Она непременно отыщется, шептала бабушка на пороге, провожая гостя.
И Влад свято верил в теорию случайных совпадений.
Напоследок Мария Васильевна касалась его руки, и теплая волна проходила через все тело, связывала их одной болью, объединяла общей тайной. Ни он, ни она в похищение не верили, а то, о чем знали, произнести вслух боялись, уступая друг другу первенство признания. Каждый нуждался в сочувствии и утешался воскресным чаепитием с мыслью о том, что в следующий раз будет вознагражден радостным известием. Время шло, а известие запаздывало.
В семнадцатую квартиру Влад ходил всю весну. Летом родители увезли его в Ригу, к морю, к родной бабушке, а осенью его ждала новая школа с математическим уклоном. Наконец-то Влад нашел равных по духу. При университете открылись курсы юных программистов. Ноутбук с четырехъядерным процессором и тонкая брошюра Джеймса Гослинга круто завернула линию жизни по восходящей спирали, и ничего кроме языка Java с новейшими дополнениями Влада больше не интересовало.
Образ сероглазой девочки постепенно стерся, как стирается проливными дождями летняя грязь на оконном стекле. Одним снежным вечером, когда из-за непогоды трамваи торопились в депо, безжалостно высаживая пассажиров на произвол судьбы, на углу театрального сквера, где всегда многолюдно, он столкнулся с худенькой девочкой в широком пуховике с чужого плеча и Лизу в ней не признал. Лишь мелькнули колючие серые глаза с легкой насмешкой.
Ночью он долго ворочался в смутной догадке. Что-то едва уловимое почудилось в случайном взгляде.
На следующий день с легким беспокойством Влад вошел в знакомый подъезд.
Дверь открыл маленький мальчишечка с жиденькими завитками светлых волос на голове, подмышкой огромный грузовик. Открыл и уставился не моргающими глазами. В коридор выходило три двери. Одна, распахнутая настежь, освещала сумрак прихожей дневным холодным светом. На шум вышла знакомая женщина, подхватила ребенка на руки, но тот закапризничал и вместо того чтобы залить материнское плечо слезами, укусил его. Началась тихая борьба. Влад стоял перед дверью, не решаясь сделать шаг, ждал появления Марии Васильевны.
Вы к Артему Сергеевичу? Вопрос прозвучал слишком резко.
Его не узнали. И хорошо. Он хотел сказать, что ошибся дверью, хотел извиниться и уйти, но подготовленные заранее слова вырвались:
Здравствуйте. А Лиза дома?
Уже по тому, как женское плечо безнадежно уткнулось в полосатые обои, ища твердую опору, а руки сильнее прижали к груди малыша, Влад почувствовал ответ прежде, чем его услышал. Догадку подтвердил отрешенный взгляд, застывшее лицо, а слова повисли в воздухе огненным сгустком, слишком маленьким, чтобы испугаться, и слишком горячим, чтобы принять.
Лизы нет.
Разве ее так и не нашли?
Нет.
От невидимого жара в его груди нарастал такой же горячий ком, подступал к горлу и грозил разорвать изнутри. Опомнился Влад на улице. Далеко не пошел, забился в укромный уголок за трансформаторной будкой, жадно глотая ртом морозный воздух, и разрыдался громко, протяжно, по-девчачьи. Слезы утешения не принесли.
II
Дочь Марии Васильевны, Юленька, скромная, усидчивая лаборантка с кафедры тропических растений, после аспирантуры так в лаборантках и осталась. В судьбе Юлии сыграла важную роль диссертация о повышении урожайности цитрусовых в средней полосе России, применить которую на практике было невозможно. Апельсины под Брянском или Самарой без теплиц не росли. Но смелые проекты поддержал заведующий кафедрой Артем Сергеевич Журавлев. Сначала одобрил провальную диссертацию, а через время и всю Юленьку в целом, заверив девушку в искренности чувств и серьезных намерениях. Злые языки пророчили профессору скорую отставку, но время выдалось новое, беспринципное, на старые постулаты все плевали, а кто плевать отказывался, того в научный совет не приглашали.
Разница в возрасте молодых смущала только тех, кто о ней знал наверняка, остальные, непосвященные, просто завидовали. Юленька в свои неполные двадцать пять за модой не гналась, одевалась простенько, совсем без вкуса. Косметикой не злоупотребляла, разве что губки немного подкрашивала польской неброской помадой и глаза подводила черным карандашом, оживляя бесцветные ресницы. Волосы ради практичности собирала в тугой пучок, частенько теряя шпильки в оранжерее. Стройная, гибкая, в белом лаборантском халате совершенно неприметная, она жертвовала собой ради науки, и бессонные ночи незамедлительно проявлялись на миловидном лице темными кругами. Первая молодость уходила от Юленьки стремительно, словно за нею кто-то гнался. На смену заступала ранняя зрелость. Лишь халат оставался неизменным, в двух местах проеденный серной кислотой. Тем не менее, шестнадцать разделяющих лет незаметно между ними сократились, когда Артем Сергеевич сменил деловой костюм на джинсы и легкий пуловер из кашемировой пряжи. Бледно-палевый цвет нежно оттенял его первую седину.
Отношения между свекровью и невесткой с первого дня знакомства ступили на зыбкую почву, хотя ради мужа Юля изо всех сил старалась разногласия сгладить. Материнский эгоизм Киры Львовны оказался стойким, а главное, вредил обеим сторонам. По ее мнению, Юле полагалось незамедлительно с наукой распрощаться и заняться мужем, домом, будущими детьми вить гнездо, кормить птенцов. На таких неоспоримых условиях Кира Львовна и отдавала единственного сына в чужие руки. Артем был для нее смыслом одинокой жизни и чаянием надежд, которым еще предстояло сбыться. Но после шестидесяти желания матери странным образом раздвоились, хотелось и внуков понянчить, и бразды правления из рук не упустить.
Мать пророчила обожаемому сыну увлекательную, насыщенную мировыми открытиями судьбу. Остальное виделось побочным дефектом слабой мужской физиологии, в том числе и жена с детьми. Однажды от такой обузы Кира Львовна спасла Артема самым натуральным образом, но для этого в срочном порядке им пришлось переехать из Екатеринбурга в Краснодар.
Большой грех лежал на материнской душе, но Кира Львовна несла его стойко в надежде, что семейное благополучие все оправдает. Страница мимолетного романа, едва не запятнавшего репутацию сына, перевернулась легко и быстро позабылась. В дальнейшем ни сын, ни мать ни разу о ней не вспоминали, а если и вырывалось лишнее слово, то с явным раздражением.
Усилия, потраченные на сохранение душевного покоя, пошли прахом, когда сын привел домой для знакомства новую лаборантку. Пока пили чай, Кира Львовна тщательно взвешивала все «за» и «против». Положительного набралось больше, и самой козырной картой, выпавшей из колоды в утренний пасьянс, оказалась Юленькина молодость. Если катастрофу нельзя было предотвратить, из нее стоило извлечь наибольшую выгоду, решила Кира Львовна. Юля принесла свекрови полное разочарование.
К сорока годам Артем Сергеевич достиг определенной житейской мудрости и обладал редким умением обходить в семейных отношениях подводные камни. Он был добр, отзывчив, занимался любимой наукой, и вся другая параллельная жизнь, с наукой не соприкасаемая, отходила во владения Киры Львовны. Материнские условия повергли Артема Сергеевича в легкий ступор. Он хорошо представил, как вечерами будет метаться между двумя любимыми женщинами, каждой угождая, постепенно теряя собственное лицо и самоуважение. Перспектива не радовала.
Отцами они были обделены одинаково с той лишь разницей, что отец Артема Сергеевича умер от сердечного приступа, а Юлин, когда ей не исполнилось и пяти, ушел к другой. Такой существенной детали за давностью лет Тимохины не вспоминали. Свое мнимое вдовство Мария Васильевна несла степенно, и все в него верили. Но с практической стороны тещин характер оказался мягче, уступчивей. Счастье дочери виделось Марии Васильевне в той хрупкой гармонии обоюдного согласия, где любовь не терпела вмешательства и пошлой диктатуры. Юленьке она так и предложила: «Места хватит, живите». Назавтра с чемоданом, тяжелой связкой книг и с легким сердцем Артем Сергеевич переехал к жене и теще.
У Марии Васильевны и без высшего образования хватило ума не лезть в молодую семью. Зятя она немного побаивалась. Из рассказов Юленьки он выходил человеком умным, со всех сторон уважаемым. Профессорское звание добавляло священному союзу твердый гарант. Материнское сердце, млея от счастья, грелось у любовного костра и с благоговейным трепетом откликалось в ответ, если от него требовали посильной помощи. Когда Юля засиживалась в лаборатории, Мария Васильевна выручала с ужинами. Творожная запеканка на пару получалась у нее просто изумительно.
Работа в газетном киоске «Союзпечати» давала Марии Васильевне хоть и малую, но финансовую независимость, до выхода на пенсию оставалось три года с небольшим. В сокровенных мечтах, наполненных предчувствием радости, виделась ей тихая старость с внуком, а Бог даст, и с двумя.
Все устроилось чудесным образом. К большому недовольству Киры Львовны втроем Журавлевы-Тимохины зажили дружно, одной семьей на тещиной жилплощади в ожидании собственных квадратных метров. В конце восьмидесятых Артем Сергеевич успел вступить в жилищный кооператив. Университетская очередь на квартиры продвигалась жутко медленно.
Замужество пошло Юленьке на пользу, но исследовательский пыл за всеми амурными делами не угас. Первую половину дня она просиживала на открытых лекциях по скрещиванию цитрусовых сортов, вторую вертелась в лаборатории с готовностью служить на благо науки, а вечерами под настольной лампой корпела над фолиантами биологических исследований и мечтала о будущих открытиях, тем более что биология как наука не имела ни конца, ни края.
Молодую жену Артем Сергеевич из должностных соображений перевел на кафедру животноводства. И пока проворные девичьи руки перемывали пробирки, пузатые колбы, чашки Петри и всякую стеклянную дребедень, Артем Сергеевич своими холенными белыми руками планомерно притворял в университетскую жизнь авантюрный план. Всеми правдами и неправдами пристроил лаборантку в опытно-экспериментальную группу по свиноводству. И хотя ботаника с зоологией точек соприкосновения практически не имели, спустя год Юля доросла до заведующей лабораторией, а диссертация о кормах, подтвержденная кропотливыми опытами, преподнесла первую ученую степень. Глубокие знания о клевере все-таки пригодились.
Но ровно через год Юлю интересовали пеленки-распашонки, сцеживание собственного молока, а не коровьего, и время стерилизации стеклянной тары для прикорма. С той же усидчивостью, с которой она корпела над пестиками марокканских мандаринов, профессорская жена принялась выпестовать трехкилограммовый приплод и немало в этом деле преуспела. Спустя полгода Артем Сергеевич прогуливался с коляской вдоль университетской липовой аллеи и с гордостью являл миру упитанную девочку с соской в алом бантике кукольного рта. Девочку назвали Лизаветой.
В декретном отпуске, разрываясь между ребенком и домашними делами, имеющими исключительную особенность не заканчиваться, а лишь копиться, Юля завидовала мужскому превосходству. Распоряжаться собой она была уже не вправе. Дни и ночи летели под откос гружеными составами, пронзительно скрипя на крутых поворотах. Зависимость от орущего существа она ощущала остро, под вечер даже болезненно, а бессонными ночами мечтала выспаться. Толстые книги по селекции пылились на подоконнике без надобности.
Юля скучала по работе. Раз в неделю вырывалась из домашнего ада в оранжереи, чтобы надышаться влажным тропическим воздухом. Там она по очереди обходила зеленых питомцев, удивлялась результатам своих же опытов, а посмотреть на новый гибрид цитрона, доставленный из подмосковного хозяйства, прибежала прямо с коляской. Лизушкина зубная температура ее не остановила.
В тот же день удивительный гибрид завладел научными помыслами декретницы, обещая диссертацию с солидной надбавкой к зарплате, если удастся повысить его урожайность. Через два месяца, когда Лиза уверенно стояла на ножках, Юля упала перед матерью на колени и запросилась на работу. Мария Васильевна отказать не смогла.
С годовалого возраста Лиза отчетливо запомнила детсадовский запах горелой каши и кроватный ряд, разделенный ровным частоколом перегородок. Границы дозволенности в казенном заведении и определялись теми самыми перегородками, ступенями, цветочными клумбами, ясельной беседкой от дождя, но Лиза желала большего. Пошла она рано и ходила сама без чьей-либо помощи, смело открывала двери, не спрашивая на то разрешения. Говорить Лиза не хотела, на согласие кивала, на отрицание выставляла вперед руку, а голову отворачивала, капризно гримасничая, кривя губки. Плакала редко, исключительно, если не исполнялись желания, и к двум годам странным образом все ее понимали без слов. По взгляду.
Юля чувствовала перед дочкой вину. Но на подоконнике множились горшки с привитыми черенками, на балконе в эмалированной зеленой кастрюле благодарственно тянулся к солнцу Cítrus médica Sarcodáctylis, наклевывались первые бутоны. Некоторые подопытные экземпляры заведующая брала домой под личную опеку, не доверяя тонкие привои безразличным лаборантским рукам.
Вечерами после работы Юля по привычке надевала серый халатик и подолгу возилась с лимонами, словно мало ей было целого дня на исследование свежих срезов семядоли, на определение количества витамина C, лиметтина, бергаптена и той химической чепухи, не имеющей к трехлетнему ребенку никакого отношения. На дочь времени всегда не хватало. Домашние заботы забирали те крохи, что оставались после наглых лимонов. Но Лиза не роптала. Ходила за серым халатом по пятам и глубоким взглядом серых глаз пыталась пробудить материнскую совесть.
Иногда совесть просыпалась, и тогда кружились по кругу лошадки, на палочку вилась сахарная паутина, а ванильное мороженое нежно таяло во рту. Счастье приходило по воскресеньям, с солнечными лучами врывалось в окно, а исчезало под вечер, когда лимоны просили полива.
Родительская любовь к ботанике Лизе не передалась. В три года она знала своих врагов в лицо. Летом те нежились на южном окне, зимой благоухали под фитолампами, а главный враг в зеленой кастрюле занимал половину застекленной лоджии и молча сносил ее подлые шалости. Оголение стеблей вызывало у Юлии особое беспокойство. Листок не успевал набрать полную силу, как оказывался на полу. Цветочные почки завязывались и на второй день опадали, хотя органика вносилась регулярно. Никто не мог застать Лизу на месте преступления, но на нее и не думали.
Любовь отца отчасти замещала материнскую. Перед сном Лиза с дозволения липла к отцовскому боку, вдыхала свежий запах земляничного мыла и, пока мягкая рука поглаживала ее упрямую головку, сосредоточенно рассматривала возле родных глаз морщинки, глубокую бороздку на лбу и слушала. Рассказ был всегда один и тот же. Как сядут они втроем на электричку, как поедут к синему морю, к белому солнцу. Мечты усыпляли бдительность и быстро забывались. Через день новый листок облетал с ветки.
С трех лет Лизу водили по врачам. Из всех знакомых детей молчала только она. Такая особенность вызывала у взрослых открытое сочувствие. Врачи разводили руками, выписывали лекарства, но Артем Сергеевич выбрасывал рецепты в первую попавшуюся урну.
Такими таблетками только печень гробить.
С ним не спорили.
Волнения улеглись, когда Лиза проявила любопытство к азбуке. Два дня рассматривала она картинки, затем взяла оранжевый карандаш и обвела весь алфавит. С того дня Артем Сергеевич каждый вечер приносил новую книжку, и Лиза с огромным удовольствием ее размалевывала.