Не слишком ли он был стар для нее? спросил Милан.
Папа считает, что ты слишком стар для меня.
Это те самые Монгольфье, которые начал вопрос Милан.
изобрели воздушный шар? закончила она за него и наградила Милана загадочной улыбкой. Они самые. Братья Жозеф-Мишель и Жак-Этьенн спроектировали первый в мире тепловой аэростат. Точнее, первый воздушный шар, на котором человек смог подняться в небо. Из всех Монгольфье Элоиза отдавала наибольшее предпочтение Жаку-Этьенну. Так и не смогла забыть этот зонтик. Они едва не стали любовниками, несмотря на разницу в возрасте. Он сидел позади нее в церкви и шептал на ушко непристойные богохульства, пытаясь рассмешить ее. Однажды они поцеловались, и вскоре он сделал ей предложение, но Элоиза ответила отказом. Ей было девятнадцать. Она еще не была готова к замужеству. И все. Жак-Этьенн уехал и женился на девушке, работавшей на семейной бумажной фабрике. Элоиза не возражала. А Жозеф-Мишель тем временем относился к ней как к младшей сестре. Когда она заглядывала к Монгольфье в гости, Жозеф поручал ей делать вычисления, необходимые для создания воздушного шара. Она была умнее их всех. «Сколько будет весить воздушный шар?» спрашивал он у нее. «Сколько дыма понадобится, чтобы оторвать его от земли?» «Сколько дров уйдет на растопку?» «Сколько бумаги?» «Сколько краски?» Когда она отправилась с братьями в Париж, смотреть на полет большого воздушного шара в 1784 году, ей было двадцать пять. Эта поездка стала для нее грандиозным приключением. От Анноне до Парижа пятьсот километров десять дней пути в дилижансе. Она остановилась у тетушки Монгольфье, в доме на улице Гренель [10], и провела в Париже целый месяц. В один из вечеров, на грандиозном светском рауте, посвященном запуску воздушного шара, она познакомилась с мужчиной сказочно богатым вдовцом по имени Жан Себастьен Монбельяр. Он стал ухаживать за ней, задаривал ее золотом, кружевами и белоснежными лошадьми. Два месяца спустя они поженились, а через год у них родилась дочь Сильвия, и они жили, не зная горя, в Шато-Монбельяр-ле-Пен, огромном загородном поместье недалеко от Дижона, где выращивали виноград, из которого делали вино, и где ничто не могло нарушить их беспечного существования.
Катя вздохнула, отворачиваясь, чтобы не видеть его взгляда, и уставилась на тени, залегшие в горах.
Я думал, у этой истории печальный конец, сказал Милан.
Она выпрямилась.
Потанцуем?
Что? Здесь, на лугу?
Да, ответила она, уже поднимаясь на ноги. Именно здесь.
Она потянула его за руку. Ее глаза горели огнем.
Но у нас нет музыки.
Ты всегда так серьезен, Милан. Это одно из качеств, которые мне так в тебе нравятся. И все же, зачем нам музыка? У нас есть птицы. У нас есть пчелы. У нас есть колокольчики, звенящие на коровьих шеях. Она взяла его за руку и стала плавно раскачиваться. Да, да, да, пропела она. Да, да, да. Представь, что это «Битлз».
Я не очень хороший танцор, запротестовал он. Но невольно стал вторить покачиваниям ее бедер и плеч. Ну, как я тебе?
Замечательно, отозвалась она и принялась отсчитывать вальсовый ритм. Раз, два, три, раз, два, три.
Катя притянула Милана к себе и положила голову ему на грудь.
Никогда не рассчитывай на то, прошептала она, что линия твоей жизни высечена в камне и нынешнее благополучие будет длиться вечно. Она нежно поцеловала его в нос и взяла за руку. Пойдем, прогуляемся.
Они пошли по тропинке, пересекающей луг, к деревянному мосту через реку.
Все здешние тропы ведут в горы, сказала Катя. По выходным сюда на велосипедах приезжают парочки из Попрада и гуляют по этому лесу. Очень романтично. Если зайти глубоко в чащу, можно дойти до настоящего водопада.
Нужно и нам так сделать, в его голосе звучало воодушевление.
Не сегодня. Отец ждет меня на вечернюю дойку. Но мы обязательно туда сходим. Когда-нибудь.
Так что же стало с Элоизой?
Проводи меня обратно на ферму, предложила Катя, и я расскажу.
4
Элоиза
1789 год
Июль в Бургундии сонный месяц. Заняться обычно нечем в такой зной только и остается, что ждать дождя и наблюдать, как листья виноградной лозы прогорают на летнем солнце. Элоиза и Жан Себастьен были женаты пять лет. По вечерам, успев стать покорными рабами своих привычек, они гуляли по виноградникам, скорее праздно прохаживаясь между рядов виноградной лозы, нежели проводя серьезную ревизию, в сопровождении небольшой свиты служащих из поместья виноградаря, сына виноградаря, няньки, камеристки, компаньонки, гвардейца и еще, возможно, лакея, если тот был свободен. Сильвии было три года. Жан Себастьен катал ее на плечах. Стоял дивный вечер. Сегодня они решили отправиться к западным склонам. Элоиза взяла с собой зонтик, тот самый, что подарил ей Жак-Этьенн. Ее служанки шли на несколько шагов позади. Никакие заботы не тревожили ее голову. Откуда они могли взяться?
Вдалеке послышались какие-то звуки громкие голоса, стук копыт. Начавшаяся суматоха привлекла их внимание, а затем на подъездной аллее поместья появился всадник, скачущий галопом на вороном коне, из-под копыт которого летели клубы пыли. Всадник что-то кричал на скаку.
Среди слуг начался переполох. Двое мужчин выбежали на улицу и попытались схватить лошадь под уздцы, но всадник не обратил на них никакого внимания. Он заметил Элоизу, и ее зонтик, и Жана Себастьена, и Сильвию, и вечерний променад в виноградниках. Пришпорив коня, он поскакал между стройных рядов виноградной лозы и, поравнявшись с хозяевами поместья, спешился. Его лошадь была мокрой от испарины.
Мадам! воскликнул он и припал перед ней на колено, одновременно срывая с головы шляпу и парик.
Морис?
Морис Монгольфье был одним из младших братьев Жака-Этьенна один и в такой дали от дома. Юноша порывисто обнял Жана Себастьена и поцеловал руку Элоизы в перчатке.
Я скакал из самого Парижа, выпалил он. В каждом городе брал новую лошадь. Я держу путь в Анноне.
Жан Себастьен взял его за руку.
Мой дорогой друг, вы должны остаться у нас. Утром я с радостью предоставлю вам свежую лошадь.
Вы очень добры, граф, ответил ему Морис, и я не откажусь от лошади, если вы согласны на обмен. Но до захода солнца еще три часа. Я бы предпочел продолжить свой путь. У меня есть новости из Парижа, которые я везу отцу, но могу поделиться ими с вами. Его руки дрожали. Они взяли Бастилию. Бастилию!
Жан Себастьен лишь слабо нахмурился, услышав такую весть.
Кто? спросил он. Кто взял Бастилию?
Морис низко наклонился.
Народ, прошептал он. Народ захватил Париж.
Народ?
Народные массы. Толпы людей, пояснил Морис. Будьте готовы ко всему. То, что произошло в Париже, может произойти и в Дижоне.
Юноша, дорогой мой, Жан Себастьен смотрел на него с выражением, которое говорило о том, что беспокоиться совершенно не о чем. Не следует паниковать раньше времени. Народ любит нас. Нам нечего их бояться. Лучше подождать и посмотреть, как поведет себя король. Да и, в конце концов, что такое Бастилия? Никому не сдавшаяся тюрьма в шести днях езды отсюда.
Дорогой граф, сказал Морис, я еду предупредить своего отца. Вы вольны пренебречь моим советом, но вас там не было, вас не было в Париже. Я был. Я видел эту толпу. Я читал статьи, гуляющие по городу. «Свободная Франция». Это доберется и до Дижона. Это и вас тоже коснется. Поверьте мне. Все так и будет.
Что будем делать? спросила в тот вечер Элоиза своего мужа. Они стояли у окна южной гостиной залы, наблюдая, как круглое, красное солнце садится за холмистый горизонт.
От Парижа до нас далеко, отозвался Жан Себастьен.
И все-таки
Жан Себастьен пожал плечами.
Что они могут? вопросил он. В каждом столетии есть свои бунтари, и иногда они выигрывают схватку, а то и две. Но на этом все. Пусть наслаждаются этой маленькой победой, пусть клепают свои статейки. Мы не представляем для них интереса. Вот отстроит король Бастилию, и их головы полетят с плеч.
Значит, не будем делать ничего? спросила Элоиза.
Ничего.
Они не стали ничего делать. Почти два года Монбельяры ничего не предпринимали. Да и что они могли? Революция свершалась так далеко. А за виноградниками по-прежнему требовалось ухаживать. По-прежнему требовалось управлять поместьем. Во Франции богатый человек был богат, а бедный беден, и не существовало очевидного способа переломить эту истину, если только, как любил повторять Жан Себастьен Монбельяр, «не сделать нас всех бедняками, а если парижский ветер перемен дует в таком направлении, я отказываюсь этому способствовать».
Но ветер дул, и мехи революции работали без всякого содействия со стороны Жана Себастьена. Новости из столицы приходили каждую неделю. Редко хорошие что для Элоизы, что для Жана Себастьена, что для владельцев других поместий, виноградников, золота и серебра.
Очередные бунты. Очередные предостережения.
И все же, где Париж, а где Дижон. Бургундия. О бургундцах говорили: «Они никогда не видели моря», и ничуть не грешили против истины. До Сен-Назера, города на свирепом атлантическом побережье, отсюда было более десяти дней тяжелой езды, и почти столько же до Марселя на юге или до Дьеппа на севере, и кто бы пустился в столь опасное путешествие только ради того, чтобы утонуть в чужом океане? Уж точно не жители Дижона.
Жан Себастьен Монбельяр, восьмой по счету глава своего рода, никогда не видел моря и никогда не увидит. Монбельяры были бургундскими виноделами. Свою жизнь они выстраивали в соответствии с жизненным циклом виноградной лозы. Каждое утро Жан Себастьен обходил фамильные виноградники. Их склоны выходили на восток идеальное положение для легких красных вин, которые он производил. Он пробегал пальцами по листьям, гладил виноград первые крохотные почки по весне, набухающие с наступлением лета гроздья, похожие на сжатые младенческие кулачки, и сентябрьские черные, налитые соком ягоды. Он срывал их и пробовал на вкус, не спеша, оценивая сладость. Он с тревогой поглядывал на небо, высматривая дождевые тучи. Он проверял лозу на предмет плесени, мучнистой росы и короткоузлия. Он отдавал распоряжения рабочим и посылал их за граблями, секаторами и тачками с водой, когда почва оказывалась слишком сухой. Каждый год в один из сентябрьских дней он клал в рот круглую лиловую виноградину, высасывал из нее всю мякоть, катал сок по всей поверхности языка, а затем поворачивался к Гийому, своему виноградарю, который управлял бригадами сборщиков, и говорил:
Пора. Он медленно выдыхал через нос, пробуя аромат винограда. Пора.
Тогда Гийом тоже пробовал виноградину.
Подождем еще два дня, предлагал он. На высокие склоны выйдем через четыре.
А если дождь? с тревогой в голосе спрашивал Жан Себастьен. Он уважал опыт своих специалистов.
Не должно быть, отвечал Гийом.
Два дня так два дня. Через два дня на эти холмы выйдут три сотни сборщиков винограда.
Они не стали ничего делать.
В Париже бушевала революция, а в Бургундии нужно было ухаживать за виноградом, подрезать лозу, следить за ферментацией, и даже якобинцам нужно было вино, чтобы пить.
Из Парижа продолжали приходить новости.
Я рад, что мы здесь, в Дижоне, сказал Жан Себастьен Элоизе. А они там пусть сражаются у себя в столице. Главное, что им все еще нужны наши вина.
Настал день, когда Национальное собрание в Париже отменило все титулы и привилегии дворянского сословия. На дижонской ратуше повесили соответствующее объявление, и человек в треуголке зачитал декрет, забравшись на телегу с сеном. Жан Себастьен перестал быть графом. Он пришел в бешенство.
Как они могут отнять то, что дано Богом? изливал он свое негодование на Элоизу. Меня все равно продолжат называть графом. Никто не перестанет использовать это слово. Я все еще хозяин поместья. Этого им у меня не отнять.
Это никак не повлияет на нашу жизнь, осторожно сказала она.
Это повлияло на многое. Они потеряли свои сиденья в соборе, с мягкими подушками.
Садитесь с нами, позвал мужчина с узкой деревянной скамьи, где сидели простолюдины. А ну-ка, подвиньтесь. Освободите место для месье Монбельяра!
Месье!
Люди на улице плевали им под ноги. Четыре горничные уволились без объяснения причин. На рыночной площади кто-то ударил ножом двух их лошадей, и хотя все произошло на глазах у доброй сотни свидетелей, никто ничего не видел, даже кучер. Одна лошадь скончалась от ран.
Это ненадолго, говорил Жан Себастьен. Это мода. Это пройдет.
Но для французских землевладельцев наступило страшное время.
В 1791 году до Монбельяров дошли новости о королевской семье. Жану Себастьену о происшествии рассказал его приятель. Говорили, что под покровом темноты король и его семья бежали из дворца Тюильри. Некоторые добавляли, что монаршие особы даже переоделись крестьянами. Они успели достичь Варенна, где их схватили и отправили обратно во дворец. Их бегство длилось четыре дня.
Король Франции волен уезжать туда, куда пожелает, сказал Жан Себастьен, услышав эту историю. Ему не нужно ни у кого спрашивать разрешения. Это злые слухи.
Но примерно через день известие о королевском позоре достигло и жителей Дижона, которые явно не посчитали это слухом. Проезжая по городу, Элоиза и Жан Себастьен увидели из окна кареты толпу людей, празднующих это событие.
Они пьют и пируют, радуясь аресту нашего любимого короля. Жан Себастьен не верил своим глазам. Он покачал головой в те дни этот жест прочно вошел у него в привычку: кто бы объяснил ему, что творится в голове у простолюдина. Что будет с Францией, если мы останемся без короля? Враги сотрут нас в порошок.
Сильвия отпраздновала свой шестой день рождения. Она была неловким ребенком с темными бровями и щелью между зубами. Она шепелявила. У нее был англичанин-гувернер по имени Роберт, вместе с которым они музицировали на клавесине в библиотеке Жана Себастьена. Элоиза учила ее играть Моцарта.
Когда я была маленькой, говорила ей Элоиза, я видела выступление Вольфганга Моцарта и его сестры. Ему было чуть больше, чем тебе сейчас.
В поместье начали пропадать ценные вещи золотая статуэтка с лестницы, серебряные ножи из сервиза, драгоценности из туалетной комнаты Элоизы.
Мои кольца! воскликнула Элоиза однажды вечером, обращаясь к Жану Себастьену. Они пропали!
Я их забрал, ответил на это муж. Обычная предосторожность, не более.
А статуэтка?
Ее тоже взял я. Я оставлю тебе достаточно колец скажем, по одному на каждый палец. Но мы должны оградить себя от вандалов.
Однажды, во время визита в Дижон, брошенный из окна камень попал в Сильвию и рассек девочке лоб. В дом послали людей, но виновника так и не обнаружили. Терпение Жана Себастьена иссякало и сменялось яростью. Он отправился в городской муниципалитет и нанял там двадцать человек охраны из числа молодых людей, что проживали в городе. Он хорошо им платил. Он сшил им на заказ бриджи и туфли с пряжками. Теперь пятеро гвардейцев сопровождали его семью повсюду, куда бы те ни направились.
А виноград по-прежнему нужно было собирать, по-прежнему нужно было делать вино. Ведь солнце продолжало светить, а ягоды зреть, и пересохшие глотки продолжали жаждать вина. В иные дни Жан Себастьен приходил на виноградники, рвал ягоды и обращал взгляд к лазурному небу Бургундии.
Мы живем как во сне, говорил он Элоизе. У нас все останется по-прежнему. Люди нас любят. Мы нужны им. Без нас они будут голодать.
Но когда посреди ночи тишину огромного темного поместья разрывали громкие выкрики, Жан Себастьен просыпался и видел мерцание факелов за окном, слышал торопливые шаги своих гвардейцев, выбегающих на крыльцо в такие ночи поместье Монбельяров сковывало ледяным страхом, и супруги лежали без сна до самого рассвета, слушая бой часов на замковой башне, исправно отмечавший каждую четверть часа.