Захожу в кухню, словно я у себя дома, и на сине-белом плиточном полу вижу стоящего на четвереньках Росса. Он поднимает голову и вздрагивает.
Я слишком занята мыслями о том, чего сказать не могу, и не нахожу ничего лучше, как ляпнуть:
Преклонять колена это уже слишком. Мог бы просто сказать «привет».
* * *
Кэ-эт! протяжно восклицает Росс, словно в моем имени два слога.
Он встает, и я замечаю на полу разбитую фарфоровую тарелку.
Помочь?
Потом уберу. Он перешагивает осколки и останавливается прямо передо мной. Мы оба улыбаемся через силу. Как там в Лос-Анджелесе?
Жарко.
Добралась нормально?
Да, хотя лететь очень долго.
Не знаю, почему разговор дается мне с таким трудом. Зачем мы вообще пытаемся вести эту идиотскую беседу? Росс прежний и в то же время другой, как и дом. Лицо бледное, мешки под глазами больше, чем видно в новостях, уже не лиловые, а черные. Темная щетина, растрепанные волосы. Он выглядит старше, но ему идет. Потеря Эл далась ему нелегко: вокруг карих с серебристыми искорками глаз залегли морщинки, лицо исхудало. Интересно, осталась ли прежней его кривая улыбка, заходит ли еще левый клык на соседний резец?
Говорят, возвращаться тяжело, замечает он.
Да уж.
Росс прочищает горло.
Я имел в виду путешествие с запада на восток.
Знаю, говорю я.
Футболка на нем мятая, руки покрылись гусиной кожей. Он шагает ко мне, останавливается, проводит ладонями по лицу.
Сколько же лет прошло?
Двенадцать? шепчу я, словно не считала каждый год. В горле ком, глаза щиплет. Эл, Росс, наш старый дом Я устала, мне грустно, страшно и я чертовски зла. Возвращаться явно не стоило, хотя в глубине души я об этом мечтала. Не прошло и суток, как я покинула свою прекрасную квартирку на Пасифик-авеню, но теперь она значит для меня не более чем глянцевая открытка из места, где я побывала давным-давно.
Росс порывисто прижимает меня к себе так крепко, что щетина царапает шею; кожу согревает теплое дыхание, знакомый, давно забытый голос отдается во всем теле. Он совершенно не изменился.
Слава богу, ты вернулась, Кэт!
* * *
Мы поднимаемся по лестнице, и я изо всех сил пытаюсь не смотреть по сторонам. Дубовые перила, гладкие и изогнутые, на мозаичной облицовке ступеней зеленые и золотые всполохи света из витражного окна. Лестничная площадка скрипит под ногами, как прежде, и я на автомате направляюсь в первую комнату. Росс стоит на пороге комнаты напротив с моим чемоданом в руках и смущенно улыбается.
Там теперь наша спальня, сообщает он.
Извини, говорю я, поспешно возвращаясь на площадку. Конечно.
Интересно, как выглядит комната теперь? Когда там жили мы с Эл, покрывала были золотисто-желтые, обои буйство зеленых, коричневых и золотых красок настоящий тропический лес. Ночью мы опускали деревянные жалюзи и представляли себя викторианскими исследователями в джунглях на севере Австралии. Захожу за Россом во вторую спальню. Знакомая аккуратная мебель из сосны и высокое окно, выходящее в сад за домом. В углу стоит заляпанный красками мольберт и палитра, к стене прислонены два холста. Бурный океан, зеленые пенистые волны под темными грозовыми облаками. Эл научилась рисовать раньше, чем ходить.
Как тебе комната? спрашивает Росс.
Внезапно я узнаю комод и платяной шкаф и гадаю, на месте ли грим, оранжевые парики, разноцветные нейлоновые комбинезоны и накладные носы. Потом вижу, что петли и щели закрашены краской. Снова оглядываю комнату с обоями в бело-красную полоску и улыбаюсь. Ну конечно! Я в кафе «Клоун».
Кэт?
Извини, задумалась Да, годится. Просто отлично!
Наверное, странно вернуться сюда через столько лет.
Не могу смотреть ему в глаза. Я все еще помню тот день, когда Росс сообщил мне о покупке дома. Я сидела на веранде шумного бара на бульваре Линкольна, мучаясь от похмелья и жары. К тому времени я прожила в Калифорнии уже несколько лет, но так и не привыкла к безжалостному южному солнцу. Узнав новость, я испытала потрясение. Представила, как Эл с Россом сидят в обнимку в гостиной перед облицованным зеленой плиткой камином, пьют шампанское и строят планы на будущее Хотя после этого Росс не раз пытался до меня дозвониться, больше трубку я не брала никогда.
Поверить не могу, что после стольких лет все по-прежнему на своих местах! Здесь ведь жили другие люди
Пожилая пара, Макдональды, Росс кивает. Видимо, они приобрели бо́льшую часть обстановки вместе с домом и особо ничего не меняли. Купив дом, мы добавили кое-какие вещи
Я смотрю на него.
Добавили?..
Ну да. Крупную мебель они оставили: кухонные шкафы и стол, плиту, диван и кресла в стиле честерфилд, а все прочее новое. То есть не совсем новое, ты ведь понимаешь. Росс улыбается с несчастным видом, едва сдерживая отчаяние и злость. На выходных Эл постоянно таскала меня по всяким антикварным магазинчикам.
Услышав имя сестры, я невольно вздрагиваю. Росс смотрит на меня долго и внимательно, не спеша отвести взгляд.
Ты так и не спросила, медленно говорит он, почему мы купили этот дом.
Я отворачиваюсь, смотрю на окно и закрашенную дверцу буфета.
Его выставили на аукцион. Эл увидела объявление в газете. Росс устало садится на кровать. Я подумал, что зацикливаться на прошлом неправильно. То есть Ну, ты понимаешь.
Еще бы! Когда-то я была здесь счастлива. А потом, после ухода, несчастна. И все же я знаю: возврата к прежней жизни нет.
Я собрал задаток и помог ей с покупкой. Росс пожимает плечами. Ты ведь знаешь, какой упорной была Эл, если ей чего-то хотелось.
Лицо пылает, по коже бегут мурашки. Он говорит о ней в прошедшем времени! То ли считает мертвой, то ли потому, что у меня с сестрой давно нет ничего общего.
Росс прочищает горло и лезет в карман.
Подумал, что они тебе пригодятся, чтобы ты могла приходить и уходить, когда захочешь. Он протягивает мне два ключа от автоматического замка. Первый от двери в прихожую, которую я обычно не запираю, второй от входной двери. Еще там есть засов, но ключ у меня один, поэтому пока не буду им пользоваться.
Беру ключи, подавляя внезапно нахлынувшее воспоминание о черной тьме. «Беги!»
Спасибо.
Росс резко поднимается с кровати, словно его дернули за ниточки. Вышагивает по комнате, проводя руками по волосам, сжимает кулаки.
Кэт, я должен предпринять хоть что-нибудь, но что?
Он бросается ко мне, выкатив красные от недосыпа глаза.
Кэт, они считают, что Эл мертва! Ходят вокруг да около, вслух не говорят, только я вижу, что они думают! Завтра уже четвертый день, как она пропала. Как считаешь, сколько ее будут искать? Отговорки про погоду, время и ресурсы кончатся, и спасатели скажут: «Извините, доктор Маколи, больше мы ничего не можем поделать». Росс взмахивает руками; на футболке под мышками влажные пятна. Эл ведь не просто исчезла она ушла на чертовой двадцатифутовой яхте с двадцатидвухфутовой мачтой! Как можно не найти такую огромную яхту? К тому же Эл отлично с ней управлялась, добавляет он, метаясь по комнате. Она прекрасно знала, что я терпеть не мог ее чертовых прогулок в одиночку! Падает на кровать, словно кто-то перерезал ниточки. Я ведь предупреждал, что этим кончится
Понятия не имела, что Эл умеет ходить под парусом, замечаю я. Не говоря уже о том, что у нее была яхта.
К тому же пришвартованная в гавани Грантон Внезапно перед глазами встает картинка из прошлого: мы с сестрой стоим у бушприта «Сатисфакции», хохочем, кричим, наши волосы треплет горячий тропический ветер, и я чувствую то ли тоску, то ли ярость.
Эл купила ее пару лет назад. Обязательный договор, невозвратный депозит. Она неплохо зарабатывала на комиссионных, но выставки бывали редко, и остаток выплатил я. Да сперва она даже управлять чертовой лодкой не умела! Господи, зачем я только Росс судорожно проводит руками по лицу. Это я во всем виноват!
Мне хочется сказать, что Эл жива, но я не могу: Росс пока не готов.
Почему ты винишь себя?
Росс был в отъезде отправился в Лондон на ежегодную конференцию по психофармакологии. Это обязательное требование для всех практикующих клинических психологов.
«Эффективность и безопасность психоактивных методов лечения», добавляет он, будто это важно. Название конференции не говорит мне ровным счетом ничего. Росс винит себя за то, что его не было с ней рядом, что он ее не остановил, хотя мы оба знаем: это не помогло бы. Впрочем, он явно чего-то недоговаривает. Когда я вернулся, Эл уже часов пять как пропала, и откуда ни возьмись налетел шторм.
Вспоминаю фото «День первый», на котором Росс стоит в тени между двумя фонарями.
Вчера поиски расширили до Северного моря. Ее ищут все рыбацкие суда и танкеры, но Росс качает головой и снова встает. Я знаю, скоро поиски свернут. Полиция наверняка заявится завтра утром. Никто не хочет, чтобы я торчал в гавани и путался под ногами. Он фыркает. Безутешный вдовец!
Такой сердитый, такой отчаявшийся
Ты, наверное, устал. Приляг хотя бы ненадолго, предлагаю я.
Росс тут же начинает возражать.
Мне все равно не уснуть до вечера. Если что-нибудь случится, я тебя разбужу. Обещаю!
Плечи его опускаются. Улыбка такая несчастная, что я поскорее отворачиваюсь и смотрю на качающиеся за окном зеленые кроны.
Ладно, сдается он и сжимает мою руку. Спасибо тебе, Кэт! В дверях с улыбкой оборачивается и уже слегка напоминает прежнего Росса. Знаешь, я ведь и в самом деле рад, что ты вернулась.
Роюсь в чемодане и достаю бутылочку водки, купленную в аэропорту. Сажусь на нагретую Россом кровать и выпиваю. На тумбочке фото в рамке: юные Эл с Россом улыбаются на фоне цветочных часов в парке Сады Принцесс-стрит. Он сунул ей пальцы за пояс джинсовых шортов, она обнимает его за торс.
Интересно, это снято после моего отъезда? Помнили ли они обо мне тогда? Смотрю на широкую счастливую улыбку Эл и знаю ответ.
Отворачиваюсь и снова оглядываю комнату. Кафе «Клоун» было целиком и полностью задумкой Эл: воображаемая американская закусочная у дороги с полосатыми красно-белыми стенами и розовыми неоновыми трубками. Старенький проигрыватель был музыкальным автоматом, играющим песни Элвиса. Сосновый буфет столиком, два высоких табурета стульями. Кровать служила нам барной стойкой, платяной шкаф туалетом.
Клоунов я не особо любила; мы с сестрой считали, что они совершенно другой, отличный от людей вид. Я испытывала к ним смешанные чувства, жалость пополам с брезгливым недоверием: мне казалось, что эти существа больше ни на что иное не годятся, и, хотя мне было всего восемь лет, я понимала, насколько ограничены их возможности. Эл полагала, что путешествовать с бродячим цирком лучшая работа в мире.
Зато Зубная Фея клоунов боялась, а мы боялись Зубную Фею Поэтому и прятались в кафе «Клоун» (кожа чешется под слоем грима и пластиковыми носами, нейлоновыми париками и комбинезонами), пили кофе, кушали жареные пончики в компании двух клоунов-старожилов по имени Дикки Грок и Пого. Первый работал поваром в кафе: немой, с грустным лицом, бывший жонглер, который терпеть не мог цирк и рано ушел на пенсию. Второй клоун был щуплым, с большими зубами, король фарсовых трюков, обожавший подкрадываться к людям сзади и орать в рупор. Меня он ужасал ничуть не меньше, чем Зубная Фея.
Впрочем, оно того стоило, ведь кафе «Клоун» принадлежало только нам. Это было одно из лучших укрытий на свете.
Сглатываю комок в горле. Я не вспоминала про кафе «Клоун» много лет, как и про нас с сестрой Мне хочется вдохнуть свежего воздуха. Я подхожу к окну и пытаюсь рывком поднять нижнюю раму. Она не поддается. Я с недоумением опускаю взгляд. В подоконник вбито с десяток кривых гвоздей. Хотя бояться нечего, меня охватывает страх. Мне становится так же страшно, как в Лос-Анджелесе, когда на долю секунды я поверила, что Эл мертва. Точнее, не я, а часть меня, которая рада возвращению туда, где наша первая жизнь закончилась и не должна была продолжиться никогда.
Ах, Эл, шепчу я, водя пальцами по холодному стеклу. Что же ты наделала?
Глава 3
В доме одновременно слишком тихо и слишком шумно.
Стою на верхней лестничной площадке и перевожу дыхание. Ковра уже нет, зато свисающий с потолка стеклянный шар и золотистый свет с Уэстерик-роуд, который струится из открытой ванной прямо передо мной, всё те же. Смотрю на закрытые двери комнат спальни номер один, два, четыре и пять и вспоминаю названия, придуманные нами с сестрой: Джунгли Какаду напротив кафе «Клоун», Башня принцессы напротив Машинного отсека. В темном узком коридоре между кафе «Клоун» и Башней принцессы сердце предостерегающе ускоряет ритм, но я не обращаю внимания, поворачиваю и быстро шагаю к комнате в самом конце. Спальня номер три. Наверное, у нее тоже было прозвище, только я его не помню. У пыльной матово-черной двери обнаруживаю, что крепко обхватила себя руками, боясь коснуться стен. Встряхиваюсь и делаю глубокий вдох. Господи, да прекрати ты! Взявшись за дверную ручку, слышу вопль Эл: «Не входи! Нам туда нельзя!» и мамин голос высокий, резкий, безапелляционный: «Только суньтесь, и я с вас шкуры спущу! Вам ясно?»
Еще бы.
Отпускаю ручку и отшатываюсь, не желая поворачиваться к двери спиной. Пячусь назад, на площадку, залитую теплым золотым светом. Понятия не имею, почему меня так трясет. Довольно странное чувство похоже на зуд, но не настолько сильный, чтобы чесаться.
Кэт, прекрати! Это всего лишь призраки.
Медленно перевожу дух. Подхожу к спальне номер пять, толкаю дверь. Дедушка называл ее Машинным отсеком, потому она была сердцем корабля, его движущей силой. Там стояли массивная дубовая кровать, шкаф и большой уродливый стол, за которым он работал. Я помню громкое шипение радиопомех даже нося слуховой аппарат, дедушка слышал настолько плохо, что по субботам весь дом знал о каждом футбольном моменте. Теперь радио нет, как и гор шурупов, болтов и пружин, сломанных механизмов и моторов. Здесь больше не пахнет маслом и теплым металлом. Сердце Машинного отсека перестало биться много лет назад.
Башня принцессы была маминой спальней. Я открываю дверь, и к горлу подступает ком: у стены узкая кровать, розовая подушка и пуховое одеяло, белый туалетный столик с розовой кружевной оборкой и мягкий пуфик. Меня пробирает дрожь, потому что все выглядит таким настоящим, словно застыло во времени на два десятилетия. Словно мама вышла из комнаты минуту назад Она редко позволяла мне с Эл сюда заходить, только если читала нам книжки, и меня всегда поражал резкий контраст между розовыми оборочками и нашей суровой матерью: она ничуть не походила на принцессу Иону из своей любимой сказки. Иона значит «красивая», и принцесса была самой прекрасной на свете
Я сажусь на кровать, смотрю в большое окно, выходящее на Уэстерик-роуд, вспоминаю медленное, ласковое прикосновение ладони матери к моим волосам. В один ужасный день Иону украла злая ведьма, отрезала ей крылья и заключила в высокую-превысокую башню. Отважная принцесса не знала ни печали, ни страха, потому что собиралась сбежать. Она ждала, пока ее золотые волосы отрастут настолько, что их можно будет привязать к спинке кровати и спуститься по ним как по веревке до самого низа. «Как же она их потом отвяжет?» спросила Эл. Мама перестала гладить наши волосы и коротко ответила: «Обрежет».
В доме не было телевизора, а единственное радио дедушкин транзистор считалось неприкосновенным. Наша жизнь состояла из сплошных сказок и историй. Среди многочисленных маминых правил чтение являлось, пожалуй, самым главным и непреложным: все, что нам нужно знать о жизни, мы должны почерпнуть из книг. Некоторые сказки например, про Башню принцессы представляли собой причудливые переложения сказок «Тысячи и одной ночи» или братьев Гримм. Другие мы читали сами: про фантастические миры Нарнии и Средиземья, про Остров сокровищ и страну Нетинебудет. И еще мама придумывала сказки сама про пиратов и принцесс, про героинь и чудовищ страшные, увлекательные, поучительные истории для глупых, наивных и трусливых.