Из этих примет я уяснил, что мы пересекаем озеро, таящее множество опасностей, что воды и берега его населены духами зла и демонами, и потому я покорился судьбе и душу свою вручил Господу. Сила Господня пересилит любые козни дьявола. Едва последние слова моей молитвы к Богу против сил тьмы слетели с уст, как туман внезапно прорезал луч света, и засияло солнце, обрядив мир в одеяние из всех цветов радуги и золота!
Зажглось солнце, и сгинула тьма. Густой туман сменился сначала неясной полупрозрачной дымкой, а затем, чуть помедлив на склонах гор, исчез, укрывшись в мрачных расщелинах скал. Поверхность озера теперь казалась залитой серебром, окружавшие его горы сияли золотом, а леса под лучами солнца словно пламенели. Сердце мое переполнилось восторгом и благоговением.
Когда лодка наконец приткнулась к берегу, я осмотрелся. Озеро лежало в длинной, узкой ложбине. Справа громоздились скалы, их вершины поросли дикими соснами, но слева и перед нами лежала маленькая чудесная страна, и в центре ее высилось большое здание. То была обитель Святого Варфоломея, летняя резиденция Его Преосвященства, настоятеля, отца Андрея.
Обитель утопала в саду, но пространство его было небольшим: со всех сторон (кроме той, где озеро) его обступали скалы, поднимавшиеся ввысь на тысячу и более футов. Там, в вышине, на полпути, они внезапно обрывались, образуя обширный уступ, поросший яркой зеленой луговой травой.
Под лучами солнца он сиял, как изумруд, в оправе из серого камня скал. Мой провожатый протянул руку, показывая мне на уступ, и сказал: «Это единственное место во всей округе, где растут эдельвейсы». Значит, подумал я, это то самое место, где Бенедикта рвала чудесные цветы, которые затем принесла мне несчастному узнику. Я замер, устремив свой взгляд в вышину, и чувство, которое невозможно выразить, охватило все мое существо. А мой юный друг вновь почувствовал прилив сил и теперь прыгал, кричал и пел в восторге. Я ощутил, как горячие слезы скатились из моих глаз, потекли по щекам, и прикрыл лицо капюшоном.
XXI
Оставив лодку, мы стали подниматься в горы. О, Господи! Знаю я, ничто не создается Тобой без цели и смысла, но для чего Ты нагромоздил эти утесы, и почему Ты засыпал их склоны камнями и обломками сие недоступно моему ничтожному разумению, поскольку не преодолеть их ни человеку, ни дикому зверю.
Много часов мы поднимались, но в конце концов достигли перевала и здесь устроили отдых. Я присел на камень, ноги не слушались меня, я задыхался и чувствовал ужасную слабость и головокружение. Я огляделся, но повсюду взор мой натыкался только на серые камни, испещренные прожилками и вкраплениями красного, желтоватого и коричневого цвета. Вокруг меня были только камни огромные нагромождения обломков и ничего больше ни кустика, ни одной травинки не росло здесь: только скалы, расщелины, забитые снегом, льдом, да снежные шапки на вершинах, царапающих небо.
Но, если приглядеться повнимательней, в этих диких скалах была жизнь между утесами я обнаружил несколько цветков. И в том я увидел промысел Божий жуткий, дикий пейзаж, сотворенный Создателем, казалось, устрашил Его самого, и Он, чтобы смягчить впечатление, в беспорядке разбросал прелестные цветы на этой бесплодной земле. Эти цветы поражали своей целомудренной чистотой и, несомненно, отмечены были Божьей благодатью. На них и указал мой юный провожатый, объяснив, что прекрасные золотые соцветия принадлежат тому самому растению, корни которого мне предстоит выкапывать.
Минул час, и мы продолжили наш путь. Был он долог, и, казалось, мои ноги с трудом несут бренное тело и едва находят тропу в нагромождении камней. Но все имеет свой предел, и наконец мы достигли цели уединенного ущелья, стиснутого огромными черными скалами. В центре стояла маленькая хижина, сложенная из больших необтесанных камней, с низким входом. Вот тут, объяснил провожатый, мне предстоит жить. В доме была только одна комната, никакой обстановки не было вовсе. Широкая деревянная скамья с охапкой сена вместо постели станет моим ложем. В хижине был очаг, немного дров и несколько примитивных глиняных сосудов для приготовления пищи и ничего больше.
Пока я размышлял, мой юный друг схватил кувшин и опрометью выскочил из хижины, оставив душу мою в смятении перед дикостью и жестокостью места, где мне предстоит укрепить ее для служения Господу. Вскоре мальчик вернулся. Он нес сосуд бережно, двумя руками и, увидев меня, испустил радостный клич, и эхо его отразилось многократно со всех сторон. Настолько глубоко было мое уныние, и я вдруг так обрадовался его внезапному появлению, что чуть было не ответил тем же радостным криком на его приветствие. Но сдержался, поскольку иная мысль пронзила мое сознание где мне, ничтожному, достать сил, чтобы вынести заточение в этой уединенной обители?
Когда мальчик поставил кувшин на землю, тот оказался до краев наполненным молоком. Затем из складок одежды он извлек изрядный кусок сливочного масла, завернутый в листья какого-то местного альпийского растения, и, наконец, появился круг белоснежного сыра, сдобренного ароматными травами. Вид этих сокровищ настолько восхитил меня, что я попробовал даже пошутить и спросил его:
Допустим, что в этом чудном месте сыр и масло запросто растут на склонах гор, но скажи: ты что же, разыскал где-то здесь еще и молочный источник?
Можете верить в эти сказки, если хотите, ответил мальчик. Но мне проще добежать до Черного озера и попросить еды у женщин, что живут там.
С этими словами он принялся разжигать огонь в очаге, а затем, набрав муки, стал месить тесто, намереваясь приготовить пирог.
Итак, мы не одни в этой глуши, заключил я. Скажи мне тогда, где же находится это озеро, на берегах которого живут добрые люди?
Черное озеро совсем недалеко отсюда, ответил мальчик, тщетно пытаясь спасти слезящиеся глаза от едкого дыма. Нужно обогнуть эту гряду, он показал рукой, и спуститься вниз. Там над озером есть утес, и на нем стоит сыроварня. Но это плохое место. Потому и озеро называют Черным. Воды озера так глубоки, что достают до царства сатаны, а по берегам в скалах много глубоких расщелин, трещин и провалов Иногда, мальчик понизил голос, слышно даже, как в аду ревет пламя и как жутко стонут грешные души. Говорят, нигде в мире нет более зловещего места там живут демоны ада и злые духи. Берегись их! Конечно, продолжал он, ты человек святой, но и ты можешь заболеть и пострадать, несмотря на свою святость. А молоко, масло и сыр тебе лучше брать на Зеленом озере, от Черного озера нужно идти еще дальше вниз. Нет нужды самому беспокоиться об этом: я скажу женщинам, чтобы они приносили все, что нужно. Они будут только рады услужить тебе. А если ты возьмешь на себя труд причащать их каждое воскресенье, тогда никакие козни дьявола тебе не страшны, прибавил он, смеясь.
Наша трапеза доставила мне истинное наслаждение (ничего вкуснее я не ел!). Тем временем последние лучи солнца осветили наше убежище. Мальчик соорудил себе ложе, лег и мгновенно уснул. Но он храпел так громко, что я, несмотря на всю усталость, с трудом смог последовать его примеру.
XXII
Когда я проснулся, солнце уже поднялось над горами, и теперь вершины пламенели в его неистовых лучах. Внезапно я ощутил страшное одиночество и вскоре понял, что действительно остался один в этой глухомани, мой спутник покинул меня, отдаленное эхо донесло до меня звуки его веселого голоса то ли песни, которую он распевал по своему обыкновению, то ли просто радостных возгласов.
Итак, он ушел, даже не простившись Едва ли потому, что ему было жаль тревожить мой сон, скорее, он спешил успеть добраться до Зеленого озера, пока не опустились сумерки. Но тут я обнаружил, что в очаге горит огонь, а рядом сложена изрядная вязанка хвороста. Мой разумный друг не забыл и о моем обеде на столе стоял кувшин, рядом лежал кусок хлеба. Бросив взгляд на свое жесткое ложе, я обнаружил, что старая солома, покрывавшая его, исчезла. Вместо нее теперь лежало сухое, ароматное сено горных трав и сверху шерстяное одеяло. Сердце мое наполнилось теплом и благодарностью к юному отроку.
Продолжительный сон освежил меня, и еще долгое время я бодрствовал, сидя возле своего обиталища, погруженный в молитвы и думы. Пришли сумерки, а с ними и вечер, наступила ночь. Под черным уже небом громоздились серые утесы и скалы, но в небе светили звезды и милостиво мигали мне. Здесь, в горах, они казались прекрасней и сияли ярче, чем в долине, и были так близки, что я воображал, что до них можно дотронуться стоит только протянуть руку.
Той ночью я долго не ложился спать под небом и звездами я погрузился в себя, в свои думы и чаянья. Дух мой парил, словно, коленопреклоненный, я замер у церковного алтаря и всем своим существом ощущал присутствие Бога. Много часов я провел в медитации и наконец почувствовал неземную благодать и умиротворение, сошедшие на меня, как снисходят они на невинное дитя, прижавшееся к материнской груди. Так и я вобрал его, приникнув к тебе, о, Природа, матерь всех нас!
Никогда и нигде до той поры не доводилось мне наблюдать утренней зари столь прекрасной. Горы, скалы, утесы порозовели и казались прозрачными. Воздух, наполненный звенящим серебряным светом, был так свеж и чист, что чудилось каждый вдох дарует новую жизнь. Ночью выпала обильная роса, и теперь, при свете дня, ее крупные, прозрачные капли сияли, как драгоценные камни, рассеянные повсеместно: на листьях горных растений, на мертвых каменных склонах. Было тихо, и никто не мешал моей молитве.
Внезапно тишину разорвал звук голосов. Очнувшись от молитвы, я огляделся. И хотя я отчетливо слышал голоса, ясно различал слова песни, никого не видел. Казалось, не люди, а сами горы поют эту песню. Вспомнив вдруг зловещую славу этих мест, я осенил себя крестным знамением, прошептал молитву заклятие силам зла и стал ждать развития событий.
Пение между тем продолжалось, и вскоре я смог определить, откуда доносились звуки, а затем и разглядеть три женские фигуры, поднимающиеся по крутому склону. Скоро и они заметили меня, и песня прервалась. По их поведению и тем восклицаниям, что донеслись до меня, я определил, что они вполне земные создания, а потому спокойно стал дожидаться, когда они приблизятся.
Уставшие женщины устроились на траве рядом со мной и стали рассказывать, что пришли сюда с берегов Зеленого озера и рады, что теперь у них в горах вновь поселился святой отец и, что особенно приятно, такой молоденький и красивый При этих словах, как я заметил, в темных глазах их зажглись веселые искорки, а на лицах засияли яркие улыбки.
Я же спросил их, не боятся ли они жить в этой дикой горной стране? В ответ они дружно рассмеялись, обнажив ровные белоснежные зубы. Против медведей у них в хижине есть охотничье ружье, объяснили они, а против демонов они знают заклятья и молитвы, потому не боятся. К тому же, они не столь одиноки, как это может показаться, каждое воскресенье к ним из долины приходят их дружки охотники, они охотятся на медведей, а потом, вечером, устраивают веселье. Узнал я также, что здесь в горах нередко можно встретить людей, особенно на альпийских лугах, где пастухи и их стада проводят все лето. Кстати, самое лучшее пастбище принадлежит монастырю и находится совсем рядом.
Милое щебетание девушек развеселило и согрело меня, и беспокойство, не отпускавшее-таки меня, ослабло. Прежде чем расстаться, я благословил их, а они, поцеловав мне руку, ушли, как и появились, смеясь, напевая и весело восклицая в восторге юности и здоровья. Глядя на них, я вдруг подумал, что здесь в горах люди живут куда как лучше и счастливее тех, глубоко внизу, в долинах. Они чище душой и помыслами своими, и это заметно. Мне подумалось, это потому, что жизнь их проходит так близко к Небесам и к Богу.
XXIII
Голоса девушек стихли вдали. Провизию, что они принесли, я отнес в хижину. Пора и мне приниматься за работу. Я нашел маленькую лопатку, оставленную предшественником, взял сумку и отправился на поиски корней. Растение это росло здесь в таком изобилии, что очень скоро моя спина от постоянной работы согнувшись сильно разболелась. Но я не прервался для отдыха, а продолжал свои труды, намереваясь собрать как можно больше кореньев, чтобы в монастыре смогли оценить мое усердие и покорность.
Я увлекся и не обратил внимания, что довольно далеко отошел от хижины, не интересовало меня и то, в какую сторону я двигаюсь. Погруженный в собственные мысли, я мог бы погибнуть, если бы в последний миг не оглянулся, я стоял на самом краю обрыва над разверзнувшейся пропастью Она была столь глубока, что у меня перехватило дыхание от ужаса, и я застыл с криком на устах. На дне этой бездны, так глубоко, что я едва находил в себе силы взглянуть вниз, можно было различить маленькое круглое озеро, зловещее, словно око дьявола. На его берегу, невдалеке от утеса, нависшего над водой, стояла хижина, крытая, как здесь водится, пластинами сланца. Под крышей домика вился синий дымок. Неподалеку, на маленьком узком клочке травы, паслось несколько коров и овец. Как в этом угрюмом месте еще могут жить люди!
Потрясенный, я долго стоял над пропастью, как вдруг раздался звук, который вывел меня из задумчивости и заставил вновь содрогнуться от страха: я услышал голос, и голос отчетливо звал кого-то по имени. Звук этот шел откуда-то за моей спиной, произносимое имя звучало для меня с такой знакомой сладостью, что я, ужаснувшись, осенил себя крестным знамением, я был уверен, что это уловка феи, и она насылает на меня свои чары. Я вновь услышал тот же голос, и в этот раз сердце мое забилось так сильно, так неистово, что я чуть не потерял сознание, это был голос Бенедикты! Бенедикта! Бенедикта в этой глуши и я здесь и никого нет рядом! О, Святой Франциск! Будь мне поводырем, чтобы не сбился я с пути Божественного промысла!
Я обернулся и увидел ее. Она стояла безмолвно, и я пошел навстречу ей. Я шел к ней, в душе вознося хвалу Святой Деве, хотя прости меня, грешного, Господи! в сумятице мыслей едва произносил Ее святое имя.
Боже мой! Как изменилось бедное дитя! Прекрасное лицо стало белее мрамора, огромные глаза потухли, и в них затаилась невыразимая скорбь. Одни лишь ее чудесные волосы были все те же и золотыми волнами сбегали на плечи.
Мы стояли и глядели друг на друга, ошеломленные встречей, пока я, наконец, не спросил ее:
Неужели это ты, Бенедикта? Та, кто живет в этом страшном месте в хижине на берегу Черного озера? Отец тоже с тобой?
Она ничего не ответила, но от меня не укрылось, как задрожали ее губы, словно она пыталась сдержать рвущиеся наружу рыдания.
Отец живет с тобой? снова повторил я.
Она ответила так тихо, что ответ ее можно было принять за вздох:
Мой отец умер
Боль ее пронзила ответной болью мое сердце такой острой, что я не смог вымолвить ни слова в ответ. Бенедикта отвернулась, стараясь скрыть хлынувшие из глаз слезы, но я видел, как сотрясаются от рыданий ее хрупкие плечи. Не в силах более сдерживать себя, я шагнул навстречу, взял ее руку и, пытаясь изгнать из самых дальних тайников своего сердца все грешное, произнес:
Дитя мое, милая Бенедикта, твой отец ушел, но другой Отец не покинет тебя и защитит от всех напастей. А я, жалкий и ничтожный слуга Его, буду орудием Его Святой воли и помогу тебе пережить это великое горе. Тот же, кого ты так безутешно оплакиваешь, не канул бесследно, он перенесся в лучший мир, и Господь на оставит его своей добротой.
Но слова мои, казалось, только пробудили дремлющую скорбь девушки. Силы совершенно оставили ее. Она опустилась на землю, и слезы, более уже не сдерживаемые, хлынули из глаз; рыдания так сильно сотрясали ее тело, что душа моя переполнилась тревогой. Я склонился над нею, и теперь уже мои собственные слезы катились по ее золотым прядям. Разум мой повелевал мне поднять ее с земли, но руки отказывались повиноваться. Минуло время, прежде чем девушка начала приходить в себя и заговорила, но речь ее была такова, словно она говорила не со мной, а обращаясь к самой себе.