Какого рода точку я поставлю, если поеду на похороны Оливии?
Вам это лучше знать. Это вам снилась девушка, у которой кровоточат запястья.
Я снова села на кушетке, так резко, что Лиза вздрогнула.
Черт, не могу поверить, что я не соединила точки.
Какие точки?
Моя новая пациентка. Ее зовут Хлоя. Я видела ее только вчера, прямо перед тем, как встретилась с мамой, и она рассказала мне об Оливии. Ей тринадцать, и она режет себя.
Лиза промолчала.
Неужели вы не видите? Хлоя порезала себе запястья. Возможно возможно, встреча с ней прямо перед тем, как я узнала о самоубийстве Оливии, и стала причиной того, что мне приснился этот сон.
Лиза ничего не сказала, просто встала со стула, разгладила складки на юбке и направилась к двери.
Вам не кажется, что я права?
Лиза умолкла и повернулась ко мне.
Это зависит от обстоятельств. Вам когда-нибудь снился кошмар о ком-то из ваших пациентов?
Мне не нужно было даже думать. Я покачала головой.
Лиза понимающе улыбнулась.
Увидимся на следующей неделе, Эмили.
5
Кто бы ни звонил с неизвестного номера, он оставил сообщение на голосовой почте. Идя по парковке к своей машине, я прижала телефон к уху и включила сообщение.
Привет, Эмили, это Кортни. Сколько лет, сколько зим. Твоя мать связалась со мной и сообщила об Оливии. Даже не верится, правда? Она сказала, что похороны завтра, в Гаррисберге, и я подумала, может, ты тоже планируешь поехать? Я подумала, что мы могли бы поехать вместе. Позвони мне, когда будет возможность.
Я проскользнула за руль и уставилась на телефон. Мне почти хотелось вновь прослушать голосовую почту голос Кортни, такой знакомый и одновременно такой чужой, потому что я наверняка неправильно ее расслышала, что моя мать якобы связалась с ней.
Оставить это. Вот что я решила сделать. А в следующий раз, когда я увижу мать, поговорю с ней о том, кто дал ей право раздавать посторонним людям мой номер.
Мы не разговаривали уже много лет.
* * *
От кабинета Лизы до центра «Тихая гавань» было пять миль.
Поездка обычно занимала десять минут; пятнадцать, если движение было интенсивным. В те дни, когда я посещала Лизу, я всегда следила за тем, чтобы мое расписание в первый час после обеденного перерыва оставалось открытым. Это означало, что когда я вернусь на работу, у меня еще будет запас времени. Обычно я оформляла документы, но сегодня никак не могла сосредоточиться.
Когда я добралась до кабинета, в вестибюле со своим сыном, который играл с игрушечными кубиками в углу, уже ждала какая-то женщина. Я их не знала мальчик не был моим пациентом, но я улыбнулась женщине и направилась к двери, которая вела к кабинетам и запиралась на кодовый замок.
Клэр, наша секретарша, сидела за стеклянной перегородкой. Когда я открыла дверь и вошла внутрь, она одарила меня ярчайшей улыбкой.
Вкусный был ланч?
Я кивнула, улыбнулась в ответ и уже собиралась пойти по коридору к своему кабинету, когда Клэр окликнула меня:
Я запостила новую фотографию Тедди в «Фейсбуке» на случай, если вы ее пропустили.
Тедди, насколько я помню, был внуком Клэр. Или внучатым племянником. Точно не помню. Она показала мне фотографию на своем телефоне и упомянула «Фейсбук», но я уже устала напоминать моим коллегам, что в социальных сетях меня нет. Они либо хмурились, либо спрашивали, не шучу ли я. Так что я просто кивнула, улыбнулась и сказала, что посмотрю.
«Спасибо, Клэр!» и пошла дальше по коридору.
Сидя в тишине своего кабинета, я вытащила из сумки телефон и положила на стол. Я знала, что мне нужно делать, но не стала. Я слишком много трудилась над тем, чтобы забыть свои юные годы.
Менее чем за двадцать четыре часа большая часть этого тяжкого труда начала сходить на нет. Сначала известие о смерти Оливии, теперь голосовое сообщение от Кортни.
Две из моих лучших подруг по средней школе. Два человека, которые несли то же бремя, что и я.
Я перевернула левую руку и посмотрела на шрам на ладони.
Черт.
Затем взяла телефон и ответила на последний номер. Линия прогудела три раза, и с каждым гудком я думала, что нужно разорвать соединение, выключить телефон и никогда больше не включать его снова. Я могла бы купить новый с новым номером. Новый номер, которым я не поделилась бы даже с матерью, потому что, очевидно, ей тоже нельзя доверять.
После четвертого гудка звонок был переадресован на голосовую почту. Голос Кортни сообщил, что сейчас она недоступна, но, пожалуйста, оставьте имя и номер, и я перезвоню.
Еще до того как раздался звуковой сигнал, я отключила соединение и обхватила голову руками.
Что, черт возьми, я делаю? Да, Оливия мертва, и это ужасно, но какое мне до этого дело? Я не видела ее и не разговаривала с ней много лет. Да, когда-то мы были подругами, но это была совсем другая жизнь. Я сожалела о случившемся, но зачем мне ехать на ее похороны? Это ничего не изменит.
Телефон завибрировал на столе.
Я открыла глаза. Посмотрела на экран.
Кортни.
Я просто не могла ответить. Пусть снова войдет в голосовую почту. Отключу телефон на остаток дня. Но слова Лизы продолжали вертеться в глубине моего сознания. Она сказала, что это поможет мне поставить точку в этой истории.
Я ответила на звонок.
Алло?
Эмили, приятно слышать твой голос!
Привет, Кортни, как дела?
Нормально. Но, черт возьми, ты слышала про Оливию? Это же вынос мозга! Я перерыла весь «Фейсбук», пытаясь понять, как это произошло. Я имею в виду, я первым делом подумала о
Так в чем дело? перебила ее я.
Ты слушала мою голосовую почту?
Да.
И?
Что «и»?
Ты поедешь на похороны? Насколько я могу судить, это примерно сорок-сорок пять минут езды отсюда. Если хочешь, чтобы мы поехали вместе, я не против.
Если честно, я не помню, когда я в последний раз разговаривала с Оливией.
Я тоже. Но что из этого? Она была нашей подругой.
Кортни сказала это так просто, так сухо, что я поняла: мне должно быть стыдно. Но ее упорство победило.
Говоришь, ты узнала от моей матери?
Да, она отправила мне сообщение в «Фейсбук».
Вы с ней дружите в «Фейсбуке»?
Она попросилась ко мне в друзья. Я приняла запрос. Так принято. Ты сама-то есть там? Не смогла тебя найти.
Я проверила на компьютере время. Мой следующий пациент прибудет через десять минут.
Мой перерыв почти закончился. Мне нужно вернуться к работе.
Вот как? Что ты вообще сейчас делаешь?
Я психотерапевт.
Круто. И ты можешь прописывать лекарства и все такое прочее?
Нет, это делает психиатр. Послушай, Кортни, мне нужно идти.
Понимаю. А как насчет завтра?
Я заколебалась.
Еще не знаю, каковы мои планы.
Ладно, но ты можешь дать мне знать, как только, так сразу? Я отправила Элизе сообщение, чтобы узнать, пойдет ли она, но она еще не ответила.
Услышав имя Элизы, я вздрогнула. Я вспомнила, что видела ее менее года назад, всего одно мгновение. Тогда я так смутилась, что опустила голову, лишь бы она меня не увидела.
А что насчет Маккензи?
Кортни презрительно фыркнула.
Помнишь, какой Маккензи была в средней школе? Сейчас она еще хуже. Живет в шикарном доме недалеко от Филадельфии. Вышла замуж за нейрохирурга, ты не поверишь.
Если мы с Элизой не сможем приехать, ты все равно пойдешь?
Я попытаюсь.
Могу я спросить почему?
На другом конце линии на пару секунд воцарилось молчание.
Потому что Оливия была моей подругой, сказала она.
Зазвонил настольный телефон. Я попросила Кортни подождать секунду, затем схватила трубку и прижала ее ко второму уху. Клэр сказала, что мой пациент, назначенный на час дня, пришел рано и уже ждет в вестибюле.
Кортни, мне пора, сказала я, кладя трубку настольного телефона. Ее голос тотчас изменился.
Понимаю. Дай знать, если передумаешь.
Обязательно.
Спасибо. Позвони или напиши, когда будешь знать наверняка.
Нет, я хочу сказать, что приеду на похороны.
Правда? В ее голосе послышалась нотка надежды.
Да.
Кортни взволнованно сказала, что пришлет мне сообщением свой адрес и увидится со мной завтра. Потом она отключилась, а я осталась сидеть, прижав телефон к уху.
Я снова закрыла глаза. Я видела Оливию такой, какой она была, когда мы учились в средней школе. Подбородок с ямочками. Безупречная улыбка.
Тонкий шрам на моей ладони как будто пульсировал. Я помнила то утро: мы все в спальне Маккензи. Блеск ножа для чистки овощей, который Маккензи тайком пронесла наверх. Как мы все ахнули, когда она порезала себе ладонь и спросила, кто следующий.
6
Сначала нас было двое.
Элиза Мартин карие глаза, заплетенные в косички ярко-рыжие волосы была бойкой девчушкой, которая могла разговаривать с кем угодно, включая взрослых. Я была застенчивой, в джинсовом комбинезоне, с хвостиком каштановых волос; я часто плакала, когда родители высаживали меня возле школы.
Это был подготовительный класс, и нашей учительницей была миссис Миранда. В классе было около двадцати других детей, которых я раньше никогда не видела, но с которыми я теперь должна была дружить.
Лишь на переменке когда все по очереди качались на качелях, съезжали с горки и карабкались на лазилки Элиза подошла к углу детской площадки, где пряталась я, и сказала мне, что мы с ней должны быть лучшими подругами.
Лучшими подругами?
По какой-то причине это понятие было мне чуждо.
Лучшие подруги, повторила она с улыбкой. Твое имя Эмили. Меня зовут Элиза. Наши имена начинаются с одной буквы.
Конечно, эти рассуждения были в высшей степени нелепыми, но мы были подготовишками, и мне требовалась подружка, кто-то, кому я могла бы доверять. Кроме того, это было правдой: мы были единственными девочками в нашем классе, чьи имена начинались с буквы Э.
В нашей школе был еще один подготовительный класс, который вела мисс Гринхэм (большая поклонница книги «Зеленые яйца и ветчина»[6] доктора Сьюза), и именно в ее классе училась Маккензи Харпер. Бойкая белокурая девчонка с ярко-голубыми глазами; она выиграла бы все конкурсы красоты в штате, если бы ее мать волновали столь тривиальные вещи, о чем Маккензи однажды и заявила. Помнится, позже тем вечером я спросила у матери, что значит «тривиальные».
В течение следующей недели или около того Элиза ввела Маккензи в наши ряды.
Так у меня появились две лучшие подруги.
Кортни Салливан тоже училась в классе мисс Гринхэм. У нее были зеленые глаза и пепельные волосы. Между передними зубами небольшая щель, которую со временем ей исправили с помощью брекетов. Она подружилась с Маккензи, и довольно скоро у меня стало трое лучших подруг.
Оливия Кэмпбелл пришла в четвертом классе, ее родители переехали в Лэнтон из Гаррисберга, и Элиза, и Маккензи сразу решили, что она идеально подходит для нашей компании. То же самое и с Дестини, когда она пришла в восьмом классе. Нас уже тогда называли гарпиями, и как только она была принята в наши ряды, наша клика сложилась окончательно.
Была ли у нашей дружбы глубокая причина? Оглядываясь назад, сложно сказать. У родителей Маккензи имелась куча денег (реально много). По всему ей полагалось пойти в частную школу, но отец в свое время окончил государственную и сумел-таки выйти в люди, и не хотел, чтобы Маккензи выросла избалованной вернее, избалованной больше, чем уже была, поэтому родители сначала отдали ее в начальную школу имени Линкольна, а потом в среднюю школу имени Франклина. Лишь в конце восьмого класса родители Маккензи забрали ее оттуда и заставили пообещать никогда больше ни с кем из нас не разговаривать.
У родителей Элизы тоже водились деньги, ведь ее отец был судьей округа Лэнтон. Родители Кортни были обеспеченными, как и родители Оливии и Дестини. Оглядываясь назад, можно сказать, что деньги были их общим знаменателем, тем, что выделяло их среди других детей в школе.
И только моя семья была из тех, кого принято называть «средним классом». У нас был двухэтажный домик в унылом пригороде, мои родители покупали только подержанные машины, у которых уже было более ста тысяч миль пробега, а мать вырезала скидочные купоны из воскресной газеты.
В конце концов, мне стали выделять карманные деньги десять долларов в неделю, но половина их немедленно переводилась на мой сберегательный счет.
Потом поблагодаришь, сказала мне мать, когда я пожаловалась.
Для меня же была важна осязаемость. Ощущение пятидолларовой купюры всегда доставляло мне прилив удовлетворения, осознания того, что деньги есть и что они у меня в руках. Увы, моя радость длилась недолго. Все заканчивалось тем, что я понимала: по сравнению с карманными деньгами других девочек это ничто. Однажды в торговом центре Маккензи показала нам хрустящую стодолларовую купюру, которую дал ей отец. Мы все уставились на нее, разинув рты, как будто это драгоценный клад.
Было почти противно, как девочки хвастались своими деньгами, хотя, оглядываясь в прошлое, должна признать: на самом деле они вовсе не совали свое богатство мне в лицо, не кичились им, даже если мне так казалось. Просто Маккензи или Элиза покупали все, что им хотелось, в магазинах или в фуд-корте, вынимая из кошельков наличные, как будто это катышки ворса, мне же приходилось экономить те небольшие деньги, которые у меня были.
Именно из-за этого начала накапливаться обида на моих родителей. Неужели им непонятно, как это унизительно? У других девочек всегда была самая красивая одежда и дорогая косметика, мне же приходилось довольствоваться вещами, которые мать покупала мне в «Уолмарте»[7].
В глубине души я опасалась, что моя бедность мы иногда чувствовали себя бедными, ожидая, что банк заберет дом и выставит нас на улицу, однажды вытеснит меня из школьной компании. В начальной школе популярность никогда не была проблемой, по крайней мере, для тех из нас, кто уже был там, но как только мы перешли в среднюю школу, я поняла, что должна приложить все усилия к тому, чтобы остаться в числе избранных.
Потому что если меня выкинут, куда я пойду? Спорт меня не интересовал как, впрочем, и остальных, поэтому я не могла дружить с девочками, которые играли в хоккей на траве, баскетбол или футбол. У моих родителей не было лишних денег, чтобы записать меня на гимнастику, даже если бы я и хотела. Мои оценки были приличными, но не впечатляющими, поэтому я не могла дружить с ботаниками. Мысль о том, чтобы пополнить компанию лузеров, была мне невыносима. Возможно, я стала бы этаким кочевником, одной из тех неприкаянных душ, которые ни с кем не дружат, растут в одиночестве и умирают без семьи или друзей.
Конечно, мелодраматично, но в то время я так думала.
Только в средней школе до меня дошло, что я не имею на своих подруг никакого влияния. Когда мы решали, чем нам заняться или куда пойти в торговый центр, в кино или к кому-то домой, идею всегда выдвигали Элиза или Маккензи. Иногда Кортни. Даже Оливия, хотя и изредка.
Но ни разу я.
Нет, я тоже что-то предлагала, но вскоре стало ясно: мое мнение никому не интересно. Я могла удостоиться улыбки или кивка, но это все. Довольно скоро я вообще перестала высказывать свое мнение.
Это усугубилось, когда в восьмом классе появилась Дестини. Я дружила с Элизой и Маккензи с подготовительного класса, так что можно подумать, что к моему голосу должны были прислушиваться. Но нет. То ли из-за того, что у родителей Дестини было больше денег, чем у моих, то ли из-за того, что она была красивее меня, ее голос имел больший вес. Большую власть. Большее влияние.
Вскоре я поняла: я должна сделать все возможное, если хочу и дальше оставаться гарпией.
Даже если это означало нарушение закона.