Машина трогается с места. Я смотрю в окно. Очень скоро красивые домики и лужайки заканчиваются. Мы проезжаем какой-то блокпост. Справа и слева забор из колючей проволоки, тянется в обе стороны, насколько видит глаз. Несколько автоматчиков в камуфляже прохаживаются около шлагбаума, переговариваясь между собой. Один, усатый толстяк, подходит к нам, Адель показывает ему какие-то документы. Он кивает и спрашивает, глядя в мою сторону:
А у него что?
Она отвечает за меня:
Это доходяга, они ему уже не нужны. Сканируйте его пальцы.
Доходяга? Я доходяга?
Толстяк достает из кармана продолговатый железный пенал, заходит с моей стороны, открывает дверь машины и сует мне эту штуку:
Прикладывай указательный палец к синему окошечку.
Я послушно делаю это. Зажигается желтый огонек.
Все в порядке. Проезжайте.
Я закрываю дверь. Как хочется спать! И котлеток бы рыбных, с макаронами
Адель удовлетворенно замечает:
Ну вот, ты хотя бы не в розыске.
За шлагбаумом она выводит машину на автостраду, набирает приличную скорость. Пейзаж за окном меняется: мелькают какие-то полуразрушенные фабрики из красного кирпича, ржавые железные трубы, покосившиеся заборы, серые панельные здания с фасадами, изрисованными красками, кучи мусора. Я вижу много людей, бредущих по улицам, во дворах копошатся дети, едут редкие машины. Мы объезжаем этот городок сбоку, приближаясь к высоченному кирпичному забору. Некоторое время едем вдоль него. Адель снижает скорость, почти останавливается, опускает стекла в ноздри ударяет страшная вонь. Пахнет человеческими испражнениями и еще чем-то наверное, так пахнут болезни и смерть. Мы сворачиваем с дороги и прямо по траве подъезжаем совсем близко к стене. Адель выходит из машины, тащит меня за собой: «Смотри!». В кирпиче дырка, размером с голову. Я заглядываю туда и вижу: на огромной поляне, перед лесом, сидит и лежит множество людей. Я вижу детей, мужчин, женщин и стариков, сидящих и лежащих на траве почти без движения. Сотни людей! Они похожи на манекены, второпях выброшенные из разорившегося торгового центра. Некоторые спят, но большинство нет, их ничего не выражающие глаза открыты, их остановившиеся, безжизненные, безразличные взгляды направлены в пустоту. Некоторые копошатся в своих котомках, пакетах и сумках, едят что-то, неторопливо, как коровы, пережевывая пищу. Кто-то отошел в сторонку, испражняется, не стесняясь. Да и некого другим это совершенно неинтересно. Некоторые, похоже, уже мертвы их соседи по поляне отодвигаются в стороны. Санитары с носилками ходят между рядов, забирая мертвых, относят их в грузовики. У самой опушки я вижу парочку, вяло совокупляющуюся на виду у всех. Никто даже и не смотрит в их сторону.
Что это за место? Такого просто не может быть!
Я закрываю глаза.
Адель поясняет:
Это доходяги. Люди, у которых остались только базовые желания: еда, сон. У кого-то есть желание защищаться и иметь секс, но их единицы. Величина их желаний минимально возможная примерно один процент от нормы. По сути, они не люди уже. Они исчезающие тени. Они продали свои желания, потому что не было денег на еду, или потеряли их по глупости, как ты. У них нет родственников, которые помогут, денег, чтобы купить себе другие желания, работы, чтобы раздобыть денег, и государственной страховки, чтобы получить необходимую помощь. Они продали желания жить. Покончить жизнь самоубийством они не могут: у них нет такого желания. Их ждет медленное угасание. Городская мэрия определила им это место, чтобы они никого не смущали своим видом на улицах. Время от времени приезжает полевая кухня кормить тех, кто еще хочет, волонтеры и благотворители раздают одеяла, зонты от дождя, одежду и лекарства. Чаще всего здесь гостит труповозка, которая отвозит мертвых на кладбище. Такое место есть теперь в каждом большом городе.
Меня пошатывает. Свинцовая гиря в голове нагревается, плавится.
Я снова открываю глаза и тут же встречаюсь взглядом с девочкой-подростком, лежащей на боку и неторопливо жующей стебелек зеленой травы. Как будто заглянул в пустую человеческую матрицу. Из нее вынули программу, желания, жизнь. Осталась только оболочка. Тело, грязные джинсы, босоножки, клетчатая майка. И глаза голубые и пустые. Неужели эта симпатичная девочка никому не нужна? Как так вышло, что никто не хочет наполнить ее жизнью снова? Лежит, ждет смерти. Разве она в чем-то виновата? И я тоже, похоже, скоро умру Неужели я выгляжу так же, как и она? Какой ужасный мир!
Адель говорит:
Люди умирают не от старости. Они уходят оттого, что у них кончаются желания. Я помню детство: так умирал мой восьмидесятилетний дедушка. Еще до братьев Лемье. Он просто лег на кровать, лицом к стене, и спал, смотрел на узор обоев, чертил по ним дрожащим пальцем. Он ни о чем не думал, ничего не хотел. Почти не вставал только в туалет. Страшная картина. Когда у человека остается только желание поесть-поспать, умственная активность замирает, человек стремительно деградирует до уровня животного.
Она вздыхает:
Люди умирают не от старости. Они уходят оттого, что у них кончаются желания.
Я отворачиваюсь от забора, смотрю на нее. Что дальше? Адель берет меня за руку и ведет к машине. Она говорит:
И действительно разум дан, чтобы обслуживать желания, искать способы все более и более изощренного их удовлетворения, соревнуясь в этом с другими, подобными себе. Вся история человечества до братьев Лемье это история развития человеческих желаний. Сначала кров, тепло, еда, секс, продолжение рода. Потом деньги, товары, власть, войны, государства. Потом смысл жизни, искупление, религии и инквизиция. Следом расцвет культуры, искусства, слава и почести художников, философов и ученых. Далее наука, великие открытия. Революции и войны. Атом и космос. Технологии и компьютеры. Глобализация и интернет. Все для массового потребления. Есть ли этому насыщение, предел? И к чему дальше устремилось бы человечество, изнеженное в удовлетворении желаний, но все еще неудовлетворенное?
Умная слишком Я залезаю на заднее сиденье. Поспать бы, отдохнуть
Свинец медленно вытекает из гири, давит на глазные яблоки изнутри.
Адель заводит машину, мы снова куда-то едем.
Братья Лемье устроили все совершенно иначе. Ясно одно: у того, кто ничего не хочет, ум разлагается. Проходит месяц, два, три и человек превращается в растение. Постепенно его покидают и базовые желания он полностью теряет интерес к существованию. Наступает момент, когда он перестает заботиться даже о собственном пропитании и умирает, бессловесный и никому не нужный. Все это рассказал мне мой папа, а он очень умный. Эта же участь могла постигнуть и тебя, дорогой незнакомец, если бы эти бесстыдные девицы вытряхнули тебя полностью. Надо признать, они тебя пожалели по моим наблюдениям, твои базовые желания в порядке, функционируют. Это значит, что я смогу тебе помочь.
Я закрываю глаза.
Она вздыхает.
И чем-то ты мне так приглянулся, человек без имени, не помнящий ничего? С чего бы это я стала тебя спасать? Именно тебя, а не любого из этих, за окном?
Мне видятся две рыбные котлетки и макароны на большой тарелке, с кетчупом. Поспать, поесть.
И вынуть бы гирю из головы.
Издалека доносится голос:
Мой папа очень добрый человек, и богатый у него много своих собственных желаний. Не то, что у меня. Он не может мне отказать. Я попрошу у него какое-нибудь одно желание для тебя. Например, такое: разобраться во всем, что происходит в мире, со времен открытия братьев Лемье, и попытаться устроить все по справедливости. Я знаю, у моего отца есть такое, и я очень боюсь за него, как бы он не вступил в конфликт с властями оно большое и сильное. Когда оно войдет в тебя, то будет требовать ежесекундного наполнения, я знаю. Ведь это желание будет главным, единственным в тебе! Других-то, кроме базовых, нет! И твой ум будет работать, как проклятый, чтобы найти способы удовлетворить его. И ты не деградируешь, ты будешь развиваться благодаря ему. И я помогу тебе в его реализации, потому что у меня тоже есть такое желание, и я буду меньше волноваться за отца. Мы все устроим, как надо, только потерпи немного, миленький.
Озеро исчезло. Все иссохло. Темень. Сухая, каменистая земля со всех сторон. Сквозь трещины сочится расплавленный свинец.
Мы все устроим, как надо, потерпи немного, миленький. Нужно только успеть сегодня купить папе лекарства.
МОНЕТКА
Мне снится сон. Какой-то альпийский городок, зима, утро. Мощеные улочки, трехэтажные домики ресторанчики и кафе еще не открылись. Туристы гремят лыжами, палками, они тащат свое снаряжение на плечах, они, прямо из домов и отелей, идут в тяжеленных горнолыжных ботинках, некоторые смешно переваливаются с ноги на ногу как пингвины, им тяжело, неудобно, но их взгляды устремлены на вершины гор. Там лед, снег, скалы и деревья, там пьянящее солнце и обжигающий воздух, там высота и свобода, там можно оторваться от земли, и на секунду вообразить себя птицей, и замереть в полете, и остановить время
Мы с этим парнем смотрим на все сверху. Мы едем вдвоем на кресельном подъемнике, и сердца наши выпрыгивают из груди навстречу вершинам и солнцу, мы молоды и полны энергии и сил. Вот и Бернард наш тренер. Стоит на старте, в красном комбинезоне, машет нам рукой. Трасса уже расставлена, и подростки, вроде нас, мчатся вниз, по очереди. Красные ворота, потом синие, красные потом синие, так до самого низа. Пять минут и ты на финише, если не улетишь в сугроб. Мы слышим скрежет льда под кантами лыж, мы видим, как участник соревнований под номером 12 пугается, чуть раскрывается и его тут же выбрасывает в сторону, он летит кувырком по склону, вращаются пропеллером палки, отстегиваются лыжи, он, лежа на спине, скользит к обрыву, головой вниз его ловит защитная сетка. Помощники и врачи тут же бросаются к нему. Мы соревнуемся, как взрослые, и для тех, кто сможет пройти эту непростую трассу, все решат доли секунды.
В команде, которая будет выступать на соревнованиях, осталось одно место, а нас двое этот парень и я. Мы пройдем эту трассу, и каждый покажет, на что способен, мы тренировались ради этого дня целый год. Тот, кто покажет лучшее время, будет зачислен к мастерам, тот, кто уступит, будет завидовать ему и готовиться дальше, весь следующий год.
Мы на старте. Первым бросается вниз этот парень. Он яростно толкается палками, ныряет под флажки, как мячик, исчезая из виду в ледяной и снежной пыли, он выглядит быстрым, ловким и бесстрашным. Смогу ли я так? Внутри все сжимается, бешено стучит сердце, слабеют, подкашиваются ноги. Смогу ли я так же? Меня вызывают к линии, и секундант кладет мне тяжелую руку на плечо: «Участник готов?». «Готов!». «Десять, девять три, два, один старт!». Как и положено, я изо всех сил отталкиваюсь палками и прыгаю вниз на слове «три» так не будет фальстарта. Дальше думать бесполезно: ты летишь вниз, как в восхитительном сне, и все решает твоя подготовка, проведенная в предыдущие месяцы. Между поворотами вдох, под флажками выдох. Ноги, руки, тело они сами делают свое дело, порой меня выносит в сторону так, что я едва успеваю влететь в следующие ворота. Но чувствую и знаю: скорость хорошая, лечу быстро, внизу, на финише, накатываю корпусом и вот она, заветная черта. Стараюсь отдышаться объявляют мое время: четыре минуты, пятьдесят две секунды и тридцать сотых, пятый результат.
Парень подкатывает ко мне, улыбаясь, хлопает меня по плечу, обнимает, говорит мне:
Ты не поверишь, но мы с тобой показали одинаковое время, с точностью до сотых!
Снимаю лыжи, отхожу с ним в сторону. Кто же из нас, если мы равны, будет выступать за команду мастеров? Дыхание еще не успокоилось, а он уже достает монетку и говорит мне:
Если орел выиграл ты, решка я. Идет?
Идет.
Монетка летит вверх, на мгновение замирает в хрустальной синеве и камнем падает вниз. Решка. Он выиграл, этот парень. Он смотрит на меня как-то странно, непонятно, думает о чем-то быстро, счастливо, беспечно, легко, сплевывает.
Он заявляет весомо:
Ты пойдешь в команду.
Почему?
Потому что я выиграл, и я решаю.
Он говорит мне, сплевывая еще раз:
Ты пойдешь.
Я счищаю с лыж снег, снимаю перчатки как будто бы ничего особенного между нами не произошло и, наблюдая за ним краем глаза, вижу не без удивления, что он, этот парень, сейчас больше счастлив, чем если бы сам был признан мастером.
Более того, он, этот парень, отдавая мне первенство, радуется гораздо больше меня.
Чему же?
ПАПА АДЕЛЬ
Открой глаза!
Я открываю. Надо мной строгое лицо какого-то старика, седого и бородатого. Брови густые, кустистые, прямой нос с хищным разрезом ноздрей. Глаза черные и внимательные, как у Адель. Ее отец? Дышит как-то тяжело, напряженно. Изо рта у него пахнет луком.
Хочешь разобраться во всем, что происходит в мире со времен открытия братьев Лемье, и попытаться устроить жизнь по справедливости? спрашивает он грубовато, напористо.
Папа, да ведь в том-то и дело, что он не хочет! Это ты должен захотеть! говорит Адель, она где-то рядом, сзади меня. Я лежу на кожаном диване, в комнате, заставленной шкафами, полными книг.
А-а-а Извини, дочка, запутался, старый стал совсем. Подтверждаю словами: хочу, чтобы этот неизвестный мне мужчина по просьбе моей любимой и единственной дочери захотел разобраться во всем, что происходит в мире со времен открытия братьев Лемье, и попытаться устроить жизнь людей по справедливости. Даю ему треть моего соответствующего желания.
Пап, дай ему половину!
Цыц, дочка, я его не знаю для начала хватит и трети. Смотри мне прямо в глаза!
Последняя фраза обращена ко мне. Я гляжу в его темные, бездонные зрачки, как в колодец. Вспышка! Меня ослепляет. Я вскакиваю с места, отталкивая старика.
Очень хочется есть. И разобраться в том, что происходит в этом мире, и попытаться устроить жизнь, по справедливости.
Я кричу:
Как это может быть, что люди сотнями умирают, никому не нужные, как скот, на какой-то там поляне, и никто не приходит и не делится с ними своими желаниями, как вы сейчас со мной? И кто это такие братья Лемье? И что у них за открытие? И как это случилось, что человеческие желания можно продавать, дарить и покупать?
Адель довольно потирает руки. Старик улыбается в седые усы он, как видно, не такой уж строгий. Он протягивает мне старые джинсы и клетчатую рубашку.
Оденься, а то ведь в пижаме далеко не уйдешь. Кстати, меня зовут Витель. А тебя?
Извините, но я не знаю.
Адель идет в другую комнату, зовет за собой:
Идем, поедим, чаю выпьем!
Оттуда вкусно пахнет жареной картошкой, грибами и луком. Я захожу за шкаф, переодеваюсь.
Витель говорит мне:
Каждый день, если нам удается заработать денег больше, чем необходимо, мы покупаем на них желания. Поздним вечером мы выходим на поле и дарим эти желания тем несчастным Одному или двум. Кому повезет
Старик говорит тихо, взволнованно.
Штаны немного великоваты, зато рубашка в самый раз.
Я говорю ему:
Спасибо! Извините, я не знал Я не вас имел в виду
Витель берет меня за руку и ведет за собой.
Проблема в том, что им, как правило, не удается устроиться на работу. И они продают те желания, что мы им дарим, и покупают еду. Через неделю, две они снова оказываются на поляне смерти.
Я спрашиваю:
И что делать? Как устроить все по справедливости?
Новое желание бурлит во мне, наполняет энергией. В высохшее озеро обильно притекает свежая вода. Я чувствую в себе нечто человеческое. А кем я был минуту назад? Загнанным, ничтожным зверьком?
Я спрашиваю:
И как так вышло?
Мы заходим в гостиную, садимся за стол. Адель накладывает на тарелки жареную картошку с грибами, режет огурцы и помидоры, хлеб. На плите кипит чайник. Уютно и тепло. На стенах огромные картины: парусники в штормовом море, багровый закат над океаном, одинокий маяк в ночи, над белой скалой. Я хватаю ложку и принимаюсь уплетать за обе щеки.
Раз за вас так хлопочет моя дочь, я расскажу вам, как так вышло.