Негодяй! взревел он. Напади на нас сейчас враги, ты чем бы оборонялся?
Йоргас потупил глаза.
Ты, бросивший свой щит на дороге? Ты бы уже был убит.
Йоргас поднял на василевса глаза, полные ужаса.
Что бы ты это запомнил, и никогда так не поступал, понесёшь наказание. Лохаг! Отстегать негодника розгами и отрезать нос.
Никифор резко развернулся и ушёл в шатёр, считая, что его приказ будет немедленно выполнен.
Что ж, пойдём, сказал Костас Йоргасу.
И они пошли к своему лоху.
Что делать будем? спросил Костас.
Йоргас приходился Костасу зятем. Ну, высечь, ладно, оно может быть и на пользу пойдёт, но отрезать нос! А что он дочери скажет?
Что сказали, то и делай, Йоргасу было всё равно, лишь бы скорей всё закончилось, и он бы пошёл спать.
Ладно, розги ты получишь, а нос резать не будем, может быть, не заметят.
Наутро, василевс приказал наказанного токсота с отрезанным носом, провести по лагерю с объяснением его вины, но сначала привести его к нему.
Каково же было его удивление, когда он увидел Йоргаса с целым носом. Взбешённый император послал за лохагом.
Кто ты такой, что посмел не выполнить мой приказ? обратился он к Костасу.
Костас молча смотрел куда-то вдаль, за спину василевса.
Он дал тебе денег?
Нет, василевс мой. Это муж моей дочери.
Никифор посмотрел на него молча, а потом сказал:
Понятно, и тут же приказал. Построить войско.
Вскоре войско было построено. Никифор приказал поставить Костаса и Йоргаса на колени перед войском, сам встал за ними и сказал:
Воины! Нам предстоят жестокие битвы и славные сражения. Мусульмане серьёзные противники. И мы, кроме храбрости и отваги, должны противопоставить ему железную дисциплину. Наши предки
«Интересно, чьих предков он имеет в виду? У василевса отец армянин, а мать мусульманка из Сирии», думало войско.
Наши предки эллины говорили: «Со щитом или на щите». Считалось, что лучше умереть, чем потерять щит. Этот воин, Никифор указал на Йоргаса, оставил свой щит на привале у Кирикийских ворот. Я приказал его наказать розгами и отрезать ему нос. Разве я не прав? Разве это не забота о вас всех, соратники мои? Что бы никто ни повторил его проступка, и не оказался безоружным на поле боя перед лицом неприятеля и не погиб от его руки! Но приказ не был выполнен. Этот воин оказался зятем своему лохагу. Как же он нанесёт увечья мужу своей дочери? Хотя мы помним, что великий римлянин Тит Манлий Торкват пожертвовал сыном ради дисциплины в римской армии. А насколько сын дороже мужа дочери? Но в результате его жертвы, римские легионы дошли до этих земель. И ради этой дисциплины, ради нашей армии, я прощаю воина, но наказываю лохага битьём розгами и отрезанием носа. Что бы вы помнили, что приказы выполняются беспрекословно и что бы всё войско остерегалось впредь небрежного отношения к своему оружию.
Палачи грубо оттолкнули Йоргаса, схватили Костаса и всыпали ему семь розог. А затем главный палач одним движением правой руки отрезал ему ножом нос, а левой рукой, в которой была тряпка, прижал рану.
Держи, пока кровь не остановиться, сказал он ободряюще Костасу.
Костас Григорос в этот день потерял нос и прозвище, но получил новое. Теперь его звали Костас Харон. Именно так, без носа представляли себе воины перевозчика в страну мёртвых.
Вскоре войско достигло Тарсоса. Никифор Фока приказал вырубить все деревья вокруг города, что бы жители Тарсоса не смогли устраивать засад и внезапных нападений на его войско.
Безжалостно вытоптанная сапогами солдат равнина вокруг Тарсоса представляла собой жалкое и угнетающее зрелище.
Жители Тарсоса не знали поражений от ромеев и смело вышли из города, построились сомкнутыми рядами ожидая боя, надеясь на милость аллаха в борьбе с неверными.
Василев со своей стороны выстроил тяжёлую пехоту скутатов. Сомкнув круглые щиты, выставив длинные копья, скутаты ждали начало боя. Заиграли трубы, воины развернулись направо. Между рядов на врага первыми кинулась лёгкая пехота метатели дротиков, лучники и пращники.
Тарсийцы выдержали первый удар, не дрогнув. Затрубили трубы, лёгкая пехота между рядами скутатов переместилась назад, за фаланги тяжёлой пехоты и, пополнив запас стрел и метательных снарядов, оттуда, с тыла, стали поражать ряды тарсийцев. А между рядами скутатов на врага пронеслась тяжёлая кавалерия катафрактарии. Правым крылом командовал сам василевс Никифор Фока, а на левое крыло он назначил Иоанна Цимисхия. Два конных клина врезались в ряды тарсийцев. Ряды качнулись, но выдержали удар, сомкнув ряды. Катафрактарии отхлынули в стороны, а на тарсийцев полетели стрелы и камни из пращей, делая бреши в стройных рядах. Всё-таки, тесно к друг другу стоящих воинов поражать легче. Ряды рассыпались, желая уменьшить поражения от стрел, и на них тут же обрушались катафрактарии. В рядах тарсийцев появились бреши, конница опять отхлынула, а на них навалились скутаты, расширяя длинными копьями бреши. Катафрактарии накинулись на фланги. Тарсийцы не выдержав, побежали к городу, потеряв немало своих воинов. Поднявшись на стены, они стали дразнить ромеев и метать в них копья.
Никифор опытным взглядом оценил возвышающиеся перед ним стены, увидев, что так в лоб к ним подступиться невозможно. Да, конечно, были бы тут русы или викинги с их упорством и печенеги с их луками, то можно было бы попробовать. А так нет. И приказал сесть в осаду, окружив город надёжной охраной.
Остальные воины ромеев, не занятые в осаде, занялись обычным делом грабежом окрестностей.
Это было в мае, а в середине августа Тарсос сдался. Жестокий голод сделал своё дело. Император милостиво разрешил жителям покинуть город, прихватив с собой только одежду, которую смогут унести в руках. Впрочем, брат императора Лев Фока дополнил разрешение и позволил менять своё имущество на вьючных животных ослов и мулов. И одежду, и прочие домашнее имущество можно было погрузить на них. Тарсийцы возблагодарили аллаха, поменяли всё ценное на животных, погрузили на них домашний скарб, а недалеко за городом они были жестоко ограблены людьми Льва Фоки.
Брат, упрекал Льва василевс, они конечно мусульмане, иноверцы, но так бы не надо. Христос завещал любить даже врагов своих.
Любить мусульман? удивился Лев. Тебе солнце напекло голову, брат.
Так завещал Христос.
Про мусульман он ничего не говорил. К тому же, если бы мы были на их месте, мы бы лишились не только имущества, но ещё и головы. Пусть радуются, что они целы остались.
В Тарсосе и окрестностях была набрана огромная богатая добыча, Никифор разделил её между воинами, оставил гарнизон, и войско двинулось назад.
Глава 9
По возвращении в Город Никифор Фока устроил триумф для жителей, где был восторженно принят народом. Золотые кресты, добытые в Тарсосе, которые ранее мусульмане отбили у ромеев, помещены в божьем храме. Всю осень и начало зимы жителей столицы развлекали состязаниями колесниц и другими зрелищами. Для приближённых василевс закатывал пиры.
В середине осени в Новый Рим прибыл посол Священной Римской империи германского народа епископ кремонский Лиутпранд. Ему предстояло добиться согласия на брак сына императора Оттона с одной из сестёр усопшего императора Романа, всё равно с какой, а в качестве приданного получить недавно завоёванную германцами Апулию, а ещё лучше вообще всю Южную Италию.
Но Священная Римская Империя германских варваров звучит нелепо и оскорбительно для ромеев. Про земли Южной Италии, населёнными греками и говорить нечего это прямой вызов.
К послу относились соответственно оказали крайне недружественный приём, унизить старались на каждом шагу, разве что только не били.
В конце декабря, на прощание Никифор Фока пригласил епископа Лиутпранда на пир. И что поразительно только его одного, без свиты и какого было сопровождения. Посадили вдали от василевса, пятнадцатым по счёту, как он потом посчитал, а скатерть перед ним постелить видно забыли. Но вино наливать не забывали. На столе стояли чаши с оливковым маслом, куда греки макали хлеб, и чаши с любимым греками рыбным соусом. От рыбного смрада у епископа кружилась голова. Но василевс Лиутпранда видел хорошо и во время пира его не забывал.
Ну, скажи германец, как там поживает ваш самозваный император? спросил Никифор, весело сверкая глазами. Ещё не представился?
Уезжал, император был жив, со смирением сказал епископ. Да продлит Господь дни его жизни! И почему самозваный? Его сам Папа Римский короновал.
Которого он, в знак благодарности, довёл до могилы, ревел насмешливый бас Фоки.
Зато сейчас тринадцатого Иоанна, Папу Римского, держит в кулаке, сообщил Никифор Эксакионит.
Что-что, а благодарными германцы быть умеют, подхватил Иоанн Цимисхий. Сделаешь им добро, они обязательно злом ответят.
Ты заблуждаешься, почтенный господин Иоанн, ответил Лиутпранд, мы народ благодарный и богобоязненный.
Да, сказал Никифор, до того Бога боятся, что не побоялись Папу назвать наместником апостола Петра. Не богохульство ли это, кир епископ?
Не богохульство, а по праву, возразил Лиутпранд, апостол Пётр был первым епископом Рима.
Врёшь! жёстко сказал Никифор. Не был апостол Пётр никогда в Риме, в этом вертепе разврата! Это вы, германцы, всё придумали. Он проповедовал у нас, здесь на Востоке. Вы и строчку последнюю из молитвы «Отче наш» выкинули. «Ибо Твое есть Царство и сила и слава, во веки веков, аминь». Царство Божье на земле у вас уже? Да? Гордыня это всё. Не от Бога то. Проклянёт вас Господь за дела ваши злые.
Глаза у Никифора горели злым огнём, но он перекрестился, взял себя в руки, успокоился.
Епископ хотел вроде что-то возразить ему, но василевс прервал его:
Ладно, не будем философствовать о Боге и апостолах его, ибо все мы грешны. Расскажи лучше о войске твоего повелителя и об оружии их.
Мой господин Папа Римский Иоанн ХIII
Да, согласился Никифор, а его повелитель архонт Оттон. Рассказывай.
И епископ стал подробно, как знал, рассказывать о германской армии, оружии и союзниках, преувеличивая всё, что мог и как мог. Рассказ его постоянно прерывался едкими замечаниями греков. Наконец Никифор Фока не выдержал и сказал, презрительно кривя верхнюю губу:
Ты всё лжёшь! Не умеют воины твоего архонта сражаться ни верхом, ни в пешем строю. Они боятся умереть от железа. И всеми силами пытаются защититься, и навешивают на себя излишнюю броню. Но размер их щитов и нагрудных пластин, длина мечей и тяжесть шлемов не позволяют им сражаться не тем ни другим способом. Если уж ты идёшь в бой, ты не должен бояться умереть. Если уж боишься, то сиди лучше дома. И защита из железа не поможет, если нет твёрдости духа. Никифор Эксакионит это проверил на твоих германцах. А мы все видели мусульман в бою. Которые почти без доспехов, с кривыми мечами такие чудеса храбрости вытворяют, что и не снилось вашим германцам.
Епископ не нашёлся, что ответить, а Никифор Фока продолжил:
Обжорство вот ваш кумир, а смелостью является пьянство, храбрость германцев как ветер. Трезвость для вас слабость, воздержанность страх. Нет у твоего господина и могучего флота на море. А у Нового Рима флот могучий. Я могу опустошить прибрежные города, обратить их в пепел! Я спрашиваю тебя, епископ: «Может ли твой господин хотя бы на суше противостоять нас со своими убогими силами?» Я не говорю про пир. На пиру вы нас переедите и перепьёте.
Храбрые римляне начал было Лиутпранд, но василевс его перебил.
Какие вы римляне? Это мы по праву называем себя римлянами. А вы варвары-германцы, лангобарды. А лангобардов били все, кому не лень. И мы будем.
Епископ Кремоны утешал себя мыслью, что император греков пьян, и возражать ему не стоит. Но в глубине души, Лиутпранд понимал, что Никифор Фока говорит правду, но эта правда не нужна была епископу.
И вот в это время на пиру появились послы болгар.
Часть вторая
Глава 1
На зелёных кудрявых холмах раскинулся Киев главный и самый древний град Руси.
В княжьем граде, на забороле стены стояла княгиня Ольга. Ей уже доложили, что однодеревки Святослава или моноскилы, как эти лодки называли греки, в устье Десны и движутся к Киеву. И ей не терпелось увидеть сына.
Княгиня Ольга к своим пятидесяти годам была по-прежнему красивой. Прекраса она и есть Прекраса. Как её не назови: хоть Ольгой, хоть Еленой. И Еленой в крещении она стала не только потому, что так звали мать равноапостольного Константина Великого, а ещё и потому, что была где-то в глубине веков и Елена Прекрасная. А вот с Константином не заладилось: сын Святослав наотрез отказался креститься. Да и Киев, в общем-то, стоял до неё, а новый строить вроде как не зачем. Хотя в мечтах представлялась, как Святослав в крещении наречённый Константином, копьём обводит семь холмов, намечая стены будущего города. Но мечтам не суждено было сбыться.
И вот на глади реки в лучах полуденного солнца показались чёрные чёрточки. Сын! Она стала спускаться со стены встречать свою кровиночку.
Однодеревки Святослава вошли в Почайну, причалили, князь легко выпрыгнул на берег и легко пошёл в гору по Боричеву оврагу, где его ждали.
Он шёл по тропе между двух жёлтых стен оврага и видел стоящую впереди всех мать, за ней Илью Моравеца, брата Глеба, Свенельда и прочих знатных вельмож киевских.
Обнял мать, со всеми радостно, весело поздоровался, даже с Глебом. Соскучился. Вошёл в ворота града и направился к родному терему. У крыльца его встречала Вера, держа за руки Ярополка и Олега, а за ней на крыльце стояли Малуша и Владимир. Подошёл, прикоснулся щекой к щеке жены, потрепал по голове сыновей. С Малушей поздоровался более тепло, что было отмечено окружающими, поцеловал в щёку ближе к губам. Вера вспыхнула обидой, мать недовольно сдвинула брови. Ну, да не привыкать. Мать всегда в пример отца ставит: у него всего была одна жена она. Верю! Даже не спорю. И даже не спрашиваю: откуда взялся Глеб? А тут всего две жены. Смешно говорить. У Свенельда вообще пять жён. А наложниц не счесть! И он их постоянно меняет. Что он в них ищет? Копается как петух в навозе. Что найти хочет?
Внутри терема его ждал Добрыня. Косая сажень в плечах, пшеничные волосы, стриженные в кружок, волнистая бородка. Поклонился по обычаю. Спина явно не гнулась княжеский сын! Чему удивляться?
Добрыня заведовал охраной терема. Было у него в подчинении целых двадцать человек. Ни бояре, ни киевляне искренне не понимали: кого боятся князю в собственном тереме и в собственном городе? Но княгиня Ольга веско сказала: «У греков так заведено». Ну, если у греков. Спорить не стали. Первоначально охраной терема заведовал Асмуд, а после его смерти стал Добрыня.
Найдя в переходах княжеского терема любимую женщину, Святослав обрёл и друга в лице её брата Добрыни. Они, считай сироты, и быстро нашли общий язык. У Святослава хотя и имелась мать, но ласкового слова он от неё не слышал и не помнил, что бы она хоть раз погладила его по голове. Святослав волей-неволей вырос суровым воином. Но и у сурового воина в жизни случается всякое, чем хотелось бы поделиться. Вот он и делился своими мыслями и сомнениями то с Добрыней, то с Малушей. Добрыня стал для Святослава и другом, и братом, и телохранителем, и думным боярином.
Святослав широко улыбнулся, протянул руку Добрыни, пожал, обнялся, похлопал по спине. Добрыня улыбнулся в ответ.