Что до меня, то мои страхи рассеялись, так же как и уныние. Казалось, будто дом на моей стороне. С самой первой секунды, как я переступила его порог, он буквально взбодрил меня, заинтересовал и позабавил. Когда я проснулась на следующее утро в кровати Полины, в кровати обеих Полин, то, рассматривая темно-красные стены и мебель красного дерева, составлявшие яркий контраст с остальным домом, я подумала: «Это первый день, начало». Затем задалась вопросом, как буду себя чувствовать в последний день, в конце, и испытала искреннюю жалость к леди Леон.
Появился Альфред, в хорошем настроении. Он собирался завтракать в библиотеке.
Филип придет поговорить с тобой во время твоего завтрака. Он считает, что ты не должна вставать слишком рано. У тебя здесь будет насыщенная жизнь, постарайся вести себя тихо по утрам.
Альфред положил мне на кровать несколько газет и ушел. О нас в газетах было не так много: маленькая, сделанная со вспышкой фотография в «Фигаро»; объявление в «Таймс» о том, что мы прибыли, пока я не наткнулась на «Дейли пост». Всю первую страницу занимала огромная фотография Альфреда, с идиотски разинутым ртом, очевидно, выкрикивающим гитлеровское приветствие. Мое сердце сжалось, и я прочитала:
«Парижская миссия бывшего пасторского богослова сэра Альфреда Уинчема началась с неудачного инцидента. Когда месье Буш-Бонтан, который прервал свой отпуск, чтобы встретить сэра Альфреда на Северном вокзале, выдвинулся вперед с приветственным жестом, наш посланец грубо отстранил его и принялся пространно болтать по-немецки с высоким белокурым молодым человеком в толпе»
Я подняла голову от газеты. У моей кровати, смеясь, стоял Филип.
Вы не против? Люди всегда виделись с Полиной до того, как она вставала, это казалось хорошим тоном.
Боже, сказала я, вам будет не хватать этого прелестного лица под балдахином.
Сейчас все по-иному, он сел около кровати, и в некоторых отношениях симпатичнее. Итак, я вижу, вы добрались до инцидента.
Филип!
Только не говорите, что вас это расстроило. Это ничто по сравнению с тем, что будет: местный корреспондент «Дейли пост» Эймиас Мокбар вам нельзя забывать это имя готовит для вас всестороннюю обработку. Вы в черном списке Старого Ворчуна.
Но почему?
Так всегда бывает с английским послом в Париже. Кроме того, лорд Ворчун недолюбливает Альфреда, который, по-моему, и не подозревает о его существовании.
Он действительно не подозревает. Альфред читает только «Таймс», и ему глубоко безразлично, что пишет «Дейли пост».
Не будьте так уверены. Мокбар часто настраивает людей против себя. Мне пришлось прекратить с ним видеться, и мне это не по душе он чертовски славный старый воробей, нет ничего приятнее, чем пить виски со старым Эймиасом в баре «Пон-Рояль».
Но этот инцидент
Вам уже не все равно?
Разумеется, потому что он просто вымышлен.
Нет, Мокбар никогда ничего не выдумывает, вот в чем его дьявольская хитрость.
Альфред говорил с немцем на Северном вокзале?
Пока вас представляли мадам Ю, Альфред заметил бедного старого доктора Вольфа из Тринити-колледжа, который вглядывался в него в свете дуговых ламп. Конечно, будучи Альфредом, он сорвался с места. Потом сразу вернулся и все объяснил Буш-Бонтану. Инцидент не имел большого значения, однако он не был целиком вымышленным.
Но доктор Вольф не является высоким, белокурым молодым немцем он крохотный старый брюнет.
Мокбар никогда не видит вещи в точности так же, как другие люди, его стиль сугубо субъективен. Вам придется к нему привыкнуть.
Да, понимаю.
Есть множество вещей, к которым вам придется здесь привыкнуть, но я думаю, он из них худший. Что вы предприняли по поводу пресс-секретаря?
На следующей неделе прибывает Джин Макинтош. Я хотела сначала сама освоиться, и Альфред подумал, что до той поры вы протянете мне руку помощи, хотя я знаю, что вы слишком заняты.
Естественно, я это сделаю. Меня это забавляет, и я вам помогу, поскольку знаю порядок. Иной работы в настоящее время нет полное затишье на международном фронте, и все министры в отъезде. Буш-Бонтан завтра опять отбывает. Так что давайте приступим. Вот список людей, приславших цветы. Вам надо поблагодарить их. Затем Альфред счел, что вам следовало бы просмотреть мероприятия на эту неделю боюсь, весьма суматошную. Вам надлежит разобраться с коллегами нанести им визиты, ну вы понимаете, а здесь восемьдесят посольств, так что это займет определенное время.
Неужели в мире столько стран?
Конечно нет, вся эта штука великая чушь, но мы должны поддерживать иллюзию, чтобы угодить американцам. Ничто так не любят миллионеры, как быть послами. В настоящее время их восемьдесят, щедро жертвующих в партийные фонды. Нам приходится подыгрывать им. В маленьких странах, таких как Нормандские острова, в наше время практически все взрослые мужчины послы.
Я смотрела на список имен, который Филип мне дал.
Я знаю только одного человека из тех, что прислали цветы, Грейс де Валюбер.
Она все еще в отъезде, сообщил Филип. Откуда вы ее знаете?
Ее сын и мои двое дружат в школе. Они недавно гостили у нее в Провансе. Если они любезно обещали приехать сюда на Рождество, то это главным образом из-за Сигизмунда.
Милый Сиги, очаровательный ребенок, с чувством произнес он. Почему бы не сказать вам, Фанни, коль скоро мы такие старые друзья да и в любом случае вы, конечно же, и так это узнаете, что я влюблен в Грейс? При этих словах я ощутила маленький укол. Бесспорно, я предпочитала, чтобы Филип сосредоточился на мне, как во время пребывания в Оксфорде.
И с каким результатом? поинтересовалась я.
Она позволяет мне тереться рядом. Вероятно, ей нравится демонстрировать своему мужу, в которого она безумно влюблена, что кто-то безумно влюблен в нее.
Глупая старая любовь, промолвила я. Бог с ней. Давайте пройдем по списку. Кто такая миссис Юнгфляйш?
Милдред Янгфлиш. Американцы начали копировать нашу привычку не произносить имена так, как они пишутся. Она утверждает, что вы ее знаете.
Неужели? Но я совсем не помню
Она постоянно ездит в Оксфорд, так что, полагаю, вы с ней встречались.
У «диоровских» донов вероятно, хотя я почти с ними не вижусь: я совершенно не в их вкусе.
Наверное, да.
Ну вот, вы же сами понимаете. Как же прикажете существовать здесь, с такими людьми?
Ну-ну!
Миссис Юнгфляйш, конечно же, femme du monde? [19]
Да, действительно. Я знаю ее много лет мы ходили в одну школу обаяния в Нью-Йорке, когда я работал при ООН.
Вы ходили в школу обаяния? Я всегда полагала, что вы само обаяние.
Спасибо. Милдред и я отправились туда, чтобы выяснить, нельзя ли усовершенствовать наши манеры, но, как вы любезно предположили, мы обнаружили, что слишком продвинуты для этих курсов.
Вот мне бы они не помешали.
Вам это было бы бесполезно, поскольку вы не запоминаете людей. Память на имена и лица это азы обаяния, это входит в формулу «рад вас видеть», но вы должны показать, что знаете того, кого вам приятно видеть.
Я знаю мало американцев. Вам они нравятся, Филип?
Да, мне за это платят.
А в глубине души?
О, их нельзя не любить, бедняжек! Я чувствую к ним жалость, особенно к тем, что в Америке, они такие безумные, больные и испуганные.
Мы их здесь много увидим? Альфреду было сказано, что он должен с ними сотрудничать.
Избежать этого невозможно, это место буквально ими кишит.
Есть дружелюбные?
Дружелюбные? Они долго считали вас врагами. Впрочем, некоторые из них вам понравятся. Те, что здесь, делятся на три категории. Есть бизнесмены, пытающиеся занять выгодное положение на родине в качестве экспертов по Европе. Они боятся, что в Европе может возникнуть бум. Конечно, если он случится, они не хотят ничего упустить. Например, существует рынок произведений искусства все эти старинные антикварные предметы, которые надо «поженить» с долларом. (Изобразительное искусство переживает бум, поэтому они его любят, они даже своих детей называют в честь его шедевров.) В музыке тоже есть доллары музыка может быть так же доходна, как и изобразительное искусство. Искусство и музыку можно найти только в Европе вот они и приезжают сюда на их поиски. В то же время они не хотят остаться за бортом и дома, поэтому играют в беспокойную игру «Музыкальные стулья» между Европой и Штатами, летая туда-сюда на реактивных самолетах, становясь более больными, безумными и испуганными, чем прежде.
Чего они боятся?
Боятся, что кто-нибудь другой может успеть куда-то первым; боятся упасть замертво; боятся экономического спада. Потом еще существуют буквально тысячи должностных лиц, которым платят, чтобы они находились здесь. Их никогда не видно, за исключением нескольких коллег-дипломатов. Они чудовищно несчастны, сбиваются вместе в чем-то вроде гетто до смерти перепуганные, что утратят свой американский акцент.
Странно опасаться утратить именно это.
Для них это было бы ужасно. Они бы тогда навсегда получили клеймо не-американцев. И наконец, мы имеем экспатриантов типа Генри Джеймса[20], которые живут тут потому, что им невыносимо на родине. Пожалуй, немного чересчур серьезные, но по крайней мере не разглагольствуют без передышки об искусстве и долларах за ними будущее человечества. Милдред из их лагеря можно назвать ее комендантом лагеря.
Она мне понравится?
У вас не будет шанса полюбить ее. Она обожает Полину и готовится общаться с вами холодно и учтиво.
Тогда зачем она посылает мне цветы?
Это американский заскок. Они не могут этого не делать посылают их и друзьям, и неприятелям. Всякий раз, как они проходят мимо цветочного магазина, у них руки чешутся написать чье-то имя и адрес.
Я целиком за это, сказала я, глядя на присланный мадам Юнгфляйш душистый горошек на моем туалетном столике. Они прелестны
После нескольких дней в посольстве я начала подозревать, что происходит нечто странное. Конечно, в новом доме нельзя сразу во всем разобраться, однако я чуяла какую-то тайну. Из своей спальни отчетливо ощущала толпу веселящихся людей, что-то вроде вечеринки, которая проходила каждый вечер и продолжалась далеко за полночь. Ночью я часто просыпалась от взрывов смеха. Я полагала, что шум может исходить от соседнего дома, пока не обнаружила, что это многоэтажное офисное здание, принадлежавшее американскому правительству. Не могли же его сотрудники всю ночь хохотать? У моей кровати стоял телефон, от него, минуя посольство, тянулась прямая линия к коммутатору телефонной сети и незаметный маленький жужжащий звоночек. Он порой звонил, и когда я отвечала, то слышала сконфуженные фразы вроде: «О боже я забыл», «Cest toi, chérie? Oh pardon, Мadame, il y a erreur»[21] или просто «Ой!», и линия умолкала. Дважды газету «Таймс» приносили позднее обычного, с уже разгаданным кроссвордом.
Внутренний двор, похоже, всегда был полон элегантно одетых людей. Я предположила, что они пришли написать свои имена в нашей книге (чьи страницы, по словам Альфреда, читались, как список действующих лиц всей французской истории). В данном случае зачем они так часто группировались на маленькой наружной лестнице в юго-западном углу двора? Я могла бы поклясться, что снова и снова вижу одних и тех же людей со знаменитыми лицами, известными даже мне: украшенную драгоценностями портниху, похожую на куклу из мультфильма с составленным из коричневых мячей для гольфа лицом; некоего фельдмаршала, пианиста с виноватым видом, бывшего короля Хорошенькая молодая женщина, смутно мне знакомая, казалось, просто жила во дворе, постоянно перемещаясь по маленькой лестнице с цветами, книгами или граммофонными пластинками. Иногда она несла в руках огромную корзину для пикника. Поймав однажды мой взгляд, она покраснела и отвернулась. Мокбар, с которым я теперь познакомилась, частенько бывал на нашей улице Фобур и пялился сквозь наши ворота. Спутать его с кем-либо другим было невозможно; он имел идиллическую, безмятежно-счастливую наружность какого-то маленького старого грума обветренное лицо, согнутая спина, негнущиеся ноги колесом, длинные руки и копна пушистых седых волос.
Я хотел бы знать, не желаете ли вы сделать заявление? спросил он, вразвалочку приближаясь ко мне, когда я возвращалась домой от портнихи.
Заявление?
О ситуации в вашем доме.
Вы очень добры, но нет, спасибо большое, вы должны спросить моего мужа. Я вошла в дом и послала за Филипом.
Филип, произнесла я, там из газеты. Не хотите ли вы сделать заявление?
Заявление?
О ситуации в моем доме.
Он удивленно посмотрел на меня.
У кого комнаты на правой стороне двора? Видела ли я их, когда вы показывали мне дом?
Да, настала пора вам узнать. Дело в том, что Полина окопалась там, и мы не можем заставить ее съехать.
Леди Леон? Но она же уехала! Я видела ее в кинохронике. Как она может до сих пор находиться здесь?
Да, она уехала с Северного вокзала, однако остановила поезд в Орри-ла-Виль и вернулась обратно, все еще держа в руках розы Буш-Бонтана. Сказала, что очень больна, наверное, умирает, и вынудила миссис Тротт постелить ей постель в мезонине. Там есть нечто вроде маленькой квартирки, где раньше жил секретарь. Естественно, она ни в малейшей степени не больна. У нее там день и ночь топчется весь Париж. Странно, что вы их не слышали.
Я слышала. Полагала, что это американцы из соседнего дома.
Американцы никогда так не верещат.
Теперь мне все ясно. Но, Филип, это плохо для Альфреда. Такая нелепая ситуация в самом начале его миссии!
Министерство иностранных дел того же мнения. Они велят нам ее выдворить. Но как? Я только что опять говорил с Эшли. Вначале все думали, будто это шалость и через день-другой ей это надоест. Поэтому решили вас не беспокоить. Но теперь парижане присоединились к этой проказе, и стало модой приходить туда и навещать ее. Люди досрочно возвращаются из отпусков, чтобы поучаствовать в этом движении. Фешенебельные курорты в отчаянии некому фотографироваться на пляжах. Так что, конечно, она развлекается по полной программе, и я не знаю, как нам вообще убедить ее уехать. У нас у всех ум за разум заходит.
А не можем мы сказать слугам, чтобы ее не кормили?
Они и не кормят. Это Милдред приносит ей еду, как ворон.
Та, что с корзиной для пикника? Мы могли бы прекратить ее посещения велеть консьержу, чтобы не впускал ее.
Ему было бы неловко преградить ей путь. Он знает ее много лет.
Да, понимаю, и, конечно, мы не можем насильно увезти ее. Тогда не могли бы мы ее подкупить? Что она любит больше всего?
Представителей высших английских правительственных структур.
То есть членов парламента и тому подобных?
Министров, банкиров, архиепископа, хозяина замка Бельвуар, главного редактора «Таймс» и так далее. Ей кажется, что она видит, как вершится история.
Ну так это замечательно. Разумеется, эти политики должны быть на ее стороне. Почему бы им не заманить ее в Англию завтрак на Даунинг-стрит, присутствие на больших дебатах в четверг?
Вы не понимаете соображений Милдред. Они обожают ее присутствие в парламенте им невыносимо вообще устраивать дебаты, пока она не водворится там, на своем месте. Она лучшая аудитория, какую они когда-либо имели. Что же до завтрака на Даунинг-стрит, так она гостит там, когда бывает в Лондоне.
Господи
На самом деле она вовсе не является ключом к нашей проблеме.
Вы сказали, Милдред приносит еду.
Да, но еда для Полины ничего не значит.
Тем не менее она не может без нее обходиться.
Суть в том, что может. Полина часто ездит в Тринг на лечебное голодание. Для меня загадка это голодание. Люди на спасательных плотах начинают жрать друг друга через неделю; Полина и Милдред порой проводят в Тринге по целому месяцу и хоть бы кусочек отгрызли друг от друга.
Мы не можем допустить, чтобы она осталась тут еще на месяц. Несомненно, представители высших правительственных структур должны поддерживать своих сотрудников, Филип, и протянуть им руку помощи. Вы говорили с кем-нибудь из них?
Они делают, что могут. Премьер-министр беседовал с сэром Льюисом вчера вечером. Никакого толку. Сэр Льюис только сидел, прикрыв нос рукой, и трясся от смеха, в этой своей очаровательной манере, усмехнулся Филип. Но, в конце концов, что он может сделать? Не говоря уже о том, что это его забавляет.