«Самое сильное чувство разочарование. Не обида, не ревность и даже не ненависть После них остается хоть что то в душе, после разочарования пустота».
Эрих Мария Ремарк
Шариковы вырвались на волю и заполонили собой всё: парки, площади, школы, вузы, магазины, больницы, сцены, сенат, парламент
Шариковы успели дать потомство. Те, в свою очередь, завели себе вожаков. Поделили сферы влияния. Их объединяют стадные интересы, они разговаривают на своем сленге и живут в своем понятийном контексте. У них общие радости и горести, свои маскарады и карнавалы. Они легко поддаются дрессуре: достаточно слегка ослабить ошейник и бросить кость пожирнее. Их можно выводить гулять на длинном поводке, и они не будут бросаться на прохожих, надо только заранее покормить и причесать. Их примитивные желания вполне предсказуемы. Если на время закрыть глаза на их шалости, то с ними вполне можно ладить. Самое главное их надо развлечь. Это несложно. Для этого существует магический ящик, где крутятся их любимые шоу и сериалы о придуманной жизни, где герои смеются «гургурным» смехом и обливаются глицериновыми слезами.
Есть множество и других нехитрых способов. Главное выключить мозг. Заставить их только желать. Для этого достаточно составить несложную комбинацию из наслаждений и развлечений. Все остальное никчемное грузилово.
В итоге результат превзошел все ожидания: моя земля живет нынче по блатным законам, за которыми мрачно проступают контуры ее мутного будущего.
Почему так?
Колониальное сознание не могло измениться в раз. Шура Балаганов не смог удержаться стибрилтаки кошелек в трамвае. Это не красит Шуру, но многое в нем объясняет. Мы так долго жили впроголодь, что кинулись набивать брюхо про запас. Об остальном думалось не так усердно. Осознать свободу не успели. В итоге нам удалось опровергнуть один из основных законов мироздания: при фактическом единстве в пространстве у нас не случилось единства во времени. Внутри собственно Казахстанского общества мы до сих пор умудряемся жить в нескольких временных параллелях: кто-то застрял в лубочной древности, другой затаился, припрятав партбилет под подушкой, кто-то успешно суетится в акординских приемных, кто-то жирует в мутной воде, а молодежь завязла в соц сетях.
Наша разобщенность логически проистекает из всей нашей предыстории. Чтобы ее разглядеть, не нужен микроскоп. Нужна беспристрастность и беспощадная честность. Тем более что сегодняшняя наша реальность имеет исключительный дар убеждения.
Мы так долго жили впроголодь, что кинулись набивать брюхо про запас. Об остальном думалось не так усердно. Осознать свободу не успели. В итоге нам удалось опровергнуть один из основных законов мироздания: при фактическом единстве в пространстве у нас не случилось единства во времени.
Замечено: великие почему-то часто высказываются о своих земляках в довольно резких тонах. Наверное, они видят все по другому. Под другим углом. И принимают острее через боль.
Вот у Пушкина есть: «Презираю отечество свое с головы до ног». Оскар Уайльд: «Англия родина лицемеров». Фрейд в письме другу: «.Не могу не признать, что мои дорогие соплеменники, за небольшим исключением, ничтожества». Джойс в письме жене: «Мне отвратительны Ирландия и ирландцы». А что говорил Абай о земляках.
Я не обладаю видением великих и вижу то, что видят все. Причем не особо напрягая зрение. Просто хотелось бы поразмышлять об этом вслух.
Как и все мы, я живу в атмосфере бахвальства и самодовольства, натужного смеха и подлинного горя, продажности и фарисейства. Я вижу, как мы стали жить в согласии с очевидно безнравственными вещами. Мои дорогие соотечественники, уверовав в культ денег, стали в некотором смысле идолопоклонниками. И если они уже окончательно поверили в то, что деньги могут сделать всё, следовательно, они теперь и сами могут сделать всё за деньги.
Показательно, что нас не интересует результат. Нас больше заботит наша правота. А поскольку у каждого из нас своя правда, то шансов на единение, опять же, нет. И мы носимся каждый со своей правдой.
Собственно, и жизнь наша превратилась в товар. Мы готовы пойти на любые сделки, лишь бы наши котировки на рынке повышались с каждым преодоленным шагом. Мы так и говорим: такой-то весит лим ($1 млн), а такой-то ярд ($1 млрд) Критерием личности стали вполне конкретные вещи. Человек стал измеряться в цифрах. Ценность личности нынче определяется калькулятором.
Метафора эпохи: взятка приобрела созидательное значение. Развернут занимательный карнавал, в котором кондиционеры борются со взяточниками, крупные воры разоблачают мелких. Или незадачливых. Такая, знаете, возня нанайских мальчиков. Драка бульдогов под ковром. «Коммунисты в законе» бьются с окрепшими хозяевами новой жизни. Со стороны это выглядит забавно. Мы смеемся. С наших лиц не сходят улыбки. Попутно мы устраиваем споры вокруг очередной подброшенной темы: получится ли у нас пробиться в пятьдесят самых развитых или нет? Показательно, что нас не интересует результат. Нас больше заботит наша правота. А поскольку у каждого из нас своя правда, то шансов на единение, опять же, нет. И мы носимся каждый со своей правдой. Мы готовы пожертвовать своим счастьем ради своей правоты. В результате линия жизни непродуктивна. Она не работает. Наверное, поэтому у нас так любят затевать реформы: так легче скрыть неумение править.
Что делать, они не боятся своего народа. Не уважают. А должны бояться. Значит, это уже не тот народ, которого следовало бы бояться. И уважать. Поэтому они научились говорить лишь некоторую часть правды. А это самый изощренный вид лжи. В данном случае так называемому народу стоило бы помнить: чем глубже мы прячем свои головы в песок, тем беззащитнее выглядят наши задницы.
И что теперь? Я про общую картину.
Чудовищная статистика случаев суицида среди подростков, заброшенные аулы и малые города, прообразы Чайнатаунов в микрорайоновских многоэтажках, никудышная судебная система, силовики с моралью уголовников, непреодолимый статус сырьевого придатка, кумовство, трайбализм, кабальные нефтяные контракты, 120 миллиардов долларов внешнего долга и народ, подсаженный на кредиты
А могло ли сложиться иначе?
Честно говоря, вряд ли. Потому что это противоречит логике. Потому что.
Первый театр появился в Афинах в 497 году до н. э.
Дао дэ Цзин был написан еще в III веке до н. э.
Леонардо умер в 1519 м в Италии, а не у нас.
Колумб перепутал Индию с новой землей.
Сырыма отравили, а Кенесары предали. Свои.
И, в конце концов, альФараби ушел пешком в Дамаск.
Плюс ко всему семьдесят четыре года в большевистском гетто. А до этого, если быть точным, с 1731 года подданные Российской империи. Боролись с царским режимом бесстрашно и отчаянно, но разрозненно и стихийно. До царских порядков была невнятная автономия в виде отдельных княжеств с уездными князьками. У каждого свой царь. И не надо придумывать небылицы тогда тоже не было единства. Была общность. Временные союзы перед лицом общей опасности. Не было и не могло быть государства в его классическом смысле. Были, возникали и гибли могущественные племена, целые империи, но это было так давно. И всегда была обширная малоосвоенная территория, которая исстари использовалась как транзитный коридор, соединявший Европу с Китаем. Так уж сложилось, и не о чем тут спорить. Но еще Вольтер говорил: «Кто хорошо служит своей родине, тот не нуждается в предках».
Чем глубже мы прячем свои головы в песок, тем беззащитнее выглядят наши задницы.
Кирпич шестой
Время идет, а мы в нем стоим
«Падает тот, кто бежит. Тот, кто ползет, не падает».
Плиний Старший
Не помню точно момент, когда это произошло. С какого времени началось массовое и неуклонное вытеснение всего подлинного из нашей жизни. Когда наши детки запели их голосами и начали танцевать их танцы. Когда мы стали повторять за ними все: от манеры одеваться до манеры преподносить себя. Наша действительность стала напоминать плохую копию сомнительного оригинала. Не осталось почти ничего настоящего. У каждого явления появился свой компилированный вариант. У литературы. У театра. У кино. Псевдо-книги, псевдо-спектакли, псевдо-фильмы. Как-то незаметно всему нашлась замена: подобие образования, подобие здравохранения, подобие демократии Суетливая беспорядочная возня в итоге породила подобие жизни.
Всей этой грандиозной фальсификации придумали название транзитный период. То есть мы еще в пути. При этом не совсем ясно, куда идем. Совсем не факт, что в верном направлении. Есть подозрение, что наши поводыри не знают дороги, поэтому часто сверяются с чужими картами.
Из прошлого нам досталось в наследство возвеличенное самолюбие, не подкрепленное ничем значительным ныне.
Честно говоря, я был бы рад, если бы все эти трансформации, вся эта ономастическая чехарда со сменой имен, прозвищ, названий и обозначений были вызваны к жизни лишь моей персональной болезненной рефлексией. Но ведь достаточно выйти на улицу, и через пару шагов я наткнусь на ларек мусоросборник, завешанный по кругу газетно-журнальной макулатурой. Магазины забиты товаром, привезенным в большинстве своем «оттуда». Все люди с головы до ног одеты во все «ихнее». Вдоль улиц висят рекламные щиты, с которых на меня смотрят красавицы с ничего не обещающими улыбками и рекламируют их продукцию: мебель, дома, машины, шмотки.
Мы живем в мире вещей, созданных чужими руками. В атмосфере чужих достижений и открытий. Увлекшись подражательством и копированием, мы потеряли собственное лицо. Утратили мироощущение великого воина и философа, творца и труженика, поэта и мудреца. А если говорить другими словами, то колонизация приобрела более цивилизованные формы.
Да что там шмотки! Недавно ко мне на кастинг привели двух девочек близняшек. Очаровательные первоклашки, чем-то смахивающие на Макпал Жунусову в детстве. На вопрос: «Как зовут?» младшая ответила: «Анжелика», а та, что на три минуты старше, Альбина. Подумалось: ну вот, даже имена у нас стали такие со стразами.
А на днях друзья рассказали о молодой семейной паре, которая упорно держится за корни и первенца нарекла не заезженным именем Аттила. Бабушка зовет малыша на свой манер Ателенок. (Не спорю: наверное, это лучше, чем Орындык. Или Шайнек. Или Амсипаш.)
«Чему смеетесь?» обращался гоголевский городничий к своим.
И правда чему? (Ответ: Слово второе, Абай.)
Приходится признать: сейчас другие пассионарии. Они навязывают нам свои правила. И когда мы вспоминаем свои победы над джунгарами, на самом-то деле мы оплакиваем былое свое величие. В нас саднит утрата былых позиций.
Из прошлого нам досталось в наследство возвеличенное самолюбие, не подкрепленное ничем значительным ныне. Поэтому наши идеологи до сих пор празднуют Анракайскую битву.
Опять же почему так?
Наверное, потому, что всякое постижение требует усилий. С этим сложно. За нас все уже сделано. Мы живем в мире вещей, созданных чужими руками. В атмосфере чужих достижений и открытий. Увлекшись подражательством и копированием, мы потеряли собственное лицо. Утратили мироощущение великого воина и философа, творца и труженика, поэта и мудреца. А если говорить другими словами, то колонизация приобрела более цивилизованные формы.
Нет общенациональной политики есть отработки и имитации.
Нет истинных лидеров есть дежурные крикуны и площадные зазывалы.
Нет намоленного храма и есть дремучая паства.
Есть богатая земля и есть бедный темный невежественный народ.
И, как назло, нет виноватых.
И вот мы принялись строить. Первым делом мы обустроили свои дома и квартиры. Такие же, как у них. Обставили мебелью. Как у них. Теперь мы строим свою столицу. Тоже красиво. Не Гонконг, конечно, но и не Целиноград уже. В ресторанах стали хорошо готовить, но, опять же, в меню половина блюд с иноземными названиями. И не хамят. И официантов мы перестали смущаться. И продавцов. И вахтеры попритихли. И как-то они помолодели все, эти вахтеры и охранники, стоянщики и парковщики. В их возрасте наши отцы воевали.
А эти сторожат. Выходит, они больше ни на что не способны. Они настолько темны и слабоумны, что годны только на то, чтобы караулить шлагбаум?
Если так будет продолжаться, то может наступить время, когда наши самоуверенные, но малограмотные внуки будут охранять здесь чужие конторы и офисы. Боюсь, что единственными плюсами в их коротеньких «сивишках» будут лишь положительные резус-факторы в анализах их жидкой крови
Почему об этом надо думать сегодня?
Потому что есть некая точка, некий предел, за которым наступает апатия. Ипохондрия. Когда человек однажды понимает, что ничего изменить нельзя. И тогда им овладевает безразличие. Боюсь, что многие светлые головушки поникли, опустили руки. И все это на фоне набирающего силу провинциального балагана.
Конечно, мои размышлизмы далеки от реальных попыток что-либо исправить мгновенно. С системой ведь не борются. Систему возглавляют.
Надежд на нынешнюю оппозицию нет. Порой мне кажется, что наша оппозиция больше союзник, чем оппонент нынешней власти. У них своя договоренка и игра в поддавки. В этой «яростной борьбе» власть применяет словесный дихлофос. Судя по всему, действует и нейтрализует.
На кого тогда надеяться? Время же идет. Время, в котором стоим.
А что нам говорит это неумолимое время?
Нет постижения есть интернет. Он знает общие ответы на все общие вопросы.
Нет самобытности есть фейк.
Нет штучного есть вал.
Нет жизнелюбивых рефлексов есть агашки и их «разводы».
Нет объединяющей Идеи есть спекуляции на актуалитете.
Нет здорового самолюбия есть болезненная ущербность.
Нет реального движения есть наезженные движняки.
Нет общенациональной политики есть отработки и имитации.
Нет истинных лидеров есть дежурные крикуны и площадные зазывалы.
Нет намоленного храма и есть дремучая паства.
Есть богатая земля и есть бедный темный невежественный народ.
И, как назло, нет виноватых.
Сейчас мы пытаемся заново открыть себя. В то же время нас соблазняют достижениями Запада. Ну и Востока заодно. Как всегда недосягаемыми (если вообще их нужно «досягать»). Но нет ничего страшнее для самобытности этноса, чем духовная ассимиляция. Народы теряли языки, теряли имена и фамилии, даже собственную землю. Но самые живучие не теряли дух. Он должен оставаться жить, и когда-нибудь он обязательно вспомнит язык и воскресит духовную память. Это болезненный процесс. Ему свойственны ошибки и метания.
В конце двадцатого века мир залили религиозные течения различного толка. Они стали заполнять пустоты, что образовались в душах и сердцах. Появились святые отцы, возглавившие толпы новообращенных. С аятолловой страстностью люди пошли за ними, потому что больше не за кем было идти. Стали возводиться мечети, святилища и храмы. Потому что человеку нужно во что-то верить. Человек не может жить все время в неверии. Человеку необходимо прижизненное чистилище.
Недавно я искал для съемок в АлмаАте старую фактурную мечеть. Таковой нет. Они все новые. В граните и кафеле. И сидят там не белобородые старцы, а как-то все больше юнцы. Я не говорю, что это плохо. Я говорю, что это опять же логично.