Работа начиналась до рассвета, когда специальные отряды чистили улицы и вывозили содержимое выгребных ям за город в специальную зону, где и складировалось в различные кучи. Просушенный за несколько недель навоз, превращался в неплохое топливо и добавлялся в глину при строительстве. Отходы человеческой жизнедеятельности после сушки шли на поля. К величайшей досаде Макса, считавшего себя венцом творения, а местных дикарями, он признавал, что местный круговорот дерьма в природе был организован с точки зрения логистики практически безупречно и поддерживал на плаву жизнь гигантского города.
Тем не менее, гордости за свою почетную роль в жизни общества Макс не испытывал. Даже наоборот. Периодически посещали мысли о побеге, но первым на побег решился тот самый Баршам. Как выяснилось потом, его загнали с собаками, притащили в город и распяли как раз за теми воротами, куда рабы вывозили дерьмо. Макс даже не подозревал, что смерть на кресте настолько мучительна. Несчастный на второй день начал бредить от обезвоживания, а на третий сошел с ума и умер, практически изжарившись заживо на палящем солнце. После этого он так и висел на Т-образной конструкции, в назидание остальным. Макс на свой счет не обольщался совершенно. С его внешностью скрыться в толпе было столько же шансов, как у индийского слона, выкрашенного в розовый цвет. Поэтому Макс, вникая в жизнь местного общества, судорожно искал варианты. К слову, язык оказался несложный и отражал тот невеликий объем информации, который был нужен для повседневной жизни. Полное погружение в языковую среду (мечта всех, изучающих английский) и периодические побои сделали чудо. И уже через месяц Макс почти все понимал и мог объясниться в стиле «моя твоя понимай, насяйника». Друзей он так и не завел, потому что жизненный опыт и менталитет отличался от соседей по казарме радикально. Разговоры рабов крутились вокруг еды, дерьма и кто сколько палок получил. Еще они клялись непонятными Максу богами и вообще были для него скорее инопланетянами, чем живыми людьми. Рабы же считали его непонятным зазнайкой из неведомых земель, и общаться не стремились. Плюс Макс как-то раз заржал при слове «Иншушинак», что привело коллег по бараку в ужас. Но, слава богу, никто не стуканул, что говорило о том, что люди они были в целом неплохие.
Самое удивительное для Макса было то, что тут не было денег в нашем понимании. Зерно, скот, ткани служили мерилом стоимости. А для сделок использовали серебро по весу. Монетной чеканки тут пока не существовало. Причем даже в уже гораздо более развитые времена, когда рухнула Империя Ахеменидов, имевшая полноценное денежное обращение, и пришел на царство Александр Македонский, упертые вавилонские купцы все равно взвешивали серебряные греческие драхмы и золотые персидские дарики, а не пересчитывали их.
Глава четвертая, где Макс узнает, что он был год без секса по собственной глупости
Так прошел год. Макс освоил местную речь, благо слов было относительно немного, и все они описывали окружающую жизнь. Он достиг невиданных высот в сфере античной ассенизации, но особой радости это не приносило. Макс научился говорить на автомате «да, мой господин» и сгибаться при этом в поклоне. Он научился лгать, уклоняться от работы при каждом удобном случае, ценить еду и безбожно лизать зад начальству, соглашаясь с любой глупостью. Собственно, это была единственно возможная линия поведения. Отклонения он нее заканчивались либо палками, либо, в особо запущенных случаях, распятием. Он окреп, стал более жилистым, сильно загорел и полностью лишился робко намечавшегося пивного брюшка. Напротив, на животе наметились кубики. К величайшему сожалению, именно брюхо считалось тут эталоном красоты и признаком богатства. Человек, который мог откладывать излишне съеденное в виде жира на заднице, был кумиром молодежи и объектом самой черной зависти. Баба, которую в прошлой жизни Макса считали бы целлюлитной коровой, по местным меркам считалась топ-моделью и смотрела на менее удачливых товарок, как на говно.
Разобравшись в местной жизни, Макс выяснил, что попал он совсем не в Месопотамию, а в страну под скромным названием Хал-Темпти, Земля Бога, которую вавилоняне назвали Элам, Горная страна. Какой был год до рождества Христова, он не знал, да и значения это никакого не имело. Государство находилась восточнее Междуречья и соответствовало юго-западу Ирана. Город, в котором жил Макс, назывался Аншан, было ему не менее двух тысяч лет, и он считался второй столицей страны после города Шуш, который греки, не любившие шипящие звуки, назвали Сузы. Зиккурат в центре города был посвящен богу Иншушинаку, и жрецы, хозяева Макса, служили ему. Впрочем, богов тут было, как собак нерезаных и в эту тему Макс сильно не погружался. Правил страной великий царь, суккалмах по местному, Шутрук-Наххунте, второй этим именем, умножитель государства, владеющий троном Элама, наследник царства в Эламе, любимый слуга богов Хумпана и Иншушинака. Только так, блин, и не иначе. За иначе можно было попасть на кол. Тут был Восток во всей его красе, без всяких там прав человека и феминизма. Мужеложество вполне себе процветало, и в гаремах вельмож мальчики присутствовали наравне с девочками. Писали клинописью, как в Месопотамии, которая была ближайшим соседом и торговым партнером, а Вавилон вернейшим союзником в непрерывных войнах против ненасытной Ассирии. Лет за десять до этого текущий царь Шутрук-Наххунте, второй этим именем, умножитель государства, владеющий троном Элама, наследник царства в Эламе, любимый слуга богов Хумпана и Иншушинака, присоединил кучу земель на севере, отчего возгордился без меры и привел местных граждан в состояние восторженного патриотизма. Видимо, чтобы окончательно запутать население, в Эламе было еще два царя. Первый зам, младший брат текущего правителя и второй зам, старший сын его же. После смерти царя наследовал не сын, а брат. Усугубляло ситуацию то, что цари женились на своих сестрах, и после смерти старшего брата младший должен был жениться на его вдове, которая была и его сестрой тоже. Как они тут разбирались в этом лютом звездеце, и куда девался третий царь после смерти первого, Макс так и не понял. А вопросы задавать постеснялся, потому что за любопытство такого рода можно было опять-таки присесть жопой на кол, чего Максу категорически не хотелось. Он, как нормальный мужик, использовал жопу только по прямому назначению. А вот с женщинами был облом. Местные мужики пользовались услугами уличных проституток, а иногородние проституток храмовых. Роль последних исполняли все женщины города хотя бы раз в жизни, и это была очень почетная, одобряемая общественной моралью деятельность. Почему-то считалось, что легкий адюльтер в храме самым положительным образом влияет на урожайность местных зерновых. Какая была связь между количеством собранного крестьянами ячменя и тем, что знатнейших женщин города трахают залетные проходимцы, Макс решительно понять не мог. Но благоразумно вопросов не задавал, потому что за святотатство тут жгли на костре. Вообще, Максу, с его навыками жителя двадцать первого века нужно было очень постараться, чтобы не попасть в жернова местного уголовного кодекса, статьи которого отличались друг от друга видом казни, а не сроком заключения. Заключения тут не было вовсе. Либо штраф, либо казнь. Просто, эффективно и прибыльно для местного бюджета. Спасло Макса лишь то, что он не бросился в океан местной жизни, строя университеты и звездолеты, как положено нормальному попаданцу, а смиренно убирал навоз с улиц, являясь в глазах населения чем-то средним между ослом и мотыгой.
Вся местная цивилизация строилась вокруг речек Керха и Карун, которые обеспечивали поливное земледелие, позволяющее получать вполне пристойные урожаи полбы и ячменя, которыми тут в основном и питались. Мясо простой человек видел в год раза два, а рабу мяса не полагалось вовсе. Эффективный менеджмент был в действии. Раб должен был много работать и мало есть. Обратная пропорция просто разрушила бы местную экономику, и это понимали все, включая невольников. И именно поэтому любой раб пытался сожрать больше, чем ему полагалось и сделать меньше, чем от него требовали. За выпрямлением этой диспропорции следили бритые ребята с палками, которые тоже реалии местной экономики понимали на пять с плюсом. Вот так Макс и жил. Еда, работа, сон и периодические побои. Но было еще кое-что, чего Макс не осознавал. А это кое-что уже приняло вид грозовой тучи над его головой. А, учитывая особенности местного уголовного кодекса, и то, что штраф платить ему было нечем, Макс, сам того не зная, оказался в нешуточной опасности.
Как-то утром, эну Халти, старший по их бараку, ткнул палкой в грудь Макса и сказал:
Ты! Идешь со мной. Он молча развернулся и пошел, не сомневаясь, что раб последует за ним. Через несколько минут они пришли в небольшое помещение, где на легком деревянном стуле с резными ножками сидел уже знакомый Максу эну Нибиру. Макс торопливо согнулся в поклоне, сложил руки перед собой и опустил глаза в пол. Говорить без команды и смотреть в глаза свободному человеку не полагалось, это считалось непростительной дерзостью и каралось незамедлительно. Этот урок Макс выучил в первые же дни. Всего-то два раза выпороли, и нужный рефлекс сформировался. А ноющая спина напоминала о себе еще пару недель.
Твое имя? спросил эну Нибиру.
Максим, можно Макс, ответил наш герой.
Откуда ты?
Русь, Россия. Моя страна находится далеко на севере.
Никогда не слышал про такие земли. И имя какое-то странное. Впрочем, кому есть дело до имени раба? Никто и никогда не видел тебя в храме, ты не приносишь жертв, и не призываешь богов, когда разговариваешь с другими. Ты сумасшедший? Ты не почитаешь богов? Хорошо подумай над ответом, потому что, если мне твой ответ не понравится, тебя сожгут на костре как безбожника.
И тут Макс понял, что в ближайшую минуту решится вся его следующая жизнь. Да и вообще решится, будет ли эта самая жизнь. Отвыкший думать мозг заработал на полную катушку. Макс упал на колени и уткнулся лбом в прохладный пол, застеленный подобием керамической плитки. Впрочем, довольно грубой, на его взгляд.
Господин, мой добрый господин. Сжальтесь, не убивайте. Я поклоняюсь своему богу, а он очень ревнив. Но если вы прикажете, я буду поклоняться великому богу Иншушинаку, Хумпану и Мардуку. Только не казните меня! Я издалека и не знаю ваших порядков. Пощадите, господин!
В комнате установилась нехорошая тишина. Эну Нибиру с легкой брезгливостью смотрел на трусливого раба и думал, что же с ним делать дальше. Но Макс почувствовал заминку и продолжил:
Я пригожусь, мой господин. Я очень хорошо умею считать.
Заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Глаза жрецов приняли размер небольших блюдец.
Что ты сказал?
Я хорошо умею считать, повторил Макс.
Встань.
Макс торопливо вскочил и опустил глаза в пол.
Крестьянин собирал семь дней по десять мешков ячменя. Потом пришел сборщик налогов и забрал тридцать мешков. Сколько осталось у крестьянина?
Сорок, господин, смиренно сказал Макс.
Глаза эну Нибиру приняли совсем уж неприличный размер.
Хорошо. Наместник нашей провинции построился на бой с армией в пять тысяч человек. Половину он оставил в центре, а вторую половину разделил пополам и поставил на фланги. Сколько войска стало в центре и по флангам?
Две с половиной тысячи в центре, а по флангам-по тысяче двести пятьдесят- моментально ответил Макс.
Немыслимо, произнес с задержкой эну Нибиру. Как ты это делаешь так быстро?
Я учился в школе, господин.
Это я и так понимаю. Эну Халти, я его забираю у тебя.
Слушаюсь, господин, сказал Халти.
Эну Нибиру ударил в гонг, и в комнату, поклонившись, вошел слуга.
Слушаю, господин.
Отведешь этого раба на чистую половину, накормишь и покажешь, где ему спать. Потом познакомишь его с Ансун, она научит его почитать Богиню-мать и Иштар. Утром приведешь ко мне.
Слушаюсь, господин.
Через час, осоловевший от неприличной сытости и безделья, Макс валялся на тростнике и пялился в потолок. Он с большим удовольствием смотрел бы в окно, но окон тут просто не было, местные любыми путями прятались от палящего солнца. Освещение осуществлялось масляными лампами, глиняными для людей попроще и бронзовыми, немыслимо вычурными, у знати и жрецов.
В комнатку вошла молодая крепенькая женщина, которая спросила:
Ты Макс? Получив утвердительный ответ, начала снимать тунику.
Эй, ты чего? удивился Макс.
Господин велел научить тебя чтить Великую Мать и богиню Иштар. И Ансун присела рядом, как-то по-особенному поглаживая живот и область паха Макса. Тот отреагировал незамедлительно, приведя оборудование в вертикальное положение. Ансун моментально уселась сверху и начала ритмично двигать бедрами. Хватило Макса секунд на двадцать.
Чего это ты? изумилась Ансун.
У меня год женщины не было, признался Макс, краснея.
Ансун округлила рот в изумлении.
Богиня разгневается. Повторим.
В этот раз все продлилось существенно дольше. Макс даже проявил активность, перевернув девушку на спину. Та довольно постанывала, видно служение богине для нее было делом необременительным и вполне приятным. Минут через десять довольный Макс лежал на спине, мечтая о сигарете. На эльфийскую принцессу Ансун не тянула, но после года воздержания это существенного значения не имело.
А когда мы будем богинь чтить? спросил он.
Ансун снова изумилась.
А я сейчас что делала? А как еще чтить богиню плодородия и богиню любви? В твоих землях не так, что ли?
Да если бы в моих землях было так, я в храм каждый день ходил бы! восхитился Макс. Приоткрывшиеся детали местной жизни ему понравились. Вон оно как, оказывается. И удовольствие получаешь, и богине молишься. Двум сразу. А он, как дурак, собственными руками от излишков гормонов избавлялся. И соседи по бараку те еще козлы, хоть бы подсказали.
Ансун неспешно оделась, махнула рукой и ушла.
Теперь поспать! решил Макс, признав текущий день однозначно лучшим в этом проклятом году.
Глава пятая, где Макс начинает считать себя очень умным, потом глупым, а потом узнает, что такое сотрясение мозга
Рано утром тот же слуга поднял Макса, дал ему полчаса, чтобы поесть и умыться, и отвел его к эну Нибиру. Тот был в совершенно другой комнате, намного больше и богаче, чем вчера. Бритый налысо, худощавый жрец с ястребиным носом был завернут в какую-то белую хламиду без каких-либо украшений. Он сидел за столом, отделанным резьбой сверху донизу. Ножки представляли собой львиные лапы, а торцы были украшены орнаментом из цветов и кистей винограда. Кресло с высокой спинкой, на котором сидел жрец, было вообще произведением искусства. Ножки были явно точеные, что говорило о наличии соответствующего станка, а подлокотники были исполнены в виде склонившихся в позу пьющего оленя людей. Руки эну лежали на их спинах. Стены комнаты были затянуты тканью, а в углу стоял большой сундук, украшенный металлической штукой, по всей видимости, выполнявшей роль замка. На столе стояла бронзовая лампа с таким орнаментом, что директор Эрмитажа отдал бы за нее любую почку на выбор. На лампе была изображена охота на льва. Лихие парни на колеснице истыкали бедную животину стрелами, как ежика. В наше время львы в Азии не водились, это Макс знал совершенно точно. А тут, по всей видимости, они еще были. Да чего уж там. Геракл вон немейского льва угомонил, значит они и в Греции жили. Если бы Макс читал Геродота, он бы знал, что львы нападали на обозы Ксеркса в греко-персидских войнах. Но он Геродота не читал, как и положено менеджеру среднего звена, а теперь стоял, уткнувшись взглядом в пол, и, скашивая глаза, пытался оценить местное великолепие. По меркам прошлой жизни оценку интерьеру можно было выставить на уровне «ну ничё так», но в местных реалиях это была круть несусветная. Учитывая сложность транспортировки драгоценных пород дерева, которые сюда везли из Ливана, стоило это все неимоверно дорого. Сесть Максу, что характерно, никто не предложил. Жрец сверлил его глазами, словно пытаясь загипнотизировать. Учитывая разницу в положении и возможность отправить парня на костер, страшно было до жути.