа.
Я набрала номер доктора Розена: он был первым в списке быстрого набора этакий отличник. Изложила вывод автоответчику: «Терапия не работает. Пожалуйста, позвоните мне завтра. Я тону». И принялась нарезать круги по квартире, гадая, почему Сэм не дал мне ни шанса. Я поделилась своим унижением с Рори, когда позвонила с обычным отчетом по питанию, и с Марти, когда позвонила за аффирмацией.
Ты не виновата в том, что свидание получилось отстойным, клялись они. Просто некоторые свидания получаются отстойными.
На следующий день я сделала то, чего никогда не делала за все время учебы: пропустила занятия ради того, чтобы лежать калачиком под одеялом и пялиться в пустоту.
Не смотрела телевизор, не читала книгу, не листала конспекты. Около полудня ближайшая подруга по юридической школе, Клэр, оставила голосовое сообщение: «Слушай, тут у нас никто и не помнит, когда ты в последний раз прогуливала занятия. Позвони мне».
Привычная тупиковость, которую я ощущала бо́льшую часть жизни, отсекла остальные мысли и ощущения. Казалось, она была рядом всегда, пресекая дыхание, кровообращение, желание. Тупик, тупик, тупик. Терапии положено было что-то изменить, раскрыть меня. Где-то в груди назревали рыдания, точно ураган, набирающий силу у побережья Флориды. Мне казалось, в этой тупиковости я виновата сама. Как это вообще можно изменить? Я тонула в ненависти к себе, считая бороздки на потолке из звукоизолирующих плит. Какой смысл в этих групповых вторничных сеансах, если я так и буду оставаться в том же тупике?
В 15:15 на телефоне высветился номер доктора Розена.
Вы можете мне помочь? спросила я вместо приветствия.
Надеюсь.
Почему свидание было такой катастрофой?
А кто говорит, что это катастрофа?
Оно продолжалось пятьдесят минут. Я сегодня даже на занятия не поехала лежу в постели.
Поздравляю.
С чем?
Когда вы в последний раз давали столько воли своим чувствам?
Э-э
Он знал, что ответ никогда.
Вы заслуживаете того, чтобы дать себе пространство для чувств.
Но делать-то мне что?
А что вы делали до того, как я позвонил?
Лежала и пялилась в потолок.
Вот это и делайте. И завтра приходите в группу.
И все?
Он рассмеялся.
Мамэле[26], это очень много!
Мне казалось, этого недостаточно. Но тело расслабилось, когда я положила трубку. В голову потекли рациональные мысли: Сэм всего лишь один из тысяч мужчин в Чикаго. Во мне нет ничего дурного. Просто одно неудачное свидание. Подумаешь! Это не повод впадать в кататонию.
В группе доктор Розен еще раз подтвердил: все, что я должна делать, это приходить на сеансы. По его мнению, девяносто минут, которые я просиживала в кругу с ним и товарищами по группе, были альфой и омегой эмоциональной трансформации. По его мнению, они обладали достаточной мощью, чтобы сделать насечки на моем все еще гладком сердце. По его мнению, этого было достаточно.
Но не для меня. Я хотела новое предписание. Что-то дерзкое и трудное. Что-то, что потребует всего моего мужества. Доктор Розен не принимал мой дистресс всерьез. Он не понимал, как этот дистресс ощущался в моем теле. Я была наглухо закрашенным окном, крышкой на консервной банке, которая не поддавалась, сколько ни колоти ею об стол.
Я должна была ему показать.
* * *
Эндрю Барли позвонил мне ни с того ни с сего. Я запомнила его по одной праздничной вечеринке как тихого парня с лазурно-синими глазами, который смеялся моим шуткам. Я согласилась встретиться с ним за бранчем. Сидя над яичницей и картошкой, я разглядывала его загрубелые руки и стрижку почти маллет[27]. Нравился ли он мне? Интуитивный ответ «нет». У нас не было ничего общего, ноль влечения, и я не могла отделаться от мыслей о прическе в стиле восьмидесятых, которую он, кажется, носил без тени самоиронии. Но я затолкала это «нет» под ребра списком позитивных качеств: добрый, платежеспособный, трезвый и заинтересованный во мне. Ну и что, если он не любит читать? Ну и что, если его не интересуют никакие текущие события, не имеющие отношения к перспективам «медведей» в Суперкубке? Ну и что, если мое тело содрогается от сопротивления, когда он берет меня за руку по пути к машине?
На второе свидание Эндрю предложил ужин у себя дома. Пятничная транспортная пробка еле-еле ползла по Вестерн-стрит на пути к его новому кондо в Роджерс-парке. Расстроенная тем, что мы простояли подряд два зеленых светофора, не сдвинувшись ни на сантиметр, я стукнула кулаками по рулю и заорала во всю мочь легких. Я вопила так долго и так громко, что следующие два дня ходила охрипшая. Мне не хотелось ехать домой к Эндрю, но я заставила себя сказать «да», потому что «нет» означало бы сознательное желание одиночества. «Эндрю славный парень! кричала я себе. Дай ему шанс!» Как я могу утверждать, что одинока до отчаяния, а потом крутить носом, отказываясь от свидания с хорошим непьющим мужчиной?
Проведя для меня экскурсию по своей модной, со вкусом оформленной квартире с одной спальней, Эндрю сунул запекаться на гриле две куриные грудки и выложил пакет готового салата в керамическую миску, полив его соусом. Я улыбнулась честным стараниям, несмотря на то что у меня в животе все горело от слова «нет», которое жаждало подняться и вылететь изо рта.
Мы сидели на диване, поставив тарелки на колени и вежливо болтая о его работе и моей семье в Техасе. Когда я смотрела ему в лицо, дурацкий маллет был незаметен, но разговор шел так, словно кость терлась о кость: никакой естественной текучести. Обоим было далеко как до остроумия, так и до очаровательности.
Это не то, чего я хотела: пересушенные куриные грудки с «достаточно хорошим» мужчиной, с которым я едва могла разговаривать.
Когда мы закончили есть, я запаниковала. Тем для светской беседы больше не было, поэтому я рванулась к нему и прижалась губами к его рту, надеясь, что поцелуй сможет заронить какую-то искру что-то такое, что сумеет заставить меня захотеть быть с ним.
Глаза Эндрю расширились сперва от неожиданности, потом от возбуждения. Он ответил на поцелуй. Я превратилась в механическую куклу без тепла, без сердца. Я хотела вернуться домой и ненавидела себя за это. А еще себя за то, что отвергала Эндрю по всяким дурацким причинам вот вроде его стрижки. И неудивительно, что я вечно одна: я же стерва. «Нет» пульсировало в моем нутре, но я упрямо заталкивала его вглубь. Вот передо мной сидит отличный парень, и если он не нравится мне, если я не западаю на него, виновата в этом только я сама.