Причём тут немощь! вспыхнул Федя. С непривычки же! Я в бане уж год, наверное, как не был.
Он решился высидеть положенные пять минут, но перебрался на нижнюю полку.
Зря я так много выпил, промямлил он. В баню ходить тверёзым надо.
Это точно, согласился наш банщик. Вот дед мой, потомственный казак, лассказывал, что ни гламму пелед баней не пил. Это его так отец воспитал смолоду.
А ты родом отсюда? спросил Фёдор.
А откуда ж мне быть! Все пледки в этой станице жили. И жинок себе отсюда взяли.
И что, советская власть ваш род не перевела? включился я.
Валера задумчиво почесал щетину на подбородке.
Да пладед, если так лассудить, и был тут советской властью. Не воевал он плотив большевиков. На флонте поддался на агитацию класную. Плав он был или нет уже не понятно. Зато станица цела осталась, да жили более менее зажиточно
Беседа, судя по виду Валеры, привела его в смущение, и он поспешил сменить тему.
А веники то готовы давно! воскликнул он. Кто смелый?
Не, я пас, сообщил Фёдор, сползая с полки и затворяя за собой дверь.
Слабак, вынес вердикт Валера. Ну, тогда ты ласполагайся давай, отхожу тебя как следует.
Пока я устраивался, Валера плеснул на камни ковш воды с каплей эвкалиптового масла, и в парилке установилась атмосфера, похожая, если ученые не лгут в описаниях, на венерианскую. Разве что содержание углекислого газа было в пределах нормы, и потому нависший надо мной корпус Валерия с веником наперевес, не искажался.
Валера принялся методично изуверствовать, сначала волнами гоняя надо мной нестерпимый жар, а затем и прикладываясь веником. От температуры в голове у меня быстро помутнело, а пульсация в межбровье стала такой мощной, что кровь, казалось, сейчас так и брызнет фонтаном из этой точки.
Худо мне, Валера простонал я. С меня, пожалуй, хватит.
Так я ж только начал расстроился он. Ну, живо беги в воду!
Как есть, нагишом, исключая банную шапочку, я по колючим стеблям скошенной травы поспешил через двор к реке. Деревянный мосток заскрипел под моими неровными шагами, комаров разметало в стороны, я остановился перед краем, держась за хлипкий поручень, оглядел темные заросли на противоположном берегу, и хлестко, как удар топора, ушел под воду
Когда пуля сбила фуражку, я глотнул воздуха и опустил голову под воду. Ледяные струи медленно проникали под одежду. К счастью, тело было сильно разгорячено погоней, а не то от холода я, наверное, хватил бы ртом мартовской водицы. Стараясь держать винтовку над водой, другой рукой я вцепился в поводья, пригибая голову моей гнедой пониже к воде. Дно под ногами ушло. Я отпустил узду, держась теперь за подпругу седла. Казалось, от холода воздух расходуется быстрее. Мгновенье за мгновеньем когда уже берег!
Не выдержав, я вытолкнул тело наверх и втянул лёгкими воздух, наполненный парами от разгорячённого тела лошади. Стрельба, кажется, прекратилась. Видимо, у отступающих кончились патроны.
Гнедая коснулась копытами дна и, получив точку опоры, выскочила на берег, потащив за собой и меня. Хлюпая водой из сапог, на которых нависли водоросли, я выбрался вслед за ней. Отяжелевшая шинель отдавала потоки воды в смесь из талого снега и грязи. Ха, да живой ведь, уберёг Бог!
Я затолкнул в патронник очередной подарок для беглецов, да, видно, это было уже излишним. Сказалось численное преимущество. Разрозненный отряд голубовцев, спешно покинувших казачью столицу после вторичного захода красных, был уже окружён и разоружён. Вернее, остатки отряда. Шестеро.
Думаю, кончать их тут надо! процедил сквозь зубы появившийся из-за моей спины комиссар Ящурман. Чтобы не терять в скорости продвижения. Нужно не дать этим осколкам снова собраться где-нибудь у Голубова в кулаке.
Погоди ты кончать, сказал я, не оборачиваясь, продолжая неторопливо двигаться к понуро стоявшим у воды, замерзающим, как и некоторые из нашей сотни, казакам. Они ещё две недели назад наши были. Голубов переметнулся к контре, да и их увлёк за собою. Ничего, они ещё в нашу сотню вольются. А то ты все станицы кровью зальёшь. Весна идёт, сеять некому будет. Все с голоду подохнем.
Не надобна нам сума перемётная. Эти казачки нам не товарищи. Того и гляди, в затылок из-за спины пулю пустят. Кончать их надо. В отношении таковых рекомендация главковерха такова.
Я остановился и смерил его хмурым жёстким взглядом. Мои казаки собрались вкруг него, с интересом ожидая развития событий. Однако Ящурман в полной мере отдавал себе отчёт в том, что говорит непопулярные вещи, и симпатии казаков сотни, над которою он поставлен поддерживать революционный дух, не на его стороне. Он примолк, напрягшись. Момент был принципиальный: копившиеся разногласия могли вылиться в открытую ссору, последствия которой были непредсказуемы. Я чувствовал, что комиссар давно перестал мне доверять, и при случае не преминёт доложить о моих «шатаниях» кому положено. Надо было разрядить обстановку, ибо подставлять своих людей я был не намерен.
Спокойно, товарищ, сказал я, изобразив подобие улыбки. Дальше продвигаться сегодня нельзя: многие промокли, нужно сушить одежду. Иначе не миновать простуды. А я пока с ними поговорю. Так сказать, дам шанс.
Как знаешь буркнул он и застегнул кобуру. Я оглядел пленных. У одного из них, совсем молоденького, из-под папахи текла тонкая струйка. Однако его взяли до того, как он в реку сунулся. Это его пот прошиб, когда решался вопрос об их дальнейшей судьбе.
Привал! Разводите костры! Выставить дозор! скомандовал я, начиная стаскивать с себя мокрую одежду, так как почувствовал, что у меня вот-вот зацокотят от холода зубы.
Сотня засуетилась, выполняя мои распоряжения. Когда я скинул галифе и сапоги, костёр уже пылал вовсю, так что мне оставалось только обтереться ветошью, да надеть сухую рубаху, развесив промокшую одёжу на шестах. Привал устроили у купки деревьев, одиноко пристроившихся близ берега.
Быстро стемнело, и лица пленных, построенных в отдалении, приобрели в отблесках костра какой-то мученический оттенок. Я уже в полной мере согрелся и успокоился, чтобы начать допрос. Присев на подтащенное красными казаками брёвенце у костра, и накинув бурку на плечи, я закурил папиросу.
Кто старшой?
Повисла тишина. Всхрапнула лошадь. Плеснула рыбина в заводи.
Ну, я, подал голос казак в чине старшего вахмистра. На вид лет двадцать пять, чуб всклокочен, губа подёргивается. Но выпрямленная шея и взгляд исподлобья показывали, что он вполне контролирует свой страх.
Давно с фронта?
Уж полгода.
Я смотрю, до креста дослужился. За какие заслуги?
В Польше, во время атаки зарубил шашкой 14 пехотинцев и пулеметчика. Представлен к награде в девятьсот шестнадцатом.
Я хмыкнул, выпуская дым из уголка рта.
Как я гляжу, навыки не растерял Почто в Занюховской резню давеча устроили?
Пусть бы не замали! подал голос самый юный. Мы к Корнилову пробивались, задерживаться не было плана, только провиантом запастись хотели.
Их было вчетверо больше, продолжил вахмистр как-то виновато.
Да уж Вчетверо. И потому вы всех положили.
Пленные молчали. Видно было, что супротив сего аргумента им нечего противопоставить.
В бою это было, подал голос ещё один казак. Стало быть, не резня это.
Логично. Ладно, отведите их греться, а со старшим я ишшо поговорю.
Ощущение опасности возникло где-то в затылке. Пленные? Вряд ли. Я осторожно осмотрелся. Сзади, чуть поодаль стоял Ящурман, наблюдая за происходящим. Заметив, что я уловил го взгляд, он деловито отошёл к другому костру и принялся разбирать бумаги в полевой сумке. Донос строчить будет?
Садись к огню, кивнул я вахмистру.
Товарищ начал было караульный.
Отдыхай. От меня не сбежит, прервал я его.
Тот кивнул и удалился к группе казаков, приводящих в порядок оружие и сбрую на лошадях.
Вахмистр присел ближе, однако по игре мускулов на лице было видно, что он отнюдь не расслабился. Я угостил его табаком, однако и это, как мне показалось, не помогло расположить его ко мне. Курить со связанными руками, действительно, сомнительное удовольствие.
Отчего новой власти противишься? тихо спросил я.
Ваше благоро осёкся вахмистр. Товарищ, не надо агитировать. Что мне хорошего ваша власть сделала?
А что, обидела чем тебя?
Меня? Да не только ж во мне дело. Мы уж было поверили Медведеву, и что вышло? Как только вошли в город ваши, началось: расстрелы, расстрелы, все у вас контра А сами-то, Господи прости, вчера не из тех ли калош вылезли?
Положено так, по закону революционного времени Ну а что тебе старая власть сделала хорошего? Царь батюшка, прямо, благодетель был! Кроме войны ничего доброго нашему брату хлебать не приходилось.
Кому война, а кому мать родна. Каждый своим делом заниматься должон. Вон, комиссар твой, к торговле охоч и пригоден был, а не революции делать. А казак он до войны пригож. За то и в чести был всегда. Земля, воля. Царя власть она от Бога. И неча на нашей земле порядки менять.
Я затушил окурок о подошву. Ущербная луна выглянула из облаков, бросив рябь отражений на зеркало реки.
Так ты крепко в Бога веруешь?
Вахмистр презрительно хмыкнул:
А то как же! Само, что ль, всё появилось?
Конечно. В результате естественных процессов.
Ну да. Смешной ты, товарищ. Давно ли в Закон Божий перестал заглядывать? Ежели рук к брёвнам не приложить, хрен из них курень сам собою сложится. А то целый мир. Неправда твоя, товарищ.
А хоть бы и есть Бог. Что ж, выходит тогда, что он за нас, за большевиков теперь.
Казак нахмурился. Меж бровей рельефно прорисовалась глубокая складка.
Я с Писанием знаком. Может сейчас и за вас. Нам, православным, в наказание. За грехи. Чтоб покаялись и обратились к нему всем сердцем и всем разумом своим.
Я спрятал усмешку в усы. Ну ты смотри, а! Не проймёшь его. Твёрдый человек, зрелый. Я почувствовал всю несправедливость момента. Почувствовал острую жалость и понимание, что у меня не поднимется рука взять душу этого казака.
Запах талой воды и дыма щекотал ноздри. Вечные звёзды светили над вечной степью, где нашли свой приют кости казаков, турок, татар, половцев, гуннов, сарматов, скифов Бесчисленных народов, живших до нас, не подозревавших о Марксе, интернационале и революции. Любивших своих женщин, ненавидевших врагов, растивших детей и вдыхавших этот же запах, запах жизни и свободы. А сейчас революционный долг велит мне прибавить к этим древним костям ещё шесть скелетов. Лишить жизни шестерых воинов, которых дома дожидаются за лучиной жёны или матери, мающиеся об их судьбе и бьющие под иконостасом поклоны. Шепчущие к Богородице просьбы, чтоб оберегла и вернула живыми их родимую кровинушку, кровь мятежную и не желающую принять, что мир изменился и прежним больше не будет. Долг. Слово из четырёх букв, означающее повинность. Вечно мы на Руси кому-то должны. То Царю-Императору были должны, теперь вот советской власти. Нешто на этой земле не быть вольным народу никогда, так, чтобы без долгов, да без притеснений? И за благое дело же сражаемся, за свободу, за равенство. Только крови уж больно много. И внуки с дедами, зачастую, теперь по другую сторону, против отцов, уставших от войны, стоят. А этот вахмистр вот, не остался в своей хате отсиживаться, не сломила его, стало быть, империалистическая война, и не отбила желания стоять за своё, за старый уклад, за веру свою. Цельная натура. Хороших детей поднял бы для новой власти, для нового мира. А сгинет тут, безвестный, и хоронить некогда. В овраге вороны склюют. И знает он, что не по-христиански придётся ему кончину принять. И ненавидит меня за это, но держится. Он знает. И я знаю. В отличие от Ящурмана атеиста знаю, что за всё содеянное тут придётся отвечать
Как тебя звать-то? спросил, готовя самокрутку.
Матвеем. Матвей Попов.
А я ведь, Матвей, и сам поповский отпрыск.
Это ты к чему?
Да к тому, что комиссар Ящурман сам меня к стенке поставит через неделю, ежели я вас не расстреляю сегодня, как предателей. Но, как крещённый в православии, не могу тебе позволить без исповеди умереть. Не по-христиански это.
Губа вахмистра внезапно престала дёргаться, а складка на лбу разгладилась.
Да уж. Нехорошо. Не хотел бы так помирать.
Слухай сюда, казак. Устрою я тебе исповедь. Ежли без глупостей всё будет. Что ж я, не человек, что ли.
Ну, спасибо, удружил. А где ж ты батюшку возьмёшь-то?
Я поправил бурку, и, глядя в сторону, проворчал:
Я сам батюшка. Был. Потом в противоречие с Богом вступил, когда Господь жену прибрал у меня вместе с сыном. Тиф. Так я и в большевиках оказался. Хоть и думаю часто, что напрасно. Да поздно жалеть, когда дело ужо сделано. Только рукоположения с меня никто не снимал.
Вахмистр раздумывал недолго, потом набрал в грудь воздуха, чтобы ответить. Я знаком показал ему не спешить: послышался быстрый перестук копыт. Красный казак из разведразъезда спешился и подвёл коня к моему костру. И возраста он с вахмистром одного, и усы лихо закрученные такие ж. Разгорячённый после езды верхом, полный жизни и горящий идеей. Не то что я, уж старый мудрый хрыч. Почему он достоин жить, а вахмистр Попов не достоин? Кто рассудит?
Красноармеец Дьяков, с донесением.
Докладай, буркнул я, ёжась под буркой. Сырость не хотела уходить. Или от огня далеко сел, или кости греть перестали. Или на душе слякотно.
Голубов объявился в Заплавах, переведя дух, сообщил Дьяков. Сабель пятьдесят у него, или больше. Раненые есть. При нём пара орудий и обоз. Агитирует станичников на Новочеркасск идти, пока там гарнизон слабый.
Ночью, шоль, агитирует? переспросил я, прищурившись.
Из-за спины украдкой выползла тень. Я кожей почувствовал, что тень принадлежит не кому-нибудь, а Ящурману. Тут как тут, как же. Окурок обжёг губы, и я с сожалением выбросил его в огонь, тщательно отплёвываясь от табака. Времени на раздумье, которое дала бы пара лишних затяжек, не было.