У меня от этой мысли становится холодно под ложечкой.
А вот Ингина мама приносит книгу «Юность короля Генриха IV». Мы читаем её по очереди, когда никого нет дома.
Это настоящее откровение. Вот что такое любовь, оказывается! Вот какая она без покрывал. Словно знак из взрослой жизни расти, девочка, живи не умом, а сердцем, всё у тебя ещё будет!
12. Третий класс
Я перебираю свои осколки, переставляю их, большие и поменьше.
Третий класс. Уже тогда общая масса девочек разделилась, и рядом оказался тот самый ближний круг, который существует до сих пор, даже если не видимся годами.
В первый школьный день новенькая девочка откинула крышку парты, когда я проходила мимо:
Садись со мной, хочешь? Меня зовут Римма.
Она была крепенькая, длинные косы в руку толщиной, самые красивые в классе.
Её отца перевели из дальнего района секретарём райкома. Держался просто, я его не боялась, не то, что дядю Колю или Стукалова-старшего. Он долго носил военную форму с новенькими блестящими сапогами. Рука у него после ранения лежала на перевязи в чёрной косынке. Им дали комнату напротив нашей школы.
У меня появился второй дом, спасибо тёте Юле, пусть земля ей будет пухом. Она подкармливала меня так, что для отказа просто не оставалось пространства:
Что вы копаетесь, как две клуши, раздевайтесь и за стол! Уроков, небось, опять назадавали.
Покрикивала на меня так же, как на Римку:
Света, ты что, не видела, у тебя оторвалась вешалка на пальто? Вот иголка с ниткой.
Однажды сказала:
Завтра мы идём в баню на Ворошиловский. Спроси у мамы, можно взять тебя с собой?
Позже мама ходила в баню с Вовиком, а я с Риммой и тётей Юлей. Она хмурилась:
Худа же ты, девка! Как замуж-то будешь выходить? У тебя над попкой косточки торчат, как у лошадки.
И тёрла, тёрла докрасна жёсткой мочалкой эти мои косточки.
А Римка была такой, как надо, все линии тела мягкие и плавные. И грудки угадывались уже, а у меня ни намёка.
Тётя Юля взяла меня под крыло, не могла спокойно смотреть на неприкаянного ребёнка, как наш сосед-киргиз в Пржевальске. Учила вышивать, и готовить, когда я подросла. Но главное, мы с Римкой делали уроки, я приняла это, как неизбежность.
И тут мама уволилась из ремесленного училища. Она пришла к начальнику, генералу, и сказала:
Я нашла работу по специальности. Будет зарплата, карточки, мы с детьми сможем продержаться до возвращения мужа.
Как вы можете в военное время уходить со своего поста! Родина вам доверила мальчиков, ваш долг быть с ними!
Нет, сказала мама, прежде всего, мой долг быть с моими малышами. Я за них отвечаю и перед Родиной, и перед их отцом, который её защищает.
И её отпустили!
Мама работала теперь в Строительном тресте, он восстановил себе угол на первом этаже с окнами на трамвайную линию. Стены из непросохшей кирпичной кладки, цементные полы, двери из фанеры Но трест работал, и мама была там начальником планового отдела. К ней можно было зайти после школы, посидеть за свободным столом, и никто не говорил:
Что это дети здесь делают?
А в пять часов у мамы кончался рабочий день. В пять часов! Какое счастье! Вместо ремесленного обеда мы теперь получали продукты по карточкам, и мама говорила:
Надо было раньше уйти, мы бы так не голодали.
Третий класс принимают в пионеры. Полина Павловна пишет на доске Торжественное обещание, мы все переписываем его в тетрадки, хотя она чётко предупредила, принимать будут лучших.
Учить его после уроков остаются только те, кому «сказали». Мне не сказали.
Я беру портфель и понуро иду домой. Я знала его наизусть! На призыв «Будь готов!» я могла с открытой душой ответить: «Всегда готов!» К любому подвигу, любой жертве, включая собственную жизнь.
Для меня приём в пионеры был огромным событием, приобщением к чему-то важному, равносильным посвящению в рыцари, например, в рыцари Великой революции. На каких недосягаемых пьедесталах были для меня её герои!
Когда эти пьедесталы рухнули, это стало моей личной бедой. Будто меня предали.
Но это будет через много лет, а сейчас третий класс принимают в пионеры, и я замираю от страха, что меня это не коснётся.
Училась, как говорила Полина Павловна, неровно. Опаздывала неизменно, класс дружно смеялся, когда я появлялась в дверях. Могут ли такого человека принять во Всесоюзную организацию юных ленинцев!
После уроков я смотрела Полине Павловне в глаза и медлила в дверях.
И однажды она сказала:
Светлана, останься. Ты успеешь до праздника выучить Торжественное обещание?
Наш класс принимали в пионеры в годовщину освобождения Ростова.
Я должна была читать длиннющую поэму Сергея Михалкова, разве можно было читать её без галстука?!
Меня приняли! Я шла домой в расстёгнутом пальто, чтобы галстук не помялся, и огромное счастье не умещалось во мне. Сколько мне его выпало в жизни!
13. Переэкзаменовка
Недавно Люся, моя школьная подруга, спросила:
У тебя все фотографии нашего класса?
Нет, один десятый, и то без меня я тогда упала с велосипеда.
Я недавно отыскала четвёртый и пятый. Хочешь, пересниму?
Наверно, в четвёртом нас фотографировали в самом начале учебного года.
На фотографии две учительницы, Полина Павловна прощается с нами, а Маргарита Николаевна принимает под свою опеку. Она будет классным руководителем и учителем истории.
Не успеваю сесть рядом с Полиной Павловной, но возле Маргариты Николаевны есть место! И вот я сижу рядом с ней, прижавшись всем своим существом, косички расплелись, немытые волосы висят сосульками, на худом лице живые и весёлые глаза. На мне кофта с дырками на локтях, дырявые шаровары, и вид у меня прямо скажем, неухоженный.
Может, баня была позже?
И Римма на фотографии совсем не такая полная, как мне казалось, аккуратно причёсанная, спокойное умное лицо.
Маргарита Николаевна невзлюбила меня с первого дня. Ей нужны были чёткие и точные ответы, слово в слово по учебнику, особенно даты. Это было выше моих сил. Я приходила домой и начинала зубрить эти даты, они были напечатаны в конце учебника. Начинались 988 годом, крещением на Руси, а может, 980-м? Это была единственная дата, которую мне удалось тогда выучить.
Может, у меня такая память, я и сейчас помню только два номера телефона, нет, три, включая собственный. А может, сказывался долгий голод? Никто не верил, что не могу выучить эти даты, ведь запоминала стихи страницами, писала диктанты без единой ошибки.
Жизнь становится невыносимой. Идти в школу, знать, что тебя вызовут, идти домой с двойкой
Мама закрывала дневник и молча смотрела на меня. Во время этого молчания я должна была осознать всю глубину своей вины. Я осознавала, и жила под её гнётом день за днём.
После долгой паузы мама спрашивает:
Опять даты?
Да.
Не понимаю, ты же при мне вчера учила! Конечно, у тебя голова забита книгами, учёба в ней просто не умещается! Давай учебник. Где они, в конце? Когда было крещение на Руси?
Наверно, я была далека от маминого идеала. Я всеми силами старалась заслужить её любовь. Бывали у меня полосы «хорошего поведения», когда в доме убрано, мамины поручения выполнены, в дневнике пятёрки. Я просто жаждала похвалы, одного слова!
Как-то вечером сидели мы с Вовкой за нашим большим столом. Я делала уроки, а Вовка вертел на пальце чашку, пока она не разбилась.
Вовка, не трогай черепки, порежешься!
Он растерянно смотрит, как я собираю их быстро и бесшумно, и мы оба знаем, что скандала не миновать.
Мама вышла из спальни:
Почему ты не смотришь за мальчиком? Тебе даже этого нельзя поручить, никакой помощи от человека! И ушла, и закрыла за собой двери.
Сердце моё упало. Я ведь думала, мне надо будет защищать Вовку! Почему я у неё во всём виновата? Я и раньше пыталась это понять. Конечно, Вовка маленький, похож на папу
Но в тот вечер у меня мелькнула страшная догадка я не родная мамина дочь! Это надо было выяснить немедленно, или сердце моё разорвётся!
Мама лежала на кровати. Я подошла к подушке и спросила:
Скажи правду, я тебе не родная? Ты не думай, я всё равно буду слушаться. Только скажи, мне это очень важно!
Она посмотрела на меня с любопытством:
С чего ты взяла?
Я у тебя всегда виновата, даже когда Вовка разбил чашку.
Мама не вскочила, не обняла меня, не сказала, что ты, доченька, просто жизнь такая тяжёлая, нервы на пределе Если бы она это сделала, если бы смогла произнести! Но она только сказала:
Ты всё выдумываешь. Как мне трудно с тобой!
На душе у меня стало пусто и холодно. Как она вообще не превратилась в ледышку наверно, собирала тепло и любовь на стороне, по крохам, и этого достало ей, чтобы выжить.
Мама ещё полюбит меня, я ещё стану для неё надеждой и опорой-соломинкой, и светом в окошке! Но это будет через много много лет
Экзамены приближались неумолимо. Они преследовали меня всю жизнь, с четвёртого класса и до десятого и вступительные в Радиотехнический, с конкурсом в одиннадцать человек на место, и все сессии, и кандидатские!
И ещё, когда я работала уже, заставили учиться в институте марксизма-ленинизма. Каюсь, не пошла на выпускной экзамен. Честно готовилась, учила один вечер индийских материалистов, второй китайских, это был первый вопрос первого билета. Пока я выучивала китайских, индийские вылетали у меня из головы, и наоборот.
Первые свои экзамены я ожидала с ужасом. Шпаргалок не писала, меня бы поймали сразу. В шестом, седьмом, даже десятом классе кое-кто приносил справки о слабом здоровье и не сдавал экзаменов. Какое счастье!
В четвёртом я сдала без троек всё, кроме истории. Даты были в каждом билете, а я не знала ни одной, кроме крещения на Руси. Двойка, как я скажу маме?
Ходила кругами у своего дома и не могла войти, чувствовала себя настоящей преступницей!
Но мама сказала:
Я была в школе. Тебе разрешили переэкзаменовку сейчас, чтобы ты могла летом отдохнуть и окрепнуть.
Годы выпадают из памяти, а какие-то минуты помнятся так ярко, будто это было вчера. Школа пуста, ни занятий, ни экзаменов. Лето, зной, открытые двери классов, распахнутые окна, пахнет акацией и пылью. Маргарита Николаевна ждёт меня в пустом гулком классе.
Ну что, выучила даты?
Вы знаете, я учу, а они просто выскакивают у меня из головы.
В её голосе столько презрения:
Хочешь сказать, ты дурочка?
Опускаю голову. Получается, так.
Вот что. Если за год я не смогла тебя ничему научить Не хочу видеть тебя ещё год в своём классе. В пятом у вас будет другой учитель истории. Ставлю тройку, иди, ты свободна.
Спасибо, Маргарита Николаевна!
Свободна! Какое счастье!
Я встретила её случайно в городе через много лет. Старая, небрежно одетая женщина бросилась меня обнимать:
Светочка, вы меня не узнаёте?
Оказывается, я помнила её голос!
Конечно, узнала, Маргарита Николаевна, только не говорите мне «вы»!
Это с непривычки. Знаешь, я слежу за твоими публикациями, всё собираю, и книжку достала. Подпишешь мне её? Ты не очень спешишь? Может, зайдём ко мне, тут недалеко!
По дороге расспрашиваю:
Вы не работаете?
Давно! Я ведь, когда ты училась, уже была немолода, разве не помнишь?
Нам тогда все учителя казались немолодыми.
Старыми, хочешь сказать? Понятно, смеётся она.
В подъезде сероватый свет, едва проникающий с улицы.
Этот угол под лестницей мне отдали для книг. Я деньги только на книги и тратила, дома они уже не умещаются.
Комната темновата, стёкла давно не мыты. Посредине журнальный столик с остатками еды, лампочка с бумажной тарелкой вместо абажура, потёртое кресло, кровать под армейским одеялом.
И книги! В шкафу, на полках вдоль стен, пачками на стульях и на полу. Несколько лежат открытыми, это поразило меня.
Трогаю корешки, глажу переплёты, глаза мои горят, наверно, и она говорит, улыбаясь:
Я знала, тебе у меня понравится!
14. Извещение
Приехали Крыловы, мамины довоенные друзья. Мама и тётя Ида стоят, обнявшись, и плачут, я давно не видела, чтобы мама так плакала. И я плачу, глядя на них, а дядя Федя шагает вдоль стены туда и обратно.
Тётя Ида разыскала его, раненного, в госпитале, и работала там, пока его не комиссовали. И вот они вернулись вместе с сыном, Женей, лет на пять старше меня. Довольно долго, пока их квартиру не освободили, мы живём у нас все вместе.
Прихожу из школы. Женя сидит, читает книжку. Я веду себя, как хозяйка, грею суп, готовлю к столу. Мы обедаем и ведём светскую беседу.
Нет, он ещё не знает, в какой школе будет учиться. Да, мама оставила его в Сибири у тёти, когда ехала к папе в госпиталь. Конечно, дома лучше.
Жалко дядю Юру. Я его хорошо помню, с ним всегда было весело! Хотя пропал без вести, это же не погиб, может, лежит в каком-нибудь госпитале.
Как пропал без вести?! Откуда ты знаешь?
Тётя Тамара сказала маме. А тебе, значит, не сказала.
Как это не сказала? Не может быть!
Хочешь, я покажу тебе извещение? Тётя Тамара доставала его из шифоньера, вот отсюда.
Держу в руках эту страшную бумагу. Никаких сомнений, пропал без вести!
Не расстраивайся, бывает, и «похоронка» приходит, а человек возвращается. А тут написано без вести. Ещё есть надежда!
Да, есть надежда. Не говори маме, что я видела эту бумагу, хорошо?
День Победы в сорок пятом году. Все идут на площадь, главное место праздника.
Для меня он не был праздником без папы, я никак не могла заставить себя радоваться! Сказала, хочу остаться дома.
Женя тоже остался. Мы стояли на балконе и смотрели на салют. Мне хотелось плакать, и сейчас хочется плакать каждую годовщину Победы.
Взрослые приходят радостные, это великий праздник для них, даже без моего отца
Мама так и не говорит мне про извещение. Она боится, наверно, что у меня разорвётся сердце. Но ведь ещё есть надежда!
15. Тётя Шура
Крыловы переехали в свою квартиру. Но мы недолго были одни, у нас появилась тётя Шура, бабушкина сестра.
Она была полной и высокой, как моя бабушка. Всё её существо переполняла доброта. Она любила всех Вовку, меня, маму, нашу кошку Муську с её непутёвым сыном, которому больше нравилось жить на улице.
Эта любовь заполняла весь дом, и я купалась в её лучах. Я готова была делать всё, что бы она ни попросила, мне и в голову не приходило «оговариваться» любимое мамино слово, означавшее любой протест, любое своё мнение!
Она жила в бывшей нашей детской, её комната была чиста и уютна. Аккуратно застеленная кровать, на столе скатерть и вазочка, комод с зеркалом и фотографиями под стеклом.
И на стене, напротив кровати, фотографии в рамках, четверо очень похожих друг на друга молодых парней. Младше, ещё младше, и четвёртый, почти мальчик. Погибли на фронте все, четыре «похоронки» одна за другой.
Помню американский фильм. С передовой буквально вытаскивают молодого солдата, у которого два старших брата погибли, и он остался один у стариков. Целая операция была подготовлена и успешно проведена!
Но в нашей стране, с её неисчерпаемыми людскими ресурсами, как говорил товарищ Сталин
Тётя Шура осталась одна, как перст. Не знаю, как такое можно пережить. Я не видела, когда она плакала, наверно, ночью.
Может, и мама плакала ночью, а может, как я, ещё надеялась, что папа вернётся?
Я не помню тётю Шуру без дела, полные руки её всегда что-то готовили, стирали, чинили. У меня не было уже дырок на локтях и коленках, к маминому приходу была готова еда.
Как-то мама принесла бязь. Через много лет, во взрослой своей жизни, я увидела в магазине белоснежный материал, и это называлось бязью. Разве её можно было сравнить с той, маминой, грязно-жёлтого цвета, с неровными нитями и ватными узелками!
Но тогда это был просто подарок Судьбы. Бязи хватило на матрац, на простынки и наволочки. У тёти Шуриного окна теперь непрерывно жужжала наша старая швейная машинка, а стол переехал к стенке, под фотографии.