Локк полагает, что невозможно назвать хотя бы одно моральное положение, с которым будут согласны все[14]. Из этого он делает вывод, что нет таких положений. Между тем из этого следует лишь, что такие положения неформулируемы в слове. Легко сформулировать заповедь «Не убий!», но невозможно сформулировать эту заповедь в таком виде, чтобы согласие с ней всех стало необходимым. Легко найти аргументы, дозволяющие убийство в каком-то случае; но не аргументы, дозволяющие всякое убийство. Оттого, что не могут быть найдены подходящие слова для обоснования морального принципа, не следует, что отсутствует сам этот принцип. Принцип может восприниматься внутренним чувством, но слово слишком неподходящий инструмент, чтобы возможно было с его помощью представить непозволительность поступка в такой же убедительной форме, в какой его непозволительность очевидна непосредственно. Неописуемы в словах и чувства, но из этого никто не сделает вывод, что чувств нет или что одни люди способны к одним, а другие к совершенно иным по сущности чувствам, которые первым неведомы. Неописуемо в словах и чувство долга, тем не менее каждый знает, что это такое. Неописуемы и качества вещей, но они легко узнаваемы, и так же обстоит дело с моральным чувством и моральными принципами.
Моральное веление проявляет себя как особого рода внутреннее принуждение поступить так-то. Ни один поступок не следует из своих обстоятельств с логической необходимостью. Поступок становится неизбежным в результате морального веления; но бессмысленно пытаться побудить человека к совершению поступка или к отказу от него предложениями в повелительной форме типа «Не кради!» или «Не убей!». Моральное веление может быть действенным. Отдельным словом или предложением моральное веление не может быть вызвано в душе, но оно может быть вызвано описанием поступка, если при этом перечисляются такие характеристики поступка, которые в своей совокупности вызывают моральное одобрение или моральное негодование.
Осуждая или оправдывая убийство, мы можем в обоих случаях ошибиться. Следует ли из этого, что верная моральная оценка конкретного случая убийства невозможна? То, что убийство не всегда аморально, неразрешимая проблема для богословов и философов-моралистов, связанных в своём мышлении и своих суждениях повелительной формулой «Не убий!». В скольких случаях возмущаются обстоятельствами убийства, а не фактом убийства! «Как поднялась рука этого человека на такое кровавое и страшное дело?» А если бы дело не было кровавым и страшным, осудили бы тот же поступок так же, как его осуждают за то, что он был кровавым и страшным? Неоспоримо, что убийц осуждают зачастую не за поступок, но за жестокие обстоятельства поступка. Тут сознание имеет дело с двумя предметами: с убийством и его обстоятельствами. Осуждается либо убийство, либо обстоятельства, либо то и другое, либо одно осуждается, а другое нет. Если убийца позаботился о том, чтобы не причинить боли и страданий жертве, кто-то увидит в этом даже признаки следования моральному закону.
Осуждение не является неизбежной реакцией на убийство. Но как возможно, что в одних случаях тот же поступок вызывает единодушное осуждение, а в других очевидцы молчат или даже ликуют? Тут имеет место неверное понимание термина «тот же самый». Одинаковые причины с неизбежностью вызывают одинаковые следствия, и если обнаруживается случай, противоречащий этой закономерности, самый поверхностный анализ позволит установить, что мы имеем дело не с таким же событием, как в предыдущем случае. Нет абсолютно одинаковых событий, нет и одинаковых случаев убийства, поэтому невозможна одинаковая реакция на убийство во всех случаях.
В убийстве есть таинственная привлекательность. Есть такая привлекательность и в смерти, но насильственная смерть больше волнует воображение. Уберём из жизни убийства и смерть, и жизнь утратит присущую ей ценность: не будет причины дорожить ею, поскольку не будет возможна её утрата. Выдающиеся творения поэтов и художников и высокие проявления духа немыслимы при отсутствии трагических моментов в жизни. А что может быть трагичнее смерти? Убийство обладает притягательной силой не по причине своего аморального характера если он имеет место; в убийстве привлекательно иное то, что всегда имеет место: «Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». Поэт высказал истину, высказать которую не решается философ. Убийство наполняет душу чувством, которое сродни мистическому. Это чувство переживается как особого рода удовольствие. Этого удовольствия стыдятся, но подавить в себе не могут. Аморальное осуждают, ужасное любят. Человек моральное существо. Из того, что он не осуждает какое-то убийство, следует не то, что он аморален, но то, что для него это убийство не аморально. Зрелище приготовлений к казни злодея, душераздирающие вопли казнимого, топор, занесённый над ним всё это наполняет душу особым чувством, переживаемым как удовольствие. И никому не придёт в голову воскликнуть: «Остановись, палач, ведь сказано: не убий!». Такого бы толпа растерзала на месте.
Но и аморальность, если её проявления необычны, если это из ряда вон выходящая аморальность, странно притягательна и вызывает не только недоумение, но и изумление; в этом изумлении тонет моральное осуждение. Большое зло страшно, но и таинственно притягательно и волнует больше, чем малое зло. Чтобы оказаться сопричастным ко злу, чтобы испытать постыдное, но сладкое содрогание души, бессчётные толпы стекались к местам казней глазеть на страдание и муки. Ныне прогресс, ныне нет публичных казней; ныне те же толпы устремляются за теми же ощущениями в кинозалы и театры, а в новейшее время зло и убийство стали вхожи в дом и стали желанными гостями в нём: нажатие кнопки и убийца, под зловещую, конечно же, музыку (разве возможно полноценное наслаждение убийством ближнего без музыкального сопровождения?) входит, крадучись, в вашу гостиную или спальню. Обыватель алчет зла и чужой (всегда чужой!) смерти, хотя бы и ненастоящей. Но что бы он ни дал за то, чтобы присутствовать при настоящей казни, настоящем поединке гладиаторов, настоящей дуэли! Страдание (всегда чужое!) и убийство (всегда другого!) скрашивают размеренную и бессобытийную жизнь обывателя (и только ли обывателя?), утоляя тоску души по необычному и ужасному. Откуда эта тоска? Ницше спрашивает: «Существует ли интеллектуальное предрасположение к жестокому, ужасающему, злому, загадочному в существовании, вызванное благополучием, бьющим через край здоровьем, полнотою существования?»[15]. Тут с гениальной чуткостью узнано: полнота существования губительна для духа. Дух пресыщен и рвётся за ставшие тесными привычные рамки; в близости к ужасному, к смерти, к переходящему границы морали утоление этой странной жажды, странной тоски. Соберите толпу вокруг себя и крикните: «В таком-то месте должно было совершиться убийство, но оно было предотвращено; в другом месте случилось убийство, кровавое и ужасное». Все бросятся в это второе место. Никому не придёт в голову устремиться туда, где убийство было предотвращено.
Самоочевидность последнее основание истины. Что убийство моральное зло, не самоочевидно. Различное отношение к убийству обусловливается различием чувств и оценок. Если всякое убийство моральное зло, откуда это различие чувств и оценок? И откуда так часто наблюдаемое отсутствие осуждения? Человек не может усилием воли изменить своё отношение к поступку, но оно может измениться в результате анализа обстоятельств. В таком случае сам поступок изменяется для нас, и мы имеем дело с двумя различными поступками, обозначаемыми тем же словом.
IV
Безнравственные поступки осуждают даже те, кто их совершает. Зная, как поступить хорошо, человек способен поступить плохо не только так, как он не хотел бы, чтобы поступали по отношению к нему, но и как он не хочет поступать сам. Термин «аморальный» не передаёт содержание поступка, поступок должен быть обстоятельно описан, чтобы к нему возникло отношение, как к аморальному. Это хорошо знают ораторы, а также адвокаты, лжецы по необходимости; вторая такая категория лжецов по необходимости политики.
Описывая поступок, будем изменять порядок понятий и следить за тем, как изменяется отношение слушателей к нему. В одном случае они придут к убеждению, что муж убил жену с целью завладеть её состоянием, в другом что убит ненавистный тиран и спасено от неминуемой смерти юное невинное создание. Различие оценок проистекает не от различий в моральных принципах, но от различий в представлениях, связываемых с поступком, при полном единодушии относительно моральных принципов. Моральная оценка это отклик души на открываемый в фактах и понятиях смысл. Так же при виде прекрасной картины, творения великого художника человек испытывает эстетическое наслаждение. Это отклик души на сочетание красок, а наслаждение, вызываемое музыкой, отклик души на сочетание звуков. Душа резонирует всегда в такт причине.
Критерий, позволяющий различать между моральным и аморальным, моральная интуиция. Но этот критерий не безошибочен. Моральный критерий прилагается не к поступку, но к тому, что о нём известно. Знание, которое возможно иметь о поступке, всегда недостаточно для вынесения объективно верной моральной оценки. Поэтому моральные оценки так часто субъективны, и даже если глубоки, неверны. Верна была бы та оценка, с которой согласны все, если всем известны все обстоятельства поступка. Возможны теоретические суждения, разделяемые только меньшинством. Но невозможны моральные суждения, разделяемые меньшинством, если исключить той случай, когда большинство введено в заблуждение относительно мотивов и обстоятельств поступка.
Заповедь «Не убий» полезна всем, она уменьшает вероятность для каждого погибнуть от руки убийцы. Не зная, по какому основанию провести деление на допустимые и недопустимые поступки, Моисей проводит его по практическому основанию: он выделяет те поступки в качестве недопустимых, которых каждый опасается больше всего. «Не убий» важнейшая из заповедей не потому, что убить аморальнее, чем солгать, украсть и проч., но потому, что каждый опасается убийства больше, чем любого другого поступка со стороны ближнего. Близко к сердцу каждый принимает не то зло, когда у кого-то крадут, кому-то лгут, соблазняют чью-то жену, но то, когда крадут у него, лгут ему и соблазняют его жену. Заповеди лишь отражение опасений каждого за себя.
Цель заповеди «Не убий» предотвращение убийства как такового, тогда как её целью должно было бы быть предотвращение случаев аморального убийства. Эта заповедь порой совпадает с требованием морального закона. Но она бессмысленна при этом, поскольку интуиция уже подсказывает человеку, как ему поступить. Она тем более бессмысленна, а кроме того, аморальна, если обстоятельства делают убийство необходимым на моральном основании, например, убийство тирана.
V
Я убил человека из высоких побуждений. Он был злодей и преступник. Пока он был жив, никто не чувствовал себя рядом с ним в безопасности. Судьям, разбирающим мой поступок, я скажу: «Убийцами движут низменные побуждения, а за моим поступком стояли высокие побуждения. Я совершил его ради тех, кто непременно стал бы жертвой этого человека. Вы называете мой поступок убийством так же, как вы назвали бы этим словом убийство, совершённое тёмной ночью из-за угла ради завладения кошельком убитого, хотя в нём было всего несколько монет!». Все же я буду осуждён наравне с тем, кто убил тёмной ночью из-за угла с целью завладения чужим кошельком. Внешние признаки делают мой поступок убийством. Мои судьи в ещё меньшей степени, чем философы, знают, что такое убийство. В законе лишь прописано, какое наказание должен понести убийца, но не прописаны отчётливо критерии поступка «убийство». Симпатизируя мне, мои судьи, возможно, найдут смягчающие обстоятельства. Они тоже прописаны в законе.
Закон, устанавливаемый законодателем, предписывает то же самое, что и заповедь, но не возникает желания с ним спорить. Он предписывает не убивать, потому что ближний не хочет быть убитым. Не абстрактная божественная воля стоит за этим предписанием, но воля конкретных людей, они те самые, кого я должен любить. Почему я должен любить ближнего, мне непонятно, но почему ближний не хочет, чтобы я его убил, понятно. С принятием соответствующего закона к моральным основаниям неприятия убийства добавляется ещё одно юридическое. Оно шире и универсальнее морального основания и неизбежно не совпадает с ним.
Право на убийство не может быть рационально обосновано, как и какое бы то ни было право вообще. «Убийство этого человека необходимо». Не могут быть приведены достаточные посылки, из которых вытекает это следствие. Но убийство может представляться морально оправданным или мыслиться как действие, необходимое на прагматическом основании. Требование «Убей!», на первый взгляд, логически вытекает из посылок, если в противном случае случится нечто, чего ни в коем случае нельзя допустить. Умозаключение имеет при этом такой вид: «Данное событие не должно случиться ни при каких обстоятельствах. Для его предотвращения есть лишь одна возможность: убийство этого человека». Заключение «Этого человека необходимо убить» логически вытекает тут из посылок, если они истинны. Но даже если вторая посылка истинна, первая как модальное суждение не может быть истинной в принципе. Не безупречная логическая согласованность аргументов, но моральное веление движет тем, кто убивает по нравственным соображениям. Сильное моральное чувство может
Сноски
1
Вячеслав Сорокин. Христианство и зло. Астрахань. Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков. 2021.
2
Иоанн Златоуст. Полное собрание сочинений. Том первый. О душевном сокрушении. Слово первое. К Димитрию монаху.
URL: http://krotov.info/library/08_z/zlatoust/01_01_05.html#98
3
Исх. 20:2,3.
4
Книга Иисуса Навина. 8:2229. Новый русский перевод.
URL: https://studybible.ru/parallel/nrt/bti/6/8/
5
Книга Иисуса Навина. 10:2640.
6
Исх. 20:12.
7
Лев. 19:11.
8
Лев. 19:18.
9
Мф. 22:3739.
10
Константин Леонтьев. О всемирной любви. Речь Ф. М. Достоевского на пушкинском празднике.
URL: http://www.vehi.net/leontev/dost.html
11
Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. Гл. XIV.
URL: http://royallib.ru/book/areopagit_dionisiy/o_nebesnoy_ierarhii.html
12
Исх. 2:12.
13
Исх. 2:35,36.
14
См. Джон Локк. Соч. в 3 томах. Мысль, М., 1985. Т. 1. С. 126.
15
Фридрих Ницше. Соч. в 2 томах. Мысль, М.: 1990. С. 48.