Флавио предложил сесть на ту сторону, которая не была освещена солнцем. Мы направились к столику со стороны маленькой улочки. Подойдя к нему, через раскрытые створки-двери увидели подошедшую из глубины самого кафе пожилую пару, которая тоже намеревалась сесть за этот столик. Я собрался было предложить уступить им место, как вдруг они приветственно улыбнулись, поздоровались с моим спутником, назвав его при этом профессором, и выбрали соседний.
Мы сели друг напротив друга. Флавио достал из внутреннего кармана пиджака сигару и, блаженно улыбаясь, сказал:
Это мой столик, это мое любимое место. Курить в Италии в заведениях, как вы, наверное, знаете, запрещено, но большего наслаждения, чем кофе с сигарой или сигара с виски, думаю, трудно представить. Вы не согласны? А разве сигару можно курить стоя на улице? Пропадает вся эстетика этого акта, все наслаждение ритуалом. А тут я сижу в кафе, но правая моя рука, в которой я держу сигару, находится на улице. Я не нарушаю законов, но в то же время не нарушаю и своего удовольствия.
А зимой? почему-то меня сразу заинтересовал этот вопрос.
Да, зимой сложнее, он улыбнулся, отчего у глаз его появилась сеть мелких, едва заметных морщин. Зимой эти створки не раскрывают, и тогда я курю свою сигару в других местах.
И снова мне показалось, что на самом деле он так не думает, что его совершенно не волнует закон, запрещающий курение, и что если понадобится, он этот закон легко проигнорирует.
Подошел официант. Мы заказали кофе, и я попросил принести меню. Флавио спросил:
Вы голодны? В той части кафе, которая выходит к Колизею, расположено бистро с типично итальянской кухней: пиццы, пасты, лазанья
Нет, нет! Я просто хотел попробовать мороженое.
В таком случае вам повезло: мороженное здесь предлагают одно из лучших в Риме.
Я заказал фисташковое; положил немного в кофе и стал наслаждаться невероятно сильными вкусовыми ощущениями этой комбинации. Мой собеседник курил, тоже с явным удовлетворением, опустившись плечами на спинку мягкого кожаного сиденья и слегка прищурив глаза. Он смотрел как будто сквозь меня. А я украдкой его разглядывал.
С момента нашего знакомства он ничуть не изменился, даже стрижка была та же. Я обратил внимание на его элегантную одежду: не броскую, как у братьев Лучиано, но стильную и выдержанную. Мое внимание привлекли необычные часы на его левой руке. Точнее, я решил, что это часы, не придумав ничего лучшего: отсутствовало заводное колесо или кнопки, а циферблат был закрыт крышкой со сложной рельефной гравировкой.
Рим, Рим мой вечный город моя вечность вдруг пробормотал он как-то печально, вразрез моему созерцательному настроению.
Я вопросительно посмотрел на него.
Вам нравится Рим? спросил он тихо.
Я посещал Рим всего несколько раз. Честно говоря, Париж мне нравится больше. Там я бываю часто и лучше ощущаю пульс и динамику этого города. А Рим всегда вызывал у меня какое-то странное противоречие.
Противоречие Да, вы правы. В нем очень много противоречий. Я вижу их каждый день, и мне трудно с ними примириться. Но я живу в этом городе, я его люблю.
Вы родились в Риме?
Он немного помедлил с ответом, затем посмотрел прямо на меня.
Да, я римлянин по рождению.
Улыбка исчезла, и лицо его стало серьезным. Эта фраза подействовала на меня как холодный душ. Интонация его голоса, когда он произносил ее, резко изменилась: он стал как будто совсем другим человеком. Я почувствовал, что он действительно римлянин, что бы это ни значило. Он произнес это так, как говорил Юлий Цезарь своим побежденным врагам. Что это: историческая гордость или нечто большее? Римский дух? Величие этого города сердца огромной и мощной империи я впервые ощутил здесь, сейчас, в этой фразе, в этом кафе. Ни величественные здания, ни захватывающие исторические описания ничто до сих пор не вызывало у меня таких эмоций. Я поймал себя на том, что смотрю на него с застывшей в воздухе ложкой мороженного и открытым ртом. Передо мной сейчас сидел совсем уже не профессор, а римский воин с лавровым венком на голове. Я закрыл глаза, чтобы стряхнуть это наваждение. Открыв, увидел его спокойное улыбающееся лицо.
Искренне признаюсь, сказал я, и надеюсь, вас не обидит мое дилетантское мнение: величие Рима меня не сильно впечатляет, а Колизей кажется мне огромной рушащейся стеной.
Я ожидал, что он начнет спорить со мной как настоящий историк и патриот, убеждать, что я не знаю и не вижу глубокого исторического смысла Рима. Но он, вздохнув, сказал:
Вы очень близки к истине. В современном Риме, как и в его более-менее известной нам истории, не осталось почти ничего из его былого величия. Никто его не знает и уже не познает таким, каким он был когда-то. Никто не несет его истинного духа его лицо приняло грустное выражение. Вы правы по поводу Колизея он протянул руку к правому карману своего твидового пиджака и извлек оттуда какой-то камешек. Возьмите, это на память от меня, от Рима и от Колизея в частности.
Я правильно догадываюсь это кусочек Колизея?
Да, это маленький обломок стены. Колизей рушится. Мэрия ищет средства на его укрепление, в котором он спешно нуждается. Один наш бизнесмен готов инвестировать нужную сумму за то, чтобы использовать вид Колизея в качестве логотипа своей продукции. Мэрия, кажется, согласна. Она согласна уже на все. Колизей рушится, наша история блекнет и исчезает. Исчезает Рим, исчезает Вечный город.
Он рассуждал как типичный историк, для которого прошлое всегда является более интересным и ценным, чем настоящее.
Конечно, словно отряхнувшись от своих раздумий, продолжил профессор, Рим переживал и худшие времена. Он был разрушен, отстроен, снова разрушен и снова отстроен Он горел, разрушался и возрождался. Но он жил. Пожалуй, это единственное, чего мне будет не хватать, когда я уйду, добавил он тихо.
Он говорил это очень печально, с искренней и глубокой тоской в голосе.
Но ведь история останется, сказал я, чтобы ободрить его и перевести разговор в более приятное русло. Вы, ваши коллеги, все римляне да и практически все люди в мире знают, помнят и любят Рим.
Его настроение действительно перешло в другое русло. Он замахал руками и громко сказал:
О, оставьте! Никто ничего не знает. По-настоящему никто ничего не знает. Никто не видел, никто не помнит, никто не знает. Почти никто. Это очень печально, но это так. Поверьте мне, историку: и про нас, и про наше время напишут когда-нибудь «истину» но отнюдь не правдивую.
Я решил не продолжать этот разговор: ему, историку, было, виднее. Поблагодарив за подарок, я обещал его хранить. А он в заключение сказал:
Этот осколок символизирует для меня знание, давно забытое и почти утерянное Маленькая крупица, частичка прошлого, сжатая в ладони
Мы попросили счет. Несмотря на странное настроение профессора, в общении с ним я не испытывал дискомфорта. Мне даже не хотелось уходить, и я бы с удовольствием провел здесь еще пару часов. Время в этом кафе как будто остановилось. В Москве с ее динамикой, торопливостью, расстояниями, экспрессивностью и вечными пробками время просто летит. За ним не успеваешь гнаться и только сильно устаешь. Сейчас, впервые за десятилетие своей самостоятельной бизнес-карьеры, я четко осознал, насколько глубоко я погрузился в работу. Отдавал всего себя без остатка для процветания своего бизнеса, для поддержания хорошего стандарта жизни и, в конце концов, для своей внутренней удовлетворенности. Сейчас я понял, что не удовлетворен достаточно. И бизнес к этому не имеет никакого отношения. Слова моего собеседника открыли в моей душе неведомую для меня самого дверь в мой внутренний мир, в мир моей настоящей, нематериальной удовлетворенности. И теперь, когда я осознал, что дверь эта существует, я понял, что всегда буду думать об этом и мне всегда будет не хватать этой маленькой частички истории в ладони.
Глава VI
Из Рима я улетел довольно поздно, последним рейсом, поэтому весь следующий день провел дома. Проснувшись к обеду, начал бесцельно ходить по квартире, то подходя к окну, то снова ложась на диван. Погода не способствовала хорошему настроению и отбивала всякое желание выходить на террасу. Нет, радость, конечно, была. Внутренне я говорил себе, что я счастлив от того, что удалось заключить эту сделку, на которую я совсем уж перестал надеяться. В моей карьере это являлось очередным и немалым достижением. Конечно, предстояло еще много работы, но это было уже второстепенно. Работой приятно заниматься, когда она оплачивается. А судя по моим подсчетам, оплачиваться моя работа теперь должна была очень хорошо. «Почему же я тогда не радуюсь искренне, по-настоящему? думал я, глядя на унылый день за окном. Потому что добился того, чего хотел, и оно в один миг перестало представлять интерес? Потому что пропал охотничий азарт?» Я не мог себе этого объяснить. Почувствовать себя полностью счастливым мешало какое-то неуловимое чувство, что все это немного не то. Не те эмоции хотелось бы испытывать сейчас, не такую радость, которая ничего не могла изменить для меня в этом городе, накрытом серым покрывалом не то тумана, не то мелкого холодного дождя.