Ритуалы Амос презирал; по его словам, Яхве устал слушать монотонное пение священников и благочестивое бренчание их арф. Истинная религия существует не для того, чтобы удовлетворять эстетические аппетиты правящего класса: ее дело взывать к деятельному состраданию. Яхве желает, чтобы «справедливость текла, как вода и правда как бурный поток!»[95]. Скоро, предупреждал Амос самарян, враг вторгнется на их землю и разграбит их дворцы, и врагом этим окажется не кто иной, как их нынешние добрые друзья ассирийцы. Яхве, божественный воин, выведший ам-Яхве «из Египта», возвращается на тропу войны. Он поразит царства Дамаска, Филистии, Тира, Моава и Аммона все они виновны в военных преступлениях и насилии над справедливостью и на этот раз будет сражаться не на стороне Израиля. Напротив, он поведет священную войну против Израиля и Иудеи, используя Ассирию как свое излюбленное орудие[96]. Иеровоам, пренебрегающий своим священным долгом перед бедняками, будет убит, его царство уничтожено, а народ «непременно будет выведен из земли своей»[97].
Это пророчество было записано, и следующие поколения внимали ему со страхом и трепетом, ибо примерно через шестьдесят лет после того, как Амос изрек эти слова, царство Израильское столь высоко вознесшееся в его время в самом деле было сокрушено Ассирией.
Чтобы предсказать такое развитие событий, быть может, и не требовалось божественного откровения. Пророки тех времен напоминали скорее нынешних политических обозревателей. Уже некоторое время Ассирия, расположенная на территории нынешнего северного Ирака, покоряла одно за другим царства на западе, устанавливая свою власть над равнинами, отделяющими ее от Средиземноморья, и над пролегающими там торговыми путями. Царство Израильское в нынешних, расширенных своих границах оказалось у нее на пути. Военная мощь Ассирии не знала себе равных, правители ее старательно культивировали в соседях страх и трепет жестокими репрессиями[98]. Стоило Иеровоаму совершить лишь одну ошибку и Яхве использовал Ассирию, чтобы покарать Израиль за бесстыдную жестокость к простому народу. Позднейшие поколения израильтян, обращаясь к пророческим речениям прошлого, чтобы провидеть в них будущее, создали политологию науку, помогающую предвидеть бедствия и их избегать. Предсказания Амоса напоминали им, что погоня за материальным успехом за счет нравственности может привести к самым печальным последствиям.
Но Амос не всецело полагался на собственные политические прозрения. Он чувствовал, что его вдохновляет Бог; это вдохновение он переживал, как необоримую силу, действующую в нем: «Лев рычит: кто не устрашится? спрашивал Амос. Яхве говорит: кто откажется пророчествовать?»[99]. Это Яхве повлек его, против его собственной воли, из Фекои в Северное царство Израиля, где он был нежеланным чужаком[100]. Он говорил, что имел видение Яхве, стоящего «у алтаря»; однако божественное было для него и силой, ощущаемой внутри себя[101]. Это станет важной темой в истории писания: Яхве ощущался и переживался не просто как некое внешнее «Существо», но как вездесущая реальность, имманентная и человеческой душе, и природному миру, и историческим событиям. Израильтяне не были склонны к рефлексии, однако Иеремия, пророчествовавший в Иерусалиме в VI веке до н. э., красноречиво описывал невольную, даже, казалось бы, насильственную природу собственных пророческих откровений. Он настаивал: Яхве вложил божественные слова в уста его, так что эти слова стали его собственными[102]. Он переживал откровения как своего рода соблазн, как неодолимую силу, побуждающую его говорить, хочет он того или нет:
И подумал я: «не буду я напоминать о Нем и не буду более говорить во имя Его»; но было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог[103].
Современника Амоса Осию, единственного северного пророка, Яхве, по-видимому, принуждал совершать извращенные, ненормальные поступки: «И сказал Господь Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует земля сия, отступив от Господа»[104]. Так сам Осия стал воплощением того, что воспринимал как неверность царства Израильского Яхве. Как мы уже видели, жители Иудеи и Израиля пока еще не были монотеистами. Яхве был богом войны; но кто знал, много ли он понимает в сельском хозяйстве, от которого зависит экономика? Как и другие народы, израильтяне воспринимали силы природы как священные силы, и для них было естественно чествовать союз Ваала и Анат. Разве не сексуальное соитие этих двух божественных сущностей вернуло земле плодородие после того, как Мот, бог бесплодия, превратил ее в иссохшую пустыню? Игнорировать такой хорошо известный, проверенный источник блага было бы не просто неестественно это стало бы преступной глупостью, ибо неурожай означал страшную беду для всей страны. Культ Ваала включал в себя ритуализованный секс, и когда Гомерь, жена Осии, стала священной блудницей этого культа, Осия пришел к мысли: такую же ревность, что и он сейчас, испытывает Яхве, когда народ его блудит вслед чужих богов. Свое желание вернуть Гомерь он переживал как страстную жажду Яхве добиться верности от неверного Израиля[105]. Впрочем, современники Осии, скорее всего, по большей части воспринимали его обличение культа Ваала как эксцентричное, извращенное и даже богохульное.
Осия говорил о временах, когда народ Израиля поклонялся одному только Яхве хотя такое вряд ли было в действительности. Впрочем, он проповедовал не столько монотеизм, сколько монолатрию: другие боги, вполне возможно, существуют, но в Израиле следует поклоняться лишь одному богу Яхве. Осия описывал Яхве как безжалостного монарха, который, подобно ассирийским царям, готов беспощадно сокрушить непокорного союзника:
Опустошена будет Самария, потому что восстала против Бога своего; от меча падут они; младенцы их будут разбиты, и беременные их будут рассечены[106].
И снова: позднейшие поколения читали эти пророчества, вспоминали, что Ассирия действительно разорила Израиль и некоторые начинали считать культовую неверность Яхве политически опасной.
Бога Осия рисует самыми отвратительными красками. Писания часто отражают современный им уровень жестокости и насилия; Ассирия удерживала власть в регионе при помощи именно таких зверств, которые Осия, как нечто само собой разумеющееся, приписывает Яхве. Восставшие вассалы неизбежно сталкивались с самым жестоким военным подавлением; их принуждали платить тяжелую дань и проходить торжественную церемонию заключения завета, во время которой они клялись служить одной лишь Ассирии. Ассирийцы настаивали на том, чтобы все, как аристократы, так и простолюдины, выражали «лояльность» (хесед) ассирийскому царю. «Хесед» часто переводится как «любовь», но более точный перевод «лояльность». От вассалов требовалась не нежная привязанность к их жестокому повелителю, а всего лишь отказ от всяких союзов с иностранными государствами соперниками империи[107]. Пророчества Осии редактировались уже после 722 г. до н. э., когда Израиль был разгромлен Ассирией. Редакторы уже знали, что Израиль вступал в мятежные союзы против Ассирии и в отместку за это ассирийские войска безжалостно вырезали мужчин, женщин и детей. Позднейшие поколения заключили из этого, что, вступая в союзы с иными богами, также могут заплатить за это самую суровую цену, ведь Яхве предупреждал Осию, что нет смысла умилостивлять его старинными ритуалами жертвоприношений: «Лояльности [хесед] хочу я, а не жертвы»[108]. Возможно, именно Осия первым ввел идею завета между Богом и Израилем; хотя эта концепция выражена в сюжетах, относящихся к гораздо более древним временам, мы не знаем, когда и как эти повествования приобрели свою окончательную форму[109].
Далее мы увидим, что пророки Иудеи отвечали на политическую опасность по-другому. Встретившись с угрозой от соседней державы, они никогда не упоминали исход Израиля «из Египта». Вместо этого они полагались на завет Бога с Давидом. Но Осия опирается на историю Иакова, северного героя, от которого Израиль получил свое имя, о котором рассказывали, что он «боролся с Богом» в Вефиле. Иаков предал своего брата Исава как Израиль ныне предает Яхве, и, чтобы вернуть милость Яхве, Израиль, подобно Иакову, должен вступить в битву с Яхве и с самим собой:
Еще во чреве матери запинал он брата своего, а возмужав боролся с Богом. Он боролся с Ангелом и превозмог; плакал и умолял Его; в Вефиле Он нашел нас и там говорил с нами. А Господь есть Бог Саваоф; Сущий имя Его[110].
Осия также опирался на воспоминания об Исходе, когда Яхве вывел Израиль «из Египта» и жил вместе со своим народом-младенцем в пустыне во времена близости и невинности[111]. Здесь перед нами древнейшее библейское упоминание о «годах в пустыне», последовавших за Исходом, когда Израиль бежал от имперского правления и под водительством Яхве скрылся вдали от цивилизации:
Узами человеческими влек Я их, узами любви, и был для них как бы поднимающий ярмо с челюстей их, и ласково подкладывал пищу им[112].
Но Израиль начал приносить жертвы Ваалу и, следовательно, обречен был вновь пасть жертвой имперской власти: «не возвратится он в Египет, но Ассур он будет царем его»[113].
В 745 г. до н. э. Тиглатпаласар III упразднил систему вассалитета и напрямую включил все вассальные государства в Ассирийскую империю. При малейшем намеке на недовольство он депортировал весь правящий класс мятежного народа и заменял его людьми из других частей империи. Таков был политический контекст видения южного пророка Исаии[114]. Исаия был из царского рода, возможно, священником. Ни он, ни Михей, современный ему пророк, также с юга, ни словом не упоминают об Исходе: вместо этого Исаия вдохновлялся культом Иерусалима, Града Давидова. Исаия ожидал дня, когда «все народы» стекутся поклониться Яхве в храм на горе Сион, воспроизводящий Эдемский сад. Тогда состоится возвращение к первозданному раю, где все создания будут жить в гармонии друг с другом волк со львом, пантера с ягненком[115].
До сих пор ассирийская угроза не затрагивала Иудейское царство; однако оно оказалось вовлечено в борьбу, когда иудейский царь Ахаз (царст. 736716 гг. до н. э.) отказался присоединиться к антиассирийской коалиции Дамаска и Израиля, чьи объединенные войска скоро двинулись на юг, чтобы осадить Иерусалим. Убежденный, что Иерусалим, Град Яхве, неприступен, Исаия убеждал Ахаза стоять твердо. И сам Яхве подал Ахазу знак. Царица его забеременела и сын ее должен был восстановить славу Дома Давидова: «Молодица [альма] во чреве приимет и родит сына, и нарекут ему имя Имману-Эл [с нами Бог]»[116]. Но прежде чем дитя войдет в сознательный возраст, царства Израильское и Дамасское будут уничтожены, так что Ахазу придется возложить все надежды на одного Яхве. Однако, к негодованию Исаии, Ахаз предпочел сдаться ассирийскому царю, который вскоре вторгся в пределы Израиля и Дамаска и переселил множество их жителей в иные земли. К 733 г. до н. э. процветающее когда-то царство Израильское сократилось до города-государства с царем-марионеткой на престоле. В знак покорности новому властелину Ахаз заменил Алтарь жертвоприношений во дворе Соломонова храма новым алтарем в ассирийском стиле.
Исаия оплакивал этот недостаток веры в гарантированную Богом безопасность Иерусалима. Но настаивал: падение Израиля лишь временная неудача, и Яхве готов выполнять завет, заключенный с Давидом. Рождение царевича Езекии, которого Исаия почтил титулом «Имману-Эл» верный знак, что Бог воистину со своим народом. Это луч надежды для павшего соседа Иудеи: «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет!»[117] Исаия представлял себе, как Божественный Совет воспевает радостную песнь по случаю рождения царевича:
Ибо младенец родился нам Сын дан нам; владычество на раменах Его[118].
В день восшествия на престол Езекия станет членом этого Небесного Совета, приняв традиционные титулы царя Иудейского: «Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира»[119]. К несчастью, этот Князь мира, в 716 г. до н. э. став наконец царем Иудеи, привел свое царство на край гибели. В 722 г. до н. э. Самария, последняя оставшаяся твердыня жестоко опустошенного Израильского царства, после неудачного восстания была стерта с лица земли ассирийским монархом Салманасаром III. Более двадцати семи тысяч израильтян переселили в Ассирию и о них никто больше не слышал. Их заменили колонистами, собранными со всей Ассирийской империи, которые поклонялись Яхве, местному богу, наряду с собственными божествами. Некоторые израильтяне, оставшиеся на родине, пытались восстановить свою разрушенную страну; другие же бежали на юг, в Иудею, и принесли с собой северные традиции.
Поначалу Езекия старался дистанцироваться от синкретической политики своего отца и, возможно, впечатленный уверениями Исаии в неприступности Иерусалима, во время смуты, начавшейся в 705 г. до н. э. после смерти Салманасара, присоединился к коалиции мятежных царей. Но Сеннахериб, следующий ассирийский монарх, подавив беспорядки, немедленно выступил против Иудеи. Исаия по-прежнему настаивал, что Яхве сокрушит Сеннахериба и установит царство мира. И действительно: вопреки всякой вероятности, по неизвестным для нас причинам Сеннахериб снял осаду Иерусалима но не прежде, чем разграбил сорок шесть окрестных селений и опустошил всю страну, превратив Иудею в крошечный город-государство. Сын Езекии Манассия, взошедший на трон в 698 г. до н. э., мудро повел политику интеграции: он ставил алтари Ваалу, восстанавливал сельские святилища разным божествам, установил в храме изображение Богини-Матери Ашеры, а в храмовом дворе выстроил дом священной проституции[120]. Позднейшие библейские авторы такую политику осуждали, однако долгое правление Манассии дало Иудее время восстановиться, и к моменту своей смерти в 642 г. до н. э. он даже сумел вернуть некоторые потерянные территории. Культовые реформы Манассии беспокоили очень немногих его подданных; по данным археологических раскопок, многие из них держали такие же «резные изображения» богов у себя в домах[121]. Однако в сельской местности нарастало недовольство и после смерти Манассии привело к дворцовому перевороту; Амона, сына Манассии, сместили, и на его место посадили внука, восьмилетнего Иосию.
К этому времени северные предания, принесенные в Иудею беженцами с севера в 722 г. до н. э., имели возможность укорениться здесь и найти себе место среди преданий юга. Некоторые ученые полагают, что в VIII в. до н. э., когда на Ближнем Востоке широко распространилась грамотность, были составлены два документа: один известен современной науке как «яхвистский» (ибо его авторы называли бога Израиля «Яхве»), другой северное писание как «элогистский», ибо его авторы предпочитали титул «Элохим»; а в VII в. до н. э. эти два документа при помощи редакторской работы были склеены в один[122]. Однако в этой теории отражаются современные редакторские методы, которые, учитывая громоздкость тогдашних свитков, в те времена были просто невозможны. Беглецы с севера, несомненно, делились своими преданиями с жителями Иудеи а те, пораженные страшной судьбой Израиля и тем, что сами едва избегли той же участи, охотно их слушали. Так сильное северное влияние ознаменовало собой следующую стадию развития писания.