Федор, накрыв заснувшую девушку пледом, подумал, что очень хорошо, что полученные тогда таблетки, однажды уже использованные, он так и не выбросил, а носил с собой.
Вот и пригодились.
Пусть внучка академика подрыхнет, все равно от нее толку никакого, только в беседе с ментами может наболтать лишнего. А так, излагая им свою версию, он все представит как надо, обойдя острые углы и сгладив свою особую роль в этой истории.
Готовя чай, Федор сумел-таки мельком заглянуть во все комнаты. Гопнички бати превзошли самих себя: они забрали реально все.
И из этого всего семь картин его.
С ментами он вел себя отстраненно, почтительно и настороженно. Ну да, пришлось отвечать на вопросы и свой паспорт показывать, но слов из песни уже не выкинешь. Тем более он представился женихом внучки, и это подозрений не вызывало.
Ну да, хорош женишок, знаком с ней всего неделю или около того, и его роль заключалась в том, чтобы провести рекогносцировку и получить доступ к квартире академика Каблукова.
Ныне, увы, покойного.
Убитого ударом, вероятно даже не одним, чем-то тяжелым по затылку.
В газетах не напишут «после тяжелой продолжительной болезни». Скорее Невзоров в своих «600 секундах» поведает граду и миру о новом ужасающем преступлении в бандитском Петербурге.
Менты никаких подозрений в отношении Федора не выказали. Ну да, вежливый немногословный молодой человек, к тому же студент юрфака ЛГУ, жених несколько истеричной, теперь, слава богу, заснувшей внучки жертвы.
Об истинной роли этого самого жениха никто не догадывался и пусть так и остается. Конечно, рано или поздно встанет вопрос о том, как грабители проникли в квартиру, не приведя в действие сигнализацию и даже не взламывая бронированную дверь.
Но он-то какое к этому имеет отношение? Вот именно никакого!
Уже настало хмурое утро, а в квартире было еще полно людей. Федор чувствовал себя усталым и измотанным, да и жрать хотелось. А в этой неприветливой квартире ничего, кроме окаменелых пряников, не было.
Да и те сгрызли менты.
Раньше вот имелись еще раритетные полотна, но теперь и они оказались в руках тех, кто знал, как получить от этого выгоду.
В сущности, миссия Федора на этом завершилась, и ему пора было расстаться с внучкой академика.
Надо было тогда около метро распрощаться!
Только вот если он кинет ее сейчас и, разорвав все отношения, исчезнет с ее горизонта, то это, с учетом всех последних событий, вызовет закономерные подозрения.
Поэтому приходилось играть роль женишка и утешителя.
Похоже, он дал девчонке слишком большую дозу, потому что просыпаться она упорно не хотела.
Поэтому, буквально растолкав заспанную Сашу, Федор спросил:
Они спрашивают, есть ли тебе куда идти. Потому что квартиру пока на время опечатают, они сюда еще со своими экспертами приедут, дабы завершить все следственные мероприятия.
Ничего Саше не снилось, и она была за это крайне благодарна. Просто закрыла глаза, провалившись в черную прореху, а потом ощутила, что кто-то трясет ее за плечо. Причем делает это не то чтобы особо нежно. Или ей так показалось?
Наверняка показалось, потому что тормошил ее Федя, а он бы ни за что не стал проявлять бесцеремонность.
Саша не сразу поняла его вопрос, молодому человеку пришлось повторять. И только потом до нее дошло: дедушкину квартиру надо покинуть.
Она бы и сама тут ни за что добровольно не осталась.
Я вернусь в квартиру родителей, там, на Васильевском острове, в Шкиперском протоке.
И заплакала.
Федор, прижав ее к себе, сказал:
Я тебя туда отвезу.
Ну да, было бы верхом подлости бросать внучку академика одну, но даже не это остановило Федора. Опять же она не должна испытывать подозрений: если они и расстанутся, что было неминуемо, то красиво и, главное, без неприятных для него последствий.
Они добирались до Шкиперского протока на такси, и Федор, машинально поглаживая руку опять заклевавшей во время поездки носом внучки академика, все думал о том, что одним, как эта Саша, всё (и дедушка-академик, и бабушка-балерина, и иностранные языки как родные с младых ногтей, и одна дедушкина квартира на Петроградской стороне и другая родительская на Васильевоостровской, и коллекция картин, и Пикассо на десерт), а другим, как ему, ничего.
Но и последние станут первыми.
Картин девчонка лишилась, как и дедушки-академика. Родителей присыпало снегом на Памире, тут ничего не поделаешь. Федор не имел бы ничего против, чтобы и его предков тоже накрыло лавиной, цунами или гигантским астероидом, туды их в качель.
В особенности бабулю.
Пусть внучка академика всего и лишилась, но две квартиры, как выходило, у нее остались: ведь больше родственников у нее не было. Нет, имелась вроде какая-то дементная бабка в Москве, но картин у той, кажется, нет.
Выходило, что, несмотря на все, внучка академика была еще очень даже выгодной партией.
Только ему она не требовалась, пусть на две квартиры ее разводят другие, наверняка свято место долго пустым не останется, тем более внучка академика из разряда типичных жертв.
Однако, прохаживаясь по трехкомнатной родительской хате Саши, Федор представлял, что все это его.
Ничего, станет его и для этого на девчонке даже жениться не потребуется. У него теперь благодаря семи картинам дедушки-академика имелся стартовый капитал, чтобы раскрутиться.
Он и раскрутится.
Положив спящую Сашу на кровать, Федор поморщился. Не такая уж она и пушинка, и если он будет вечно ее таскать, то даже с его тренированной спиной грыжу заработает.
И все же, что ни говори, она была чертовски привлекательна, а когда у него был последний раз секс?
Федор, глядя на лежащую перед ним внучку академика, которая была в полной его власти, вдруг ощутил сильнейшую эрекцию.
Саша почувствовала, что ее кто-то целует причем призывно и так сладострастно. И поняла, что чьи-то руки плотно сжимают ее грудь. А затем с нее пытаются стащить трусики.
Дернувшись, девушка, все еще не отойдя ото сна, открыла глаза и увидела перед собой сосредоточенное лицо Федора.
Тот как раз входил в нее, и Саша вскрикнула.
Ты ведь хочешь именно этого? произнес он, целуя ее. Ты ведь все время хотела именно этого?
Саша закусила губу: было больно, стыдно и приятно одновременно.
Ну да, он был прав, она ведь хотела его все это время!
Федор, наваливаясь, все целовал ее, и Саша, всхлипнув, вдруг произнесла:
Может, не надо?
Тот ответил:
Только не говори, что тебе не хочется! Или мне прекратить? Только скажи, и я перестану.
И при этом двигал телом все быстрее и быстрее.
Саша сама не знала, чего ей хотелось. Она провела незабываемый день с Федором, ее дедушку убили, его квартиру ограбили, ее допрашивала милиция, она не знала, что делать, она и Федя занимались любовью.
Или просто столь желанным, резким сексом?
Ты ведь меня любишь? Скажи, Саша, ты ведь любишь меня?
Обвив его шею и прижав к себе, девушка прошептала:
Да, люблю, я очень сильно люблю тебя! Мы ведь будем теперь вместе?
Федор понимал, что, если уж на то пошло, он фактически изнасиловал внучку академика: правда, весьма и весьма нежно.
Она, кажется, сама об этом еще не догадывалась, но она вообще по жизни многого не понимала.
Секс был не самый плохой, но и далеко не лучший: внучка академика реально оказалась девственницей. Их Федор не любил, возиться приходилось слишком обстоятельно, он предпочитал опытных цып из разряда тех, которых всегда было полно около бати.
Однако он не мог расстаться с внучкой академика, так и не трахнув ее. Ну да, забрал ее картины и ее девственность тоже.
Попутно и дедушку кокнул, но к этому он отношения не имел. Его бы воля, дедушка остался бы жив, хотя старче наверняка бы поднял хай на весь мир после ограбления, а вот его внучка явно не будет скандалить.
Так что и неплохо, что его на тот свет отправили.
После секса, перекусив на скорую руку (благо, в холодильнике внучки академика кое-что вкусное нашлось, в отличие от квартиры ее покойного дедушки), Федор завалился рядом с Сашей спать.
Он был таким красивым одухотворенным и милым. Проснувшись, Саша долго рассматривала лицо спящего Феди.
А потом, выскользнув из кровати, отправилась в душ. Подставив свое тело потокам теплой воды, она думала, что вот оно и свершилось.
Она в первый раз занялась сексом и сделала это с человеком, которого полюбила: чего же можно было еще себе пожелать?
И все равно на душе кошки скребли: дедушку убили, его коллекцию картин похитили, а она
Она прыгнула в койку с
С человеком, которого любит.
Скрипнула дверь, душевая занавеска отъехала в сторону, и Саша увидела Федора: полностью обнаженного и такого соблазнительного.
Я тоже хочу принять душ, ты ведь не возражаешь?
И он перешагнул через край ванны.
После утомительного, но уже гораздо более страстного секса в ванной они завтракали: Федор поджарил яичницу, которую внучка академика, раскрасневшись и смеясь, уплетала за обе щеки и хвалила, называя самой вкусной едой в своей жизни.
Ну, с учетом, что у нее только что был с ним самый лучший секс в ее жизни, это было неудивительно.
Секс в самом деле во второй раз был намного лучше, чем в первый, но все равно до цып бати внучке академика было далеко. Но на то она и внучка академика, чтобы не обладать эротическими замашками невских путан.
Потом, словно опомнившись, внучка академика помрачнела и сказала:
Дедушку ведь убили, а я
И снова заревела.
Пришлось утешать, целовать, миловать и в итоге взять на руки, оттащить в постель и снова знатно оттрахать. Если придется так часто ее носить туда-сюда, он точно заработает межпозвоночную грыжу.
Потом она снова соизволила заснуть, а Федор решил исследовать квартиру ее родителей, тех самых, которых присыпало снежком на Памире.
Ну да, книжечки, в том числе зарубежные детективы, причем на языках оригинала, и всякая специализированная мура, чехословацкий мебельный гарнитур, итальянская люстра, даже какая-то мудреная картина на стене.
Федор долго ее исследовал, колупая ногтем, и только потом понял: нет, никакой не подлинник, как в квартире старика-академика, а всего лишь фотопринт.
Поживиться тут было явно нечем если не считать внучки академика, которую он за последние несколько часов трахнул уже трижды.
Он тоже не порноактер, чтобы с ней постоянно в койке прыгать.
Обнаружилось немного наличных и шкатулка с украшениями, вероятно покойной матери, той самой, с испанскими корнями.
Каталонскими.
И даже не золото с брюликами, а серебро с бирюзой: м-да, тут много не возьмешь.
Девчонку Федору было даже отчасти жаль. Ну да, изъяли у нее картины дедушки, но они ей к чему? Если не они, так кто-то другой у дурочки их увел бы после неизбежной скорой кончины старичка, которого бы наверняка и так инфаркт или инсульт скоро жахнул.
А так его жахнули молотком по затылку.
Это даже его успокоило: много не много, но кое-что девчонке осталось, с голоду не помрет, в переходе на «Адмиралтейской» милостыню просить не станет. Тем более владелица двух квартир в Питере, за такое те, кто работает с батей в сфере криминала, теперь могли запросто на тот свет отправить.
Прямиком к дедушке-академику.
Это мамины, раздался позади него голос, и Федор, вздрогнув, обернулся, заметив стоящую в дверном проеме обнаженную Сашу.
Саша была поражена, обнаружив, что Федор просто так открыл шкатулку с украшениями мамы: неужели, пока она спала, он лазил по ящикам?
Молодой человек, подойдя к ней, приложил к груди Саши серебряное колье с бирюзой.
Извини, понимаю, что выглядит не лучшим образом, как будто я тут обыск провожу, но это не так. Просто я хотел узнать, кто ты такая
Сказал он это так уверенно и убедительно, что Саша поверила: так оно и есть.
И кто же? спросила она тихо.
Федор, закрепив у нее на шее колье, поднял вверх светлые волосы Саши и произнес:
Ну прямо Венера Милосская! Только с руками.
И поцеловал ее в нос. В глаза. В губы.
Нет, на четвертый раз подряд его не хватило, но и она не хотела: Федор был горд за себя, что ему удалось выкрутиться из двусмысленной ситуации. Если врать уверенно, то все поверят.
Ну и потом наговорить комплиментов, поцеловать и отнести в постель.
В постели внучка академика снова разнюнилась, пришлось утешать, слушать ее ненужные рассказы о том, каким хорошим был дедушка.
Ну, был да сплыл: все дедушки рано или поздно умирают.
Правда, не всех убивают, но это уже мелочи.
Поигрывая серебряным ожерельем на груди внучки академика, Федор размышлял о том, как лучше с ней расстаться. На время следствия придется повременить, лучше все же держать руку на пульсе, а вот потом
и я не знаю, что делать! произнесла девица, и Федор едва сдержал зевок. Его бабка, та самая, которая лупила его шлангом от пылесоса и сейчас, после основательного празднования Восьмого марта, под завязку пьяная, лежала и храпела, обычно в таких случаях советовала: «Снимать трусы и бегать!»
Вряд ли внучка академика с благоговением отнеслась бы к этой бабушкиной мудрости, тем более трусиков на девице на самом деле не было Саша, обнаженная, украшенная только тяжелым серебряным ожерельем с бирюзой, лежала перед ним.
Неплоха, надо сказать, но дедушкины картины еще лучше.
Обещаю, что задействую все связи, чтобы преступников нашли и покарали по всей тяжести закона!
Он говорил это, едва сдерживая смех, а идиотка ему поверила. Ну да, он приложит все усилия, чтобы никто не узнал правды, но разве можно было от него ожидать другого?
Правда приложишь? спросила она и поцеловала его, и Федор клятвенно пообещал, что да, приложит.
Лицом об стол.
Он играл ее ожерельем, а Саша вдруг произнесла:
Знаешь, ведь Репин рисовал бабку моего деда именно в этом ожерелье. Это был целый комплект с серьгами, брошью, двумя кольцами и даже небольшой тиарой в стиле ар-деко бабка дедушки в Париже купила. Когда ее дочку, мою прабабушку, ну, ту, которую Пикассо рисовал, арестовали, то компетентные органы, конечно же, все изъяли. Уже много позже дедушка по крупицам собирал, но сумел только вот ожерелье в одной комиссионке в Киеве найти.
Гм, зря он, похоже, так опрометчиво решил, что серебро с бирюзой дешевле золота с брюликами. Если этому добру уже сто лет и оно из Парижа и сделано известным мастером, то могло потянуть на крупную сумму.
Ладно, пусть останется девчонке в память о предках Федор придерживался мнения, что никогда нельзя обирать до последней нитки.
Две или три надо оставить.
И если честно, то коллекция у дедушки была уникальная, это правда, но и его, и моих любимых картин там было лишь две
Шагал? поинтересовался Федор. Кандинский? Петров-Водкин?
Ну, это уже три.
Привстав и звеня ожерельем, Саша ответила:
Ну, разве можно не любить Шагала, в особенности шедевры его витебского периода. Нет, Кандинский не по мне, а Петров-Водкин так это же подражание Августу Маке и Паулю Клее.
Клею? переспросил озадаченно Федор, имени этого в «Крестьянке» не читавший, и внучка академика звонко рассмеялась, кажется в первый раз после
После того, как обнаружила убитого дедушку.
Пауль Клее, не клей, швейцарский экспрессионист.
Ну да, ну да, не склеил он этого Клея, внучка академика в очередной раз показывает, что она такая крутая и всех этих паулей и августов поименно знает, не то что пролетарская голытьба из коммуналки с одним на шесть семей сортиром в Дровяном переулке.
Не заметив его раздражения, Саша продолжала:
Нет, наши любимые с дедушкой шедевры это портрет его бабки кисти Репина и портрет его мамы работы Пикассо.